Федор Крюков - К источнику исцелений
VI
Ноги вязли в песке, и Егор едва поспевал за отцом и его спутниками. Они обгоняли толпы стариков и старух, медленно тянувшихся к монастырю. Он казался очень близко. Было видно, как на фоне его белых стен шли люди по какому-то карнизу, устроенному над старыми деревянными сараями и избами, ютившимися под самым монастырем. Но потом дорога вильнула в сторону, в лес, и монастырь спрятался. Вынырнул он не скоро, и тогда карниз оказался насыпью, и волны народа катили по ней беспрерывно в обитель и обратно.
— Ну, куда же пойдем? — спросил Алексей.
Старый хохол Симоныч, который собирался говеть, сказал:
— Узнать надо, где митрополит служит. Это что за народ?
У паперти небольшой церкви, которая стояла внизу, сгрудилась и топталась на месте огромная, тесная толпа. Два околоточных надзирателя, несколько городовых и урядников, энергично жестикулируя кулаками и палашами, сдерживали ее натиск. Над головами в разных местах поднимались руки с какими-то узелками — они точно взывали к небу о милосердии. И видно было, как эти узелки проползали по головам ближе к дверям и затем, колыхнувшись несколько раз то вперед, то назад, попадали все-таки в церковные двери и исчезали в них.
— Это — позвольте узнать — митрополит тут служит или что? — спросил Алексей у одного из зрителей, сидевших рядами на ступеньках широкой каменной лестницы, которая вела вниз, по направлению к церковке.
— Нет, это которые говеют. Миру — сила! Каждому желательно, а места нет… Так вот порядок такой и сделали: коль говеешь — иди в церкву, неси просвиры, а коли так ежели, то под окном становись и хочь лоб разбей… То есть сколько влезет — молись, а внутрь — запрещено: подушиться народ могет… страсть сколько миру!.. Никак невозможно…
Наши богомольцы постояли в раздумье и пошли дальше.
— Да-да… вот какой порядок… — говорил Алексей невесело. — А вы, дидусю, митрополита? Х-хе-хе… навряд ли придется… Нашему брату и в рай очереди долго ждать…
— Ну… куда же теперь? — сказал отец Егора. Алексей, который взял на себя роль руководителя, остановился и задумался.
— Чи церква осматривать, чи до Городка ходить, — сказал он, обращаясь к своим спутникам.
— Оно бы не мешало того… помолиться… — сказал дед.
— А вещи?
— Вещи… да… вещи к месту определить надо…
— Так ходим до Городка… Выпьем чаю, вещи положим назад…
И они пошли дальше, усталые, голодные и потерявшие бодрость в этом чуждом людском потоке, наполнявшем воздух своим смутным, смешанным, разноголосым говором. В этой темной и запыленной массе, двигавшейся по разным направлениям, тихо и почти благоговейно шевелившейся под окнами церквей, выделялись белыми пятнами величественные городовые, привезенные из Петербурга, солдаты-гренадеры и урядники. Все это был чисто и щеголевато одетый, по сравнению с толпой, народ, и на их лицах застыло великолепное выражение власти, распорядительности и величия.
— Не останавливаться! Проходи, проходи! Тут нельзя, не садись! Дальше! — осаживая и разрежая толпу, говорили великолепные городовые, с знаками трезвости на груди, властным голосом, голосом хозяев и господ положения, и толпа беспрекословно теснилась и перекатывалась на другую сторону, откуда ее опять гнали дальше, дальше…
Наши богомольцы зашли по пути в две-три церкви, в которых службы не было и входы никто не охранял, и направились из монастыря по дороге в Городок. Узкая дорога вилась по лесу среди огромных, величественных, прекрасных сосен. Вереницы богомольцев и богомолок с котомками за плечами, с усталыми и серьезными лицами, подняли белую пыль, которая остановилась и как будто застыла в воздухе, как фимиам, среди огромных зеленых колонн. Солнечные лучи, прорезывая этот белый, прозрачный полог, построили белые стены, колокольни, воздушные причудливые здания, — и в полудремоте усталости Егор ждал, что вот-вот грянет великолепный, торжественный трезвон с этих стройных, колеблющихся колоколен, а из-за стен, раздвигающихся перед ними, польется стройное, тихое, торжественное пение…
Но стены отодвигались все дальше и заходили назад; колокольни молчали. Ноги с трудом работали, увязая в песке и спотыкаясь об огромные, лохматые корни сосен; клонил сон.
— Далече, дяденька? — спрашивал Алексей у встречных.
— Версты две.
— Ого! — восклицал с сокрушением Алексей и, сомневаясь, тотчас же обращался к другому встречному:
— Долго еще?
— Версты четыре…
— Фу-у, ты…
Да, должно быть, не близко, судя по усталым, суровым лицам этих малоразговорчивых людей, которые тянулись бесконечной цепью из недр этого безмолвного, величественного бора. Люди с болячками на лицах, люди с тонкими, странно изогнутыми, точно соломенными ногами, люди в странных белых, из домотканого сукна, одеждах, с навитыми на голове копнами из тряпья, люди монашеского образа, постные, худые, морщинистые, злые женские лица — все было пестро, странно, интересно и ново.
Вот, наконец, мелькнули какие-то постройки. Вон и площадь за речкой, а над ней бараки из нового тесу. Замелькали вывески: «Чайная», «Закуски и чай», «Самовары» и т. д. Народ кишел, как муравьи, толпился около речки, выползал из бараков, торчал в открытых балаганах чайных и закусочных, группами беседовал на площади.
Наши богомольцы обошли длинный ряд бараков, но везде было полно, нечисто, неудобно.
— Нет было бы нам там остаться, в энтих, — сказал отец Егора.
— Послушали эту старушонку… черта! — сердито говорил Алексей. — Отсюда переть в монастырь — язык высунешь… Господин урядник, где бы нам поместиться?
Урядник окинул величаво-презрительным взглядом вопрошавшего и сказал тоном сановника:
— Выбирай барак, какой побольше, да и ложись врастяжку… Можешь даже вполне быть спокоен, как летом в санях…
Они пошли дальше. Наконец, около часовни два крайних барака оказались совсем пустыми.
— Вот оно! — воскликнул с радостью Алексей. — Зря я старуху ругал… она правду… Ложись, господа! ха… Давайте соснем сперва, а тогда чаю… Слав-но! ха-ха-ха…
— Да надо бы в церковь, — нерешительно возразил Симоныч.
— Ну, дидусю, успеете… Сидайте вот…
И Алексей упал на солому, потянулся и почти тотчас же заснул.
В бараке был полумрак и прохлада. Сквозь щели падали на солому лучи солнца и золотили ее нежной, новой позолотой. Тихо было и хорошо. Все тело ныло от усталости. Кажется, век бы так пролежал, ни о чем не думая, бессознательно глядя на эти щели и полоски золотого света. Сна не было.
Вошел урядник, белобрысый, худой, с длинным носом и весь какой-то длинный и нелепый, а голос у него был почти женский.
— Придется, ребяты, потревожить вашу старость: тут для епутаций, — сказал он.
— Да мы тоже депутаты, — сказал отец Егора усталым до отчаяния голосом.
— Хе-хе… не похоже… Епутаты — это больше от татар, от мордвы… старшины… Вон в бабий барак, может, пойдете?
— Мы тут немножко отдохнем… тогда уйдем…
— Н-ну… отдыхайте.
Симоныч принес половину ситного хлеба и звал пить чай. Он спешил в церковь. Алексея едва растолкали и пошли в какой-то балаган, под названием «Народная чайная». Балаган был открытый, столики — из неоструганного теса. Везде виднелся сор, грязь. Приходили запыленные люди, снимали с себя верхнюю одежду и тут же вытряхивали. Пыль неслась и садилась в чай. И чай был мутный, невкусный. Солнце припекало Егору самый затылок, болела голова, и продолжал сильно клонить сон.
Но спать было некогда. Все — и его отец, и старый хохол, и Алексей — спешили напиться чаю и идти опять в монастырь, к какой-нибудь службе. Решено было забраковать Городок, как главную квартиру, а из монастыря пройти в те бараки, куда приехали утром; оттуда было много ближе к монастырю.
Пошли. Усталые ноги плохо служили Егору. Песок казался глубже и путь длиннее. Алексей опять шел впереди, сучил ногами, и похоже было, как будто он топтался на одном месте. Но Егор все-таки не мог догнать его на своих костылях. Теперь уже Алексей не спрашивал, много ли осталось, но и молчать не мог. Он нагнал какого-то сердито-унылого черного человека, осведомился у него, откуда он и давно ли тут живет. Оказалось — пятый день.
— Что же, чудеса были, дяденька?
— А как же! Сколько человек оправдалось, — сказал черный человек. — Вчера восемнадцать исцелениев было…
— А вы сами видели? — осторожно осведомился Алексей.
— Видел! — иронически воскликнул черный человек. — Чай, записывают!.. Как какой исцелился — его, чай, не отпускают!.. Тут и все святые места, и где его разбойники били, и клок волос, одежда — все цело…
— Цело?! — воскликнул Алексей с неопределенным выражением легковесного скептика. — Неужели не истлело?
— И-и, ми-лый! да разве святая вещь может истлеть?
— А ведь тело-то, пишут вон… истлело?..
