Марина Бонч-Осмоловская - День из жизни старика на БJркендейл, 42
"Нехорошо все-таки бомбить людей", - пришло ему в голову, и откуда-то впервые появилось новое чувство, что в этих бомбежках есть и его личная вина. Поэтому старик выключил радио.
К тому же ему на глаза попался паб. На самом деле, этот паб ему попадался каждый раз, когда он ехал из города домой. Старик всегда был уставшим, но не в силах был преодолеть искушение и не зайти туда на полчаса.
В этом месте, как часто бывает, окнами в окна стояло два паба. Они были очень нарядны, украшены вазами с цветами на кронштейнах по всей каменной, но неожиданно вычищенной стене, с крупными золотыми буквами над входом и большими ярко освещенными окнами, сквозь которые был виден уют диванов и нарядных ламп. Может быть во всей стране пабы были единственным местом, где не было строгой рациональности, где угадывалось позволенное себе излишество. Кроме них, не было украшений домов, улиц, вокруг старика не было украшений жизни, и только пабы, сияя излишними огнями в легкомысленно открытых окнах служили утешением уставшему взгляду.
Два паба через дорогу не мешали друг другу, потому что у каждого заведения были свои посетители. Паб, который всегда навещал старик, назывался "Голова старой королевы". Над входом имелась очень красивая картина, написанная масляной краской. За картиной видимо ухаживали, потому что краски на ней лежали густо, кое-где толстым и всегда свежим слоем. На черном фоне была действительно изображена голова нарядной дамы вместе с шеей, как будто на подставке. У нее была высокая прическа, похожая на ту, что носила другая дама из высшей касты, с которой так глубоко сплелась жизнь старика, из-за которой его сын предпочел жить среди людоедов с теми, кто хоть что-то умел в этой стране, из-за которой город и жизнь старика выглядели так, как будто их бомбили сербы.
У дамы на картине было милое выражение лица, хотелось вернуться к нему взглядом. Когда прохожий возвращался, он замирал, пронзенный и напуганный: в глазах старой королевы не было ничего милого - в ее упорных зрачках горел беспощадный голод людоеда, подстерегающего в зарослях какого-нибудь серба. Так ни к селу и ни к городу подумал старик и, пряча глаза, поспешил вовнутрь.
- Что надо, родной? - спросил бармен.
- Пинту, родной, - прочистил старик горло.
Он взял свое подогретое пиво и уселся в мягкое кресло. Старика слегка бил озноб, потому что печка в его машине работала в полсилы, и он не мог согреться ни в машине, ни дома. И только здесь, в пабе, он почувствовал настоящее тепло. Вокруг сидели пожилые люди, все они приходили почувствовать себя среди людей, в потоке общей жизни, а заодно погреться. Старик тоже приходил сюда согреться за теплым пивом, но одно мешало ему: в пабе все курили, а форточек здесь было столько же, сколько у него, старика, дома. Табака старик не любил, не любил когда пахла мебель. То есть его-то мебель тоже пахла, но то был запах старости, а не табака.
"Вот, посмотри, - показал старик своему сыну и как будто вместе с ним обвел глазами паб, - видишь, как уютно. А ты сказал в свой прошлый приезд, что нет у нас современного комфорта... Но это ведь только твой какой-то комфорт, а по-моему комфорт - это чтобы было как всегда. Ты сказал, что это "в бабушкином смысле". Ну да, что ж тут плохого? Кресло, например, может быть новое, но лучше если оно будет сделано в бабушкином стиле: старое, уютное. Хорошо, когда такие же обои, с таким же рисунком, смотри, они и здесь на стенах тоже. Хорошо, когда около камина есть каминный ящик: ведь у камина суше и одежда не покрывается плесенью, как в платяном шкафу. Вот и здесь у камина тоже ящик, но закрыт плюшем, чтобы можно было сидеть".
Старик бодро отхлебнул пива, потому что в этот раз он очевидно убедил сына.
От тепла его руки немного отошли, бледное лицо приобрело цвет и вся его маленькая воздушная фигурка наконец расслабилась и свободно откинулась в кресле. Старик сейчас, уже к вечеру, проголодался. Во времена молодости они с женой любили заказать к пиву какой-нибудь горячей еды, но те времена давно прошли. Много лет, как он мог только выпить кружечку-другую пива. Когда-то, на день рождения жены, они ходили вдвоем в ресторан, но кто теперь ходит в ресторан?.. Они всегда пусты, да почти и нет в городе ресторанов... Жена умерла много лет назад, и старик сам воспитывал сына. Они прожили с сыном вдвоем всю жизнь, пока сын не уехал. Старик крутился на двух работах, а получал мало, ему всегда не хватало денег, он старался, только и думал о своем сыне, но видел его меньше, чем хотел, тяжело они жили... Но были с сыном вдвоем. Так думал старик, как будто только частью обращаясь к своему сыну, не впрямую, чтобы не обидеть его упреком за его отъезд. Он бы очень много рассказал сыну, он всегда говорит с ним, но все не наговорится... Ведь он не может пойти к чужим, потому что душу открыть нельзя, а о погоде он уже очень много говорил в своей жизни... Ему очень одиноко, ему хочется видеть сына, хочется поговорить с ним и просто чувствовать его рядом... Он очень устал. Он давно устал ждать своего сына и он никак с ним не наговорится...
Старик еще немножко отхлебнул пива, чтобы за его влагой не чувствовать влажных своих и прозрачных стариковых глаз. Он сидел тихо над своей кружкой и вскоре услышал звонкие голоса.
В круге яркого света перед окнами паба приостановилась компания, молодые люди переходили дорогу в паб напротив. Он назывался "Последний путь", там резвился молодняк и уже гремела музыка.
Недалеко от окна, где сидел старик, стояли девушки, еще совсем девчонки, с голыми плечами, руками, с огромными декольте, открывающими всю спину. Но платья на них были не длинные и плотные, а из тонкой шелковой ткани. На ногах чулочки и туфли на высоких каблуках. Дул ледяной ветер с мокрыми шлепками дождя в этот темный октябрьский вечер, и старик содрогнулся. У девчонок, которым так отчаянно хотелось лета, были тонкие ручки, худые бледные лица, такие прозрачные и белые, что они даже светились своей бледностью в темноте. Радостно вскрикивая, девчонки скрылись в глубинах паба, и оттуда сразу вынырнули две женщины постарше. Они тоже были на огромных каблуках и в очень коротеньких юбочках на полных ногах. Взбитые волосы с яркими пластмассовыми заколками. Старик не понимал, почему женщины в его городе в обычной жизни носили чудовищные бесформенные брюки и кофты, а для паба одевались как в районе красных фонарей.
Старик застеснялся разглядывать этих двух подруг. Они, покачиваясь, что-то делали у стены паба. Вдруг одна из них наклонилась, и ее начало выворачивать. Вторая толклась рядом и поддерживала первую. Старик отвернулся.
Он много раз видел у пабов блевотину прямо на дороге и всегда в понедельник поутру, он видел женщин и девушек за этим занятием, иных лежащих тут же на камнях, он знал, что в пабах принято напиваться методически, гнусно. Так было всегда и в его время тоже...
"Но все-таки есть разница, - думал старик. - Раньше женщины тоже пили, но все-таки с мужьями. Как-то поменьше получалось и было кому проводить домой... А теперь не принято жениться рано, пьют одни, блюют на улице и домой идут, шатаясь, на таких страшных каблуках... ведь и падают с них, наверное..." - жалел старик.
Он подумал, что надо бы поругать молодых, и даже подождал немного, как это у него получится. Но ему не ругалось. Потому что он сам, когда был молодым, ходил в паб за тем же самым. Старик чувствовал где-то здесь настоящую правду. Он знал, что он не осколок этой жизни. Конечно, появились новые машины, самолеты и даже ракеты. Но в жизни людей ничего не переменилось. И сами люди не переменились. Пусть летают ракеты, но молодые из паба напротив состарятся, будут пить теплое пиво в пабе с другими стариками, они будут жить в таком же доме, как и старик, и делать все то же самое, что делает он сам.
Старик сел поровнее и посмотрел на стариков в пабе таким же упорным взглядом, каким смотрели на него они.
Он допил свое пиво и отправился домой. Недалеко от улицы БJркендейл старик встал на красный и засмотрелся на новый плакат. За то время, что он не бывал в городе, плакаты меняли, и старик удивлялся: они на глазах становились все более сексуально-откровеннее, как будто его народ внезапно сорвался с цепи на сексуальной почве. Старику казалось, что это не очень подходит к их в общем и целом весьма скромной жизни.
На этом плакате, как и на предыдущем, находилась обнаженная гражданка. Она раскинулась на просторном ложе и была густо усыпана клубникой. Внешне женщина была похожа на девушку в регистратуре совсем мелкими чертами лица. Отличие состояло в сексуальной гримасе, исказившей ее лицо, очевидно от количества окружающей клубники. Надписей про магазин готовой одежды старик не нашел и о чем повествовал плакат, не понял, но девушку и ее труд пожалел. Приветливо ей улыбнулся.
Зажегся зеленый свет, и через несколько поворотов старик приехал к себе домой. На тихой улице БJркендейл зажглись фонари. Под кленом тоже горел фонарь, теплым своим светом освещая табличку "Осторожно, воры!" Старик поставил машину на бывшую дорогу для пролетки и устало поплелся к центральной двери.
