Алексей Зензинов - Поспели вишни в саду у дяди Вани
От исторической справедливости?
Лопахин. Ну, господа! В жизни не видел менее деловых людей! Дверь распахнута - иди, спасайся, живи! А вы чего-то ждете. Через час здесь снова будут красные.
Или белые. А может, и вовсе черные! Извините, мои хорошие, но мне тут не с руки задерживаться. Прямиком к станции - а там дрезина...
Петя. Ты иди, Ермолай Алексеич!
Лопахин. Нет уж, голубчик! Я тебе последнего слова на своих похоронах не дам.
Любил я тебя, студент, но больно уж сильно ты поглупел, якшаясь с большевичками. Сам вместо университета по ссылкам и арестам шлялся, и мужика русского тому же научил. Думаешь, твои китайцы да евреи-музыканты тебя освободят? А не хочешь ли вот этого!
Вытаскивает из кармана и сует Трофимову листовку. Тот ее не берет, и Лопахин громогласно читает сам.
"Товарищи! Наш героический командир, товарищ Штыков (так они, кажется, тебя обзывают?) зверски замучен в белогвардейских застенках. Ответим на его смерть взятием города прямо сегодня - в годовщину 2-го Всероссийского съезда рабочих, крестьянских и батрацких депутатов. На каждого убитого у нас поднимутся семеро живых. Будь спокоен, товарищ Штыков - твое имя навсегда сохранится в наших пролетарских сердцах. Командир бронепоезда Давид Недобейко". (Трофимову)
Будь спокоен, Петя. Твое место уже заняли... семеро живых. Скоро ты будешь отомщен... товарищ!..
Петя. Давид всегда хотел быть первым...
Лопахин. Вот наваждение!... (остальным.) Ну, положим, до вас мне нет дела.
Если б не моя дурацкая причуда, вы бы меня здесь не увидели... Любовь Андреевна! Слышите? Любовь Андреевна! Уходить надо.
Кретьен. Она ужье отошоль.
Лопахин. Куда?.. Нашли время для шуток, господа. (подходит к креслу Раневской и топчется на месте, не решаясь до нее дотронуться.) Любовь Андреевна, если будете спорить, я вас силой отсюда уведу! (трогает ее за руку) Почему вы сразу не сказали?...
Кретьен. Я жье говориль, что Льюба отошель. Дальеко-дальоко - в Ельисейские полья. О, этьи полья! Монмартр, Мулен Руж...
Лопахин. Любовь Андреевна! Никого вы не спасли! Ни сына, ни дочь, ни приемную дочь. А теперь и себя не спасли!..
Пауза.
Дрянь! (глядя в потолок, пожимает плечами) Нет теперь у меня родины. А ведь казалось... (подносит к уху часы, встряхивает их. Из часов льется вода.
Бросает часы об пол и, махнув рукой, с топотом взбегает вверх по ступенькам)
Яша, осторожненько оглядываясь, подбирает часы, подносит их к уху. Лицо его расплывается в счастливой, самодовольной улыбке.
Кретьен. (ни к кому не обращаясь) Вьидит Бог, я быль привьязан к Льюбе.
Да, я захотель бросьить ее сьегодня, но не со злья.
Петя. Вы эгоист. А всех эгоистов мы расстреляем. Не должно быть никакого "я".
Личное благо - это зло. Нужно растворить себя в общей пользе без остатка.
Кретьен. Почьему жье вы так скорбьитье об Анье? Она не хотьела нигдье растворьяться, что вам за дьело до ньее?
Гаев. Это не смерть, это просто шутка, правда? Вы знаете, господа, мы с сестрой в детстве часто ссорились, и всегда она доводила меня до слез.
Закрывала глаза, откидывалась навзничь в креслах, замолкала, а я пугался и просил прощения, долго, долго... И сейчас она решила наказать меня и притворилась неживою. Я подожду, Люба, я подожду... (садится возле кресла, поймав Раневскую за руку)
Епиходов. Господа, хотя вас всем надлежит от меня, извините за выражение, шарахаться, как от проказы, но сейчас я хотел бы хоть на минуту послать к черту свой рок и просто побыть человеком. Как вы, позвольте озадачится соображением, касательно этой части думаете?
Шарлотта. Мне, камраден, почему-то кажется, что Любовь Андреевна никуда не ушла. И Анечка с Варечкой живы. И те, кого я расстреливала, с нами, со мной. И Париж все там же, и кий у Леонида Андреевича цел, и божественная революция осеняет нас своей классовой благодатью.
Через подвальную дверь из-за кулис падает на сцену косой луч солнца.
Солнце выглянуло!
Кретьен. И сньег наконец-то пошель! Взгляните!
Петя. Какая тишина!
Кретьен. Я вьерью, вьерью! Пьервый сньег... L'impression!
Яша. (вынимая часы, снова и снова слушая их) А может, они навсегда ушли?
И те, и эти. Ушли и не вернутся...
Епиходов. А мы никуда не выйдем. Главное - не выходить из подвала, и все будет, как надо.
Все. Да, да... Именно так... Все будет как надо!..
Петя. Кстати, мы здесь не одни.
Яша. Вы меня пугаете, Петр ... Что вы хотите сказать своими словами?
Шарлотта. Там, за занавеской, народ.
Кретьен. Это нье народ. И нье льюди. Иллюзьон. Повьерьте, мнье приходьилось имьеть дьело с актрисс. Спльошной мульяж, охмурьяжь...
Петя. Пусть иллюзия. Не всякий имеет смелость смотреть ей прямо в глаза.
Большинство лишь косится исподтишка, а само живет по уши в гнусной реальности!
Гаев. Господа, уберем этот занавес. Это будет представление в честь Любы.
Может быть, тогда она нас простит.
Кретьен. Дольой занавьес! Сотрьем граньи!
Епиходов. Легко сказать. А кто, выражаясь фигурально, это сделает?
Кретьен. Я! Месье, надо накрьить покойную. Ньеприлично оставльять ее в таком вьиде.
Шагает вперед и дергает за занавес. Тот с шумом падает вниз.
(R I, 6)
АКТ 6 На внутренней сцене в декорациях первого действия сидят вокруг самовара персонажи "Дяди Вани" в костюмах эпохи и, попивая чай, смотрят на авансцену, на обитателей подвала в бывшем особняке княгини Тенишевой.
КОНЕЦ
Пьеса II У ДЯДИ ВАНИ Четыре скетча на слова А.Чехова Действующие лица:
Серебряков Александр Владимирович, отставной профессор.
Елена Андреевна, его жена, 27 лет.
Софья Александровна (Соня), его дочь от первого брака.
Войницкая Мария Васильевна, вдова тайного советника, мать первой жены профессора Войницкий Иван Петрович, ее сын.
Астров Михаил Львович, врач.
Телегин Илья Ильич, обедневший помещик.
Марина, старая няня.
Работник.
Черт.
Половые.
Действие происходит в усадьбе Серебрякова.
Примечание для постановщика: Четыре нижеприведенных скетча образуют четыре стороны стилистического "черного квадрата":
а) Абсурд, б) Куклы, в) Дель'Арто, в) Брехт.
Очередность этих миниатюр в приведенном ниже тексте отнюдь не случайна, но не носит характера фатальной неизбежности, поскольку, как известно, от перемены мест сторон квадрат не перестает быть квадратом
A АБСУРД Сад. Пасмурно. У самовара вяжет носок няня Марина, вокруг нее нервно расхаживает Астров.
Марина (наливая стакан). Кушай, батюшка.
Астров (нехотя принимает стакан). Что-то не хочется.
Марина. Может, водочки выпьешь?
Астров. Нет. Я не каждый день водку пью. К тому же душно.
Пауза.
Нянька, сколько лет мы знакомы?
Марина (раздумывая). Сколько? Дай бог память...
Астров большими шагами идет к краю сцены.
Ты приехал в эти края... когда?.. еще жива была Вера Петровна, Сонечкина мать. Ну, значит, лет одиннадцать прошло. (подумав). А может, и больше...
Астров возвращается к столику.
Астров. Сильно я изменился с тех пор?
Марина. Сильно.
Астров снова идет к краю сцены Тогда ты молодой был, красивый, а теперь постарел. И красота уже не та.
Астров возвращается к столику.
Астров (смотрит на Марину в упор). Я стал чудаком, нянька... Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю... Вот разве тебя только люблю.
(целует ее в голову). У меня в детстве была такая же нянька.
Марина. Может, ты кушать хочешь?
Астров. Нет.
Входит Войницкий. Он выспался после завтрака и имеет помятый вид; садится на скамью, поправляет свой щегольский галстук.
Войницкий. Да...
Пауза. Астров присаживается рядом, дружески обнимает Войницкого.
Да...
Астров. Выспался?
Войницкий. Да... Очень... (зевает). С тех пор, как здесь живет профессор со своею супругой... (виновато). Нехорошо!
Марина. Порядки! Порядки! Самовар уже два часа на столе, а они гулять пошли.
Войницкий. Идут, идут...
Слышны голоса; из глубины сада, возвращаясь с прогулки, идут Серябряков, Елена Андреевна, Соня и Телегин. Астров встает и снова садится.
Телегин. Замечательно, ваше превосходительство.
Соня. Мы завтра поедем в лесничество, папа. Хочешь?
Войницкий (обняв Астрова). Господа, чай пить.
Сереябряков входит в дом. Елена Андреевна и следуют за ним. Телегин садится возле Марины Пауза.
Телегин. Еду ли я по полю, Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я испытывают неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии, - чего еще нам.
(Принимает стакан.) Чувствительно вам благодарен.
Пауза.
Астров. Расскажи-ка нам, Иван Петрович. Нового нет ли чего?
Войницкий. Ничего. Все старо.
Астров. А профессор.
Войницкий. А профессор по-прежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя в кабинете и пишет. Он вышел в отставку, и его не знает ни одна живая душа, он совершенно не известен. А посмотри: шагает, как полубог!
