Александр Башкуев - Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)
Первое время абвер был точен и действительно давал сведения на шпионов. Тайный приказ постепенно привык к тому, что через Ломоносова приходит верная информация. Еще больше в это поверила сама Государыня. Вскоре возникло такое, что Ломоносов мог прийти в Зимний к кузине и "нашептать" ей на ухо все, что угодно -- через голову Тайных. Те все равно проверяли и привыкали, привыкали, привыкали...
Когда Ломоносов открыл первый большой заговор в Академии -- в пользу Пруссии, ни у кого не возникло сомнений. Затем -- второй. Третий... В самый короткий срок были истреблены все "инородцы" с научными титулами. За шпионаж в пользу Пруссии.
Так было разгромлено Артиллеристское ведомство, "Навигацкая" школа, Имперская пороховая палата. Прусские ружья и пушки стали бить быстрей и точнее, чем русские, а фрегаты пруссаков топили наши галеры без передышки.
Но самый страшный удар пришелся по медицине. Все врачи той поры были немцы и всех их перебили, как прусских шпионов. Итогом стал неслыханный мор от дизентерии с ветрянкой и русская армия кончилась. (Болезни убили втрое больше русских солдат, чем все прусские пули, да штыки вместе взятые.)
За это моему прадеду Эриху -- отцу и бессменному шефу разведки Железный Фриц вручил "Pour le Merite" -- высший Орден Прусского королевства. (За "отрицательный вклад в науку противника" -- так было в приказе на награждение.)
Когда награждение состоялось, лишь идиоты не осознали, что в России кто-то должен за это ответить. Вы думаете, что во всем виноват Ломоносов? Как бы не так. В реальности, он, как "лицо, учившееся в Германии", да "имевшее жену -- немку" был не допущен к делам Артиллеристского ведомства -наиболее пострадавшего в сей вакханалии.
Как раз нет. В своих мемуарах мой прадед фон Шеллинг указывал, что в действительности абвер лишь создал атмосферу доносов, бессудных пыток и казней, а дальше русские ученые попросту перебили сами себя -- любое несогласье в научных вопросах влекло подозрение в работе на немцев, доносе, пыткам и быстрой казни. (Сыщики уже привыкли к тому, что Академия -рассадник шпионов!)
И вот когда началось следствие, Ломоносова обвинили в том, что он... "подготавливал заговор по убийству Ее Величества (моей бабушки) за то, что она -- немка". Между строк неизвестный доносчик намекал, что Ломоносов -Романовской крови и сам метит на царский престол. А вот этого моя бабушка уже простить не смогла.
Когда Ломоносов был арестован и бабушка всем своим видом и репликами показала -- насколько все решено, Академия чуть ли не в полном составе обвинила несчастного во всех смертных грехах, во всех доносах и казнях, и даже -- научных провалах всего прежнего царствованья.
Однажды матушка спросила у тетки, - был ли в действительности Ломоносов Романовым, или все это - выдумки? На что бабушка, пожав плечами, сказала:
- "Знаешь, милочка, у меня от государственных дел забот полон рот, так что этакими пустяками мне голову забить - недосуг. Да и какая, к черту, палачу разница?!" - на сей аргумент матушка не нашла что ответить и только промямлила:
- "Все ж, - невинные души..."
На что бабушка отвечала:
- "Не я сего мужлана силком ко двору привела. Сидел бы в своих Холмогорах, прятался за печкой, да жег лучину, авось и по-другому бы обошлось! А кто не спрятался - я в том не виновата!" - Петр I был мужчиной видным и любвеобильным, зато бабушка ловко играла в прятки. Сыскала не одного Ломоносова, но и княжну Тараканову и даже Иоанна Антоновича -- да еще в собственной же кутузке!
Случай с академиком сразу же остудил самые разгоряченные умы (насчет "иноземки на троне"),- а доказание связи академика с абвером привело на ее сторону двор и гвардейцев. С той самой минуты и до смерти ничто более не грозило бабушкину правлению. Когда целые семьи "рубят под корень", это производит неизгладимое впечатление.
Но сам Иммануил Кант - отец "категорического императива" был первым из тех, кто говорил, что в данном случае Ломоносов был использован абвером "в темную" - без злого умысла с его стороны. И абвер нарочно дал повод Екатерине убить академика, как возможного претендента на русский престол. И если уж в России извинились пред Эйлером, нужно простить Ломоносова.
Иль на Руси времена, когда прощают всех немцев, а на плаху ведут теперь русских?! Из уст немца Канта сии разговоры были... смутительны. И бабушка очень хотела вывезти его в Санкт-Петербург. Чтоб заткнуть рот постом, чином и жалованьем.
Матушка впоследствии говорила, что писала Канту, скрепя сердце. Вопрос был, конечно же, скользкий, но видеть падение "Совести" пред грудой презренного злата, - ей не хотелось.
Она написала, как ее хорошо приняли в сей гостеприимной стране. А еще о том, как здесь пьют, как порют дворян за малейший проступок, как пишут доносы... В общем -- обычную дворцовую жизнь.
Когда письмо было готово, и матушка принесла его в Канцелярию, секретарь, просивший написать его, порылся в каких-то бумагах и произнес:
- "Ой, простите, дело сие - под контролем Самой... Вы обязаны сами доложить ей об исполнении. Государыня пометила, что с этим письмом к ней должно прибыть вне очереди".
Капитана прусского абвера вводят в кабинет Государыни. Та в своем рабочем наряде стоит за конторкой и листает бумаги. При виде вошедших она снимает с носа золотые очки на широкой шелковой ленте и, протирая пальцами усталые, покраснелые глаза, спрашивает:
- "Письмо готово?" -- задан вопрос по-немецки, и матушка щелкает каблуками в ответ, подавая запечатанный конверт Государыне. Та скептически усмехается, меряя взглядом племянницу, и небрежно машет рукой, приказывая по-русски, - "Прочтите кто-нибудь... я - занята. Доброго Вам здоровья, милочка".
Офицер охраны поворачивается, дабы увести немку, но та... Она стоит с побелелым лицом, с ярко-алыми пятнами на щеках, и срывающимся голосом говорит по-немецки:
- "Ваше Величество, мне сказали, что это должно быть частное письмо. Вы не смеете нарушить Вашего Слова. Позвольте мне уничтожить письмо, и я напишу другое -- официальное", - при этом она тянет руку, чтоб забрать конверт со стола, куда его бросила тетка.
Но тут на нее прыгают три офицера охраны, которые начинают ломать ей руки и вытаскивать из монаршего кабинета. Царица сама поднимает злосчастный конверт и приказывает:
- "Нет, я прочту это при ней. Сдается мне, - речь об Измене. Только заткните ей рот, чтобы не вякала".
Приказание сразу исполнено, и пленница троих здоровенных мужчин тотчас стихает.
Государыня долго читает письмо, пару минут думает о чем-то своем, разглядывая свой маникюр, а затем говорит:
- "Пора мне сменить куафера. На словах-то все верно, да вот между строк... Маникюр знаешь?"
Девушка в форме капитана прусского абвера с досады кусает побелелые губы, - видно с ней никто не говаривал в унижительном тоне. Поэтому она не выдерживает:
- "Никак нет, - Ваше Величество. Если мне и приходилось драить копыта, - так только - жеребцам, да кобылам. Но если Вас это устроит..."
Государыня усмехается чему-то своему, девичьему, и, по-прежнему не удостаивая даже взглядом строптивицу, цедит:
- "Меня устроит. Только учти, - не справишься - выпорют! Лакеев здесь всегда порют. За болтовню за хозяйской спиной.
Ты норов-то свой поубавь... Не таких кобылиц объезжали - дело привычное.
И потом, - что за вид? Что за мода?! Здесь тебе не училище и не монастырь, - девицы пахнут жасмином, но не - конюшней.
Я сама выбираю жасмин, - это наш родовой аромат. Имеющий нос, да учует. Или мне и это тебе объяснять?!
Что касается письма... Это испытание на лояльность. Ты его не выдержала. В другой раз -- выпорю", - после чего Государыня, вкладывает письмо обратно в конверт и сама лично запечатывает его королевской печатью. Со значением показывает печать и добавляет:
- "Я -- Хозяйка и имею право читать. Но я никогда не скрываю того, что я -- сие прочитала".
В приемной, пока секретари бережно приводят в порядок вскрытый конверт, полковник из Тайного Приказа, мешая русские и сильно искаженные немецкие слова, объясняет, что согласно тайному Указу самой Государыни, вся переписка обитателей дворца - обязательно перлюстрируется. Обычно этим занимаются офицеры из Тайного Приказа, и то, что перлюстрацию провела - Сама, говорит о необычайной чести, оказанной безвестной девчонке:
- "Милая фроляйн, должен Вам сообщить, что Вы манкируете... Ваше поведение неприемлемо для дворянки, - ворвались в кабинет Ее Величества, устроили там скандал и погром, - вы недопустимо манкируете... Я и сам, экскузе муа, рад позабавить Государыню невинной выходкой, но..."
Девушка, коей уже надоело продираться через частокол русских и немецких слов с французским прононсом, наконец не выдерживает и на чистом русском говорит:
- "Господин полковник, раз уж мы здесь в России, перейдем-ка на русский. Признайтесь честно, ваша дворянская честь, не была бы уязвлена, если бы кто-то третий прочел Ваше интимное письмо к Вашей возлюбленной?"
