Владимир Соколовский - Рассказы сибиряка
Такая жадность прогневила судьбу, и уже никто с тех пор не находил более на Самбу-Тибе ни Сало, ни Оя, ни Масла…
В такой негаданной беде
Всем грешным было не до шутки,
Затем, что в поте и труде
Пришлось кормить свои желудки.
Оно б еще в ворота шло,
Когда бы кончилось все этим;
Но мы тотчас другое зло
В минувшем нехотя заметим.
Жадность одного породила порок любостяжания во всех; впрочем, порицать этого порока я не хочу и не могу, а кто не хочет и не может, тот, верно, и не станет.
Я сам в любостяжанье грешен…*
Положимте, что как-нибудь
Мой пыл любви, палящий грудь,
У вас — ответом сердца взвешен;
Что мне, как счастия звезда,
Горит в нем пламенное: да!
Что звук тот, полный упоенья,
Из ваших уст я сам узнал, —
Тогда, не медля ни мгновенья,
Я б вас с любовию стяжал…
Трудовая пища была очень груба.
Кто употреблял ее более других, у того непременно портился цвет лица; кто меньше — у того он дышал свежестию…
Когда, в какой-то неге сладкой,
На ваш румянец засмотрюсь,
Тогда ему, от вас украдкой,
Дивлюсь — и все не надивлюсь!
Мне все сдается от чего-то,
Что тут должно чему-то быть,
И что заветное вкусить
Вам не пришла б тогда охота.
— «Не льстите, господин Поэт;
Хвалить в глаза — смеяться значит».
— Ну, признаюсь, такой ответ
Хоть не меня — так озадачить!
Да неужели мне молчать?
— «Вот за глаза, как вам угодно…»
— Как вы сказали бесподобно!
Нельзя прелестнее сказать!..
И точно! я согласен с вами:
Как ни прекрасен цвет ланит,
Но кто ж и как его сравнит
С волшебно-светлыми глазами?..
Итак, ваш нынешний приказ
Я никогда не позабуду,
И с этих пор — при вас, без вас
Все за глаза хвалить вас буду.
Поверите ли вы, прелестная Катинька, что разность в цвете лица породила ужасный грех гордости?.. Между тем толки о дележе плодоносных земель довели к спорам; от споров дело дошло до серьезного дела, то есть до драки; а уж от драки велик ли переход до смертоубийства?.. Наконец, венцом всего зла была ядовитая зависть: чужой успех, чужой урожай, чужие выгоды — и грызли, и томили ненасытных.
К счастию всех обитателей Самбу-Тиба, явился тогда между ними некто, который чудесно сберег в душе своей всю красоту непорочности и правды… Прекрасная, величественная наружность; тонкий, проницательный, глубокомысленный ум; мягкий и кроткий нрав; — одним словом, все давало ему пальму первенства между монгольскими предками. Он стал всеобщим судьею — и суд его почитался священным. Его любовь, его уважение были высочайшею наградою добродетельных и справедливых; но зато как жестоко наказывал он порочных — он их презирал!.. Мне кажется, что для человека, который мыслит и чувствует, не может быть ничего ужаснее презрения.
Желая отвратить и на будущее время беспорядки и ссоры, он наделил каждого ровным участком земли. Все были довольны — и благодарность поднесла ему титул: князя всех духов… Но вы, может быть, захотите знать имя того,
Кого все в мире уважали,
Кто был преступников гроза?
Его по-эйнеткекски звали:
Ма-ха-самада-Рануза…
Мне должно бы сказать: Рануза,
Чтоб ударение сберечь;
Но орифмованная речь
Подчас тяжелая обуза.
Вы, верно, знаете, что Индия и Эйнеткек — одно и то же.
Теперь потрудитесь выговорить тибетское название того же самого князя…
Оно, конечно, трудновато
Сказать: Мангбай-Кгурби-Джалбу;
Но вы пеняйте на судьбу,
А я уж тут невиноватой.
Мне сказывали, будто по-нашему, по-русски, это значит: всеми избранный царь; впрочем, я не ручаюсь за верность перевода… Итак, прелестная Катинька, вот где начало властей. — Этот Джалбу, или Рануза, титуловался священным именем: Великого обладателя вселенной. Подданные и потомки его стали называться человеками.
Я не сказал: людьми, затем,
Что в люди не выходят скоро;
И потому, что в свете сем
Все эти выскочки — умора!
Мне бы очень приятно было беседовать с вами; но сами посудите: возможно ли это?.. Мой эстетический сосед держит, вероятно, для голоса, как вы думаете кого? — бесхвостого павлина!
Однако ж во всяком худе есть добро, как вы это сами видите… Прежде я был не в состоянии постигнуть, что бы могло заставить слить в одну идею и ужас и хорошее; теперь
Понятна эта мне причина;
Я глубоко в нее проник,
Когда услышал крик павлина:
Вот крик — так настоящий крик!
Прошу тут выразиться просто?
Что этой речью объяснишь?
Невольно скажешь: ты, бесхвостый,
Ужасно хорошо кричишь!..
Но он час от часу сильнее;
Ах! отодвиньте дальше стул;
Закройте уши поскорее;
Закрыли?.. Режут!.. Караул!..
Рассказ пятый
Ух!.. как гора свалилась с плеч!
На нашей стороне победа!..
Однако ж надо подстеречь
Ужо затейника-соседа…
«Здоровы ль вы?» — Все слава Богу!
— «Да что ж у вас за эпиграф?» —
А вот я буду тотчас прав,
Как расскажу все понемногу.
Сбылся, сбылся мой сладкий сон!
Недаром он три ночи снился:
Я от павлина открестился,
Да, этот варвар — подарен!
— «Павлин?.. вы шутите?.. кому же?»
— Сосед невесте подарил;
Вот, признаюсь, разодолжил!
Я весел за нее и вчуже.
Таким образом мой эпиграф есть порыв неукротимой радости, и как не радоваться, когда все довольны?.. Сосед — изобретательностию в сюрпризах; невеста — подарком, а я… мне кажется, я довольнее всех. —
Теперь могу я на просторе
Рассказ мой снова продолжать,
А там павлин извол кричать:
Я в стороне… мне что за горе?
Шагямунианцы признают, что душа бессмертна, но как они признают это?.. Не по убеждению просвещенной веры, как мы, а по внушению невежественного суеверия, как многие. Высокая мысль с. о жизни в бесконечности искажена у них всегдашним соединением души и материи. Они никак не могут различить бессмертного духа разумения, который проявлен только в одном человеке от неистощимого духа жизни, который, под всеми возможными формами, так блистательно проявляется в природе; одним словом — они верят переселению душ.
Однако же, по их мнению, самою высочайшею наградою добродетели будет степень праведного, или бурхана, которую они получат на том свете. — «Так бурхан значит праведный?» — Извините меня! вы не отгадали!.. Бур есть сокращение слова: бурин, то есть всецелый (как вы), совершенный (как вы), без недостатков (как вы); а слова хан, по-нашему — царь. Стало быть, бурхан значит: всесовершенный царь. Мне бы хотелось, впрочем, привести к вам любого из этих фениксов: я бы посмотрел тогда, как бы он начал сравнивать свои совершенства с вашими, и Боже его сохрани, если бы он, как-нибудь зазнавшись,
Рассказывать мне важно стал,
Что он и перед вами: бурин,
Тогда бы я ему сказал,
Да ты, голубчик, просто: дурен!
Впрочем, многим ли удастся попасть в бурханы? — У многих ли формуляр души так чист, как у вас? — Потому-то шагямунианцы и веруют в постепенность наград и в постепенность наказаний. Например: богатый повеса может переродиться в страдальца нищего, надутый вельможа (прошу его не прогневаться) — в осла; какой-нибудь хвастун — в зайца, какая-нибудь чопорная болтунья — в дворняжку и т. д. Если бы, паче чаяния, дело дошло до меня, то я желал бы в особенности избегнуть только двух вещей:
Чтобы не быть мне в жизни новой
Слугой покорным дурака,
Да лошадью еще почтовой
У разбитного ямщика.
В рассуждении наград низшего достоинства, у них почти та же самая история: безобразный может переродиться в красавца; человек мелкий — в крупного; человек недостаточный — в богача.
Но тем, кто все на свете дни
Провел, как следует, в законе,
Для тех в Амголонту — Ороне [6]
Набрал чудес Шагя-Муни;
Там вся возможность наслажденья;
Там рай, и не один — а пять,
И я об них без замедленья
Могу теперь же рассказать…
Главнейший рай есть: Сукувада,
(Так уж назначила судьба),
И там, очей и душ отрада,
Сидит бурхан Абидаба.
В других владеют Аичжиба,
Берозана, Раднасамбава,
И в пятом Амуги Сиддидж:
Ну уж фамильи! что за дичь!
Насилу выговоришь, право!
Зато уж в райских сторонах
Что за места предорогие!
Там на серебряных древах
Развились ветви золотые,
И ярко светятся на них
Плоды из камней дорогих;
Там нету мрака и тумана;
Там благовонно и светло,
И дивно там струи Аршана [7]
Горят и блещут, как стекло!
Однако ж позвольте переменить материю, а то у меня только понапрасну разгораются зубы.
