Виктор Широков - Исцеление Мидаса, или Новая философия жизни
Эх, товарищ майор! Не учит тебя наша действительность, да ведь демократия разбудила в людях рудименты совести. Ведь сейчас даже приятно сказать всему миру: я убил. Ибо кто не убивал? Это как первородный грех. Ведь каждый, кто на свете жил, кого-то убивал. Бутылкой сзади подлый трус, а смелый - наповал.
Важно только определить: кто убил. Поэтому будущее за криминалистами. Ведь криминальность будет увеличиваться, и специалисты должны возрастать в соответственной прогрессии. Во главе всего человечества должен быть криминалист, а уж во главе каждой страны и подавно. Чтобы его не обманули в первую очередь. Он должен быть не столько психологом, сколько криминалистом. Ведь чем выше человек, тем изощреннее его психология и тем ярче и более скрыта его криминальная предрасположенность. Подняться наверх без "скелета в шкафу" невозможно.
Вот, скажем, зам не смотрит в глаза своему шефу, значит, что-то скрывает, и шеф должен по мельчайшим нюансам, хотя бы по покашливанию, определить наличие вины, сокрытие преступления.
Так что, ты действительно думаешь, что он - убийца?
Сначала я должен убедиться, что труп имел криминальное происхождение. Я каждую минуту жду точного результата. А ты что-то заметил особенное?
Он требует психиатра. Стучит в дверь и просит отвезти его на экспертизу. Дескать, только сумасшедший мог так себя оговорить.
Это только подтверждает мою уверенность в его виновности. Он все рассчитал и решил нас обвести вокруг пальца. Пусть, мол, думают, что он свихнулся, а на самом деле у него твердый расчет. Ну, ничего, я его прижму к стенке. Я ему вправлю мозги. Он у меня во всем признается.
Прислушайся, кажется, стучат.
Да как будто.
Войдите.
В комнату входит юноша с пакетом и вручает его следователю. Тот берет конверт, тут же вскрывает его и углубляется в чтение. Юноша разворачивается, стукает каблуками как заправский служака и удаляется. Следователь поднимает голову, удовлетворенно наливает полный стакан водки и приглашает сотрапезника разделить его тост.
За победу! Прозит! Наша взяла. Вне сомнений его вина установлена. Экспертиза утверждает, что покойного сначала оглушили чем-то тяжелым, а потом ему проломили голову и сбросили в воду. Ясно для чего - чтобы скрыть следы убийства и выдать за несчастный случай или за самоубийство. Ну, что ж, за работу, товарищи! Покажем этому мерзавцу кузькину мать! А потом попьем на радостях.
Но ведь первоначально те же эксперты зафиксировали множественные ушибы о бетонные сваи при неосторожном нырянии.
Экий ты благодушный симпатяга! Да чем позже экспертиза, тем она точнее. Отбрасывается все наносное, все мелкое... Нет, я сейчас действительно счастлив. Наконец-то я прижму этого мерзавца к стенке. Я научу его уважать истину.
Господи, я переполнен счастьем! Как это прекрасно иметь власть над людьми, над жизнью и смертью. С этим ничто не сравнимо - подлинный кайф только от власти. Недаром все цари, фараоны, генсеки, президенты уходили от руля только вперед ногами.
Именно поэтому я - такой трудоголик, а вовсе не потому что мечтаю искоренить преступность. Искорени её и чем прикажете заниматься переквалифицироваться в управдомы? Нет, это не про меня.
16
Странные люди эти художники; непонятно почему толпа носится с ними как курица с яйцом. Ну, ладно, певцы; ладно, артисты, ещё лучше клоуны; они хоть развлекают бедных зрителей и слушателей. Но художники явно морочат голову зрителям, особенно модернисты и постмодернисты. Никакой тебе, братец, философии, а если и есть намек, то преотвратный.
Непонятное существо с непонятными амбициями стремится выползти, как гусеница, из отвратительной темницы тела, чтобы почти сразу же обрести новое узилище - темницу духа. Что ж, следом надо бы, окуклившись, через недолгое время вылететь бабочкой и закрылышковать над клевером, ан нет. Пиздец.
Ты снова заточен в карцер, в костяную темницу разума, в череп; и душа твоя неизвестно когда подвергнется перерождению, реинкарнации и сможет полететь, возвращая верования древних жрецов.
Что ж, ты тоже сын бога и новый бог, и бог богов, приуготовленный к показу уличных фокусов, голый, как разнаипоследний из нищих, бесприютный и сверхвонючий, как разнесчастный бомж; говори-говори: Моисей, Христос, Ахура-Мазда, Заратустра, Симеон Верхотурский, Распутин...
Ты даже не успеешь и не сможешь вырыть себе новую красивую могилу.
Вернись же в свое детство, найди свои корни, свернись в клубок. Жизнь кончена. Надо съежиться в точку. Вобрать колени в плечеоборот, стать если не шпагоглотателем, так пожирателем собственной плоти. Пусть голый дух взлетит над землей и увидит её в необыкновенном ракурсе.
В конце концов, оказывается, что каждый называет живым то, что он любит, а неживым или мертвым - то, чего терпеть не может.
Трусость и слабость твои развеялись на ветру, рухнули вниз кремационной пудрой, и пепел вулкана Кракатау позавидовал первоочередности момента.
Все твои внешние признаки: скуловорот, мечты и надежды испепелились. Ты перестал комплексовать, заботиться о второстепенных деталях; нагим ты вернулся к своей пуповине и понял, что она - просто грязная веревка, которой подпоясывались служители различных культов. Кончилась сучья жизнь, началось повторное кобелирование.
Заратустра говорил: "Вы совершили путь от червя к человеку, и многое в вас ещё червь". А для кого-то другая альтернатива: бог или червь. Мы - не боги. Но мы и не черви; в такой же мере не черви, в какой мы в состоянии познать, что многое в нас ещё червь. Ведь ни один червь не сознает себя червем. Познавать в себе червя значит быть больше, чем червь.
С этой минуты твои ученические прописи приобретают значение завещания. А зловонные менты вписываются в орнаменталистику нового культа, и хуй с ними. Думай уже не о себе, думай о своей нации, думай о своем народе. О своем мицелии. Раньше думай о родине, а потом - о себе.
17
И снова перемена декораций.
Судебный зал, заполненный любопытствующими обывателями.
В первом ряду восседает Оленька, по-прежнему вся в черном, с носовым платком в правой руке и сумочкой на сдвинутых плотно коленях.
На скамье подсудимых некто, именуемый Шнюкасом, Циппельзоном и ещё невесть кем. Поодаль прокурор, и новация последних лет - суд присяжных. Прокурор пафосно произносит:
Господа присяжные, прошу вас сделать свой выбор и осудить обвиняемого. Как бы он ни открещивался, обилие улик неопровержимо доказывает его вину.
Один из присяжных, мужчина средних лет в потертом костюме, с сомнением качает головой и говорит, что все-таки неплохо было бы отправить дела на доследование. Следом женщина, похожая одновременно на рака и на сушеную воблу, ловя подсудимого в прицел близко сдвинутых глаз, заполошно вскричала, мол, расстреливать таких надо сразу, без раздумий. А девушка, возможно студентка, молча хлопала длинными ресницами, силясь понять истину.
Подсудимый внезапно спросил:
Вроде бы проводилась экспертиза по авторству. Каков результат? Моя ли это работа? Я имею в виду картину о Мидасе.
Прокурор насмешливо улыбнулся:
Нет, мил человек. Три эксперта, все доктора искусствоведения, однозначно сошлись на том, что это не ваша рука. Ваша пачкотня даже отдаленно не напоминает гениальную манеру погибшего.
Что? И это вы мне? Что ж, я готов после этого признать, что великий художник действительно умер. Неважно, как его звали, Циппельзон, Пикассо, Шагал или Шнюкас... Да хоть Ненашев. И как иначе. Мидас ничего не щадит. Смертельно прикосновенье его златодарующей десницы. И мне уже не надо пощады. Расстреляйте меня! Четвертуйте! Отсеките мою дурную голову! Я не хочу жить в вашем прекрасном и яростном мире! Да, я виновен хотя бы в том, что родила меня мать и не научила быть тупым безголовым животным...
Ну, вот и признался, голубчик! Совсем по Фрейду. У кого что болит, тот о том и говорит. Господа присяжные, обратите внимание на последние слова обвиняемого.
Возбужденные голоса присяжных. Спор. Наконец они вроде бы приходят к согласию.
18
Таки попал я в переплет.
Еще несколько дней тому назад я не представлял, что подобное возможно.
Конечно, я знавал множество жутких ситуаций; я знал тоску ночных ожиданий, отчаяние последних поцелуев, дрожание безмолвных видений, кошмарный бред наяву; содрогание невидимых часов, отбивающих в ночной темноте неисчислимое количество ударов и псевдокукований; судороги невыносимых мук, отчаянные стоны бесприютной души, блуждающую лихорадку демонических бесед со случайным собеседником(ницей)...
Несть числа упоминаний.
Дело в другом, я понял, что все, хватит; я перестал быть самим собой, я уже не могу быть самим собой, меня ожидает новая форма воплощения. Какой кайф перемениться радикально, стать совершенно другим, не имеющим никаких точек соприкосновения со мной прежним, занудным, расчетливым, лжелюбвеобильным, мозговитоактивным, генитальноактуальным, драйвообразующим...
