Виктор Широков - Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке
Итак, на шестом курсе, в зимние каникулы я оказался в Москве у дальних родственников и бегал истово по поэтическим вечерам, музеям, был даже в "гадюшнике" ЦДЛ, не понимая, где я и что впереди, а жил я одной литературной мечтой и постоянным творчеством, не столько на бумаге, сколько в уме, в каждом ударе сердца. Вика приехала чуть позже. Я купил бутылку сухого красного вина и приехал на встречу к ней в общежитие мединститута. Да, забыл одну важную деталь: приехав в Москву, я позвонил этому мифическому англичанину, который существовал на самом деле, отрекомендовался Викиным знакомым и попросил — по телефону — почитать "Доктора Живаго". Английский подданный, работавший переводчиком то ли в "Прогрессе", то ли в "Иностранной литературе", наверняка решил, что мой звонок — провокация и я — непременно работник КГБ и впал, судя по первой телефонной реакции, в полную прострацию. В книге для прочтения он наотрез отказал. И вообще прикинулся Иваном, вернее Джоном, не помнящим родства. Так вот, к Вике я добрался поздно вечером. Мы были одни в огромной комнате с множеством кроватей, которые перебивали мечту о "Докторе Живаго". Все-таки я был тогда не только читатель. Сели к столу. Выпили вино. Конечно, после вина Вика стала ещё желанней. Но… у неё оказался герпес, маленькая язвочка на верхней губе и мы не решились целоваться. А без поцелуев — какая любовь! И хотя я уже не был девственником, благодаря усилиям одной балерины из кордебалета, но и не мог — без поцелуев. Так и не сложилось.
На Вике был большой красивый зеленый свитер, подаренный тем самым насмерть перепуганным моим звонком англичанином. Впрочем, Вика его успокоила, рассказав, наверное, о чокнутом русском поэте-студенте. Представляю, как он наслаждался общением с моей подружкой. Все они, иностранцы, шустры и предприимчивы и им всегда достается лучшее, в нашей стране, будь это недра или наши восхитительные женщины.
А я вернулся, несолоно хлебавши, домой, встретился с будущей женой и позабыл обо всем на свете, даже о "Докторе Живаго", который прочитал несколько лет спустя в спецхране, раздобыв необходимое разрешение. Книга меня разочаровала. А гениальные стихи из романа я знал наизусть и допрежь того. Примечательно, что, исповедавшись Марианночке в своих предыдущих увлечениях, я услышал от неё через какое то время, что Вика была моей любовницей. Как же я возмутился несправедливостью обвинения! Ну не было этого. И встретив по весне Вику на центральной улице города с товаркой, подступил к своей приятельнице чуть ли не с кулаками, мол, чего напраслину наговариваешь. Вика была поражена: "Что тебе, жалко, что ли? Убудет от тебя? Чего испугался?" А у меня очередной и последний раз решалась жизнь. Быть или не быть. Вот в чем вопрос. Ох, и обижен я был на свою бывшую подружку. А надо было обижаться на себя, любимого. Увы, в одну и ту же реку не войдешь дважды.
Вот так. Три медички и все вхолостую. Странный я был юноша, а может странным, закомплексованным было всё наше поколение. Сейчас сижу, то ли локти кусаю, то ли плешь чешу. А впрочем, вру, не кусаю. Уже и зубов почти не осталось. Клянусь, на неделе пойду к дантисту.
МЕДИЧКА
Девочка, девчонка семнадцати лет. Выкрашены волосы в модный цвет. Издали трудно рассмотреть лицо. Спортивная сумка через плечо. В сумке — два конспекта, студенческий билет, томик Шекспира и пачка сигарет.
Что ты повторяешь не вслух — про себя? Похожа на Офелию твоя судьба? Гамлет твой, где он, прекрасный принц? Тоже учится держать шприц? Ах ты, медичка, самый первый курс! Жизнь, как лекарство, пробуешь на вкус.
Костер сигаретки не гаснет на ветру. О чем же ты думала сегодня поутру? О мальчиках фасонных, брюки клёш, с которыми вечером гулять пойдешь? Об умном старшекурснике в роговых очках, чьи губы отражаются в его зрачках? О будущей профессии, с надеждой и тоской, о новой Хиросиме и подлости людской?
Спортивная сумка через плечо. Хочется яснее разглядеть лицо.
АЛЕКСАНДРИТ
Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведомая мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои.
"Сяду я на камушек около реки. Как сыму колечко с тоненькой руки. Над водой бурлящей выскользнет из рук. Пусть его подхватит долгожданный друг…"
Твой камень зелен, как вода, в нем отражается звезда. Переливается горит ночной звездой александрит. Приходит утро. Сразу ночь со звездами уходит прочь. Багровою зарей горит передо мной александрит.
Возьми в заветную страну, в реке колечком утону. Ах, только б руку в руку взять и не найти пути назад! Как сон, желанное лицо. Дрожит в руке моей кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит.
МИРАЖ
Забыта. Давно не звоню. Так ветер знакомых меняет. Напомнить улыбку свою мешает — а что до меня ей? И как отрекусь — отвлекусь от наших свиданий. Забыта влюбленность. Парадная. Пусть как дверь на зимовку забита. В тулупе, треух под рукой, обиды — моя камарилья… И друга терзать: "Дорогой, что делала? Как говорила?" Мне копии жалкий мираж, как жажда — в пустыне колодца. На дню раз по пять умирать — твой голос внутри отзовется. Бессмысленно вызвать врача. В домашней аптечке не ройтесь. Любовь продолжает кричать кровинкою каждой в аорте.
УЛЕТАЯ
Самолет, самолет, самолетик — как присевший мотылёк на болоте. Покачнулся подо мной, разбежался — белым вензелем легко расписался. В голове одно, одно: ах, какой он неземной! Металлическое дно оборвется подо мной?! Спутница в кулечек травит, вздрагивает плечами. Сердца травма, травма, травма — там не полегчает!
Время медленно идет, время медленно летит, улетает самолет — никогда не улетит. Помнят губы, помнят веки, помнят пальцы на руке, и — внизу лесочек редкий как щетина на щеке.
ФАРС
Глаз малахит и золото волос… Шепчу слова любви, слова признанья, и льется неестественно пространно о том, что сердце лишь к тебе рвалось… Я чувствую заведомую фальшь в словах самих собой произносимых, как будто бы они поизносились во встречах прежних… Снова глупый фарс!
Я становлюсь статичен как статист, чьи репетиции естественно бесплодны. К чему слова, когда они бесплотны? К чему любовь, в которой ты артист? А если и в подруге рыбья кровь и ты ей нужен лишь приличным мужем, чтоб каждый день разогревать, как ужин, уже позавчерашнюю любовь?! Которой не было. Которая не будет. Которая, сродни таланту рифмача, в тоске бесплодия не может жить, молча, и на людях в пустой колотит бубен…
КУКЛОВОД
Больше всего в юности мне нравились две карикатуры, увиденные в иностранных журналах. На первой — большой человек дергал за ниточки куклу, которая, если приглядеться, подобными же ниточками управляла самим кукловодом. Вторая — по рисунку не представляла ничего особенного: актриса и режиссер обменивались репликами, но зато какой был текст и соответственно подтекст:"3а акт — контракт". Глуповат был Ваня бедный. Извиняйте, господа-товарищи!
Мы познакомились где-то в центре неописуемо большого города П. на великой русской реке К., в которую впадает сама Волга. Не хухры-мухры. Мы — это Володя и Нина. Очередная Нина. Я — студент медицинского института и начинающий большой поэт. Она — ведущая артистка кукольного театра. Вот включил видеомагнитофон памяти и сразу вспомнил обстоятельства нашей встречи четче и панорамнее. Мы познакомились возле главпочтамта. Нина шла отправлять посылку горячо любимому человеку в Барнаул, куда собиралась уехать через два месяца, чтобы выйти замуж и жить там долго и счастливо, и умереть с ним в один день. А я посещал сие богоугодное заведение, получая письма "до востребования", что у меня было тогда очередным "пунктиком". Среди множества других пунктов и пунктиков. Не помню только, чем она меня так заинтересовала.
Невысокая, если не сказать крошечная брюнетка с большими широко раскрытыми глазами, пухлым ярким ртом, вьющиеся жгуче-черные волосы падали на плечи… Слово за слово, и я уболтал её, читая свои и чужие стихи, на что был мастер, один напор чего стоил… После того, как разделались с посылкой в Барнаул, я отправился провожать её на автобусную остановку возле ЦУМа, (она жила на другом берегу великой русской реки, которая делила город на две неравные части: левую — густонаселенную и правую — малообжитую, исключением, впрочем, являлся поселок, где жила Нина). По дороге мы зашли (я завёл) в книжный магазин и я — к тогдашнему и сегодняшнему стыду — забыл начисто о спутнице. Книги я всегда любил больше женщин, хотя и последними увлекался изрядно, особенно в юности. Ни одной юбки не пропускал, — могла бы упрекнуть меня жена, хотя это явная неправда: увлечения мои носили характер скорее платонический. Занятый творчеством поэтической лабораторией, чтением нескончаемого множества книг и к тому же учебой и спортом, я просто физически был не способен задумываться о любом объекте желаний более нескольких секунд. Итак, когда через полчаса я очнулся, новообретенной спутницы в магазине не было. Не обнаружил я её и на автобусной остановке, откуда уходили рейсы на другой берег реки. Полный облом. Было обидно, что я не договорился о свидании, не записал номер телефона (почему-то я был уверен, что таковой имеется, на крайний случай служебный). И тут я вспомнил, что через день по местному телевидению будет встреча с известным московским артистом и Нина по должности должна быть на этой тусовке, изображая восторженную поклонницу, которой она, впрочем, действительно являлась. Что же, дело техники, через день я тоже был среди приглашенных, и с удовольствием отметил румянец узнавания на лице было утраченной спутницы.
