Николай Каронин-Петропавловский - Братья
— Это что-жь такое?
— Кавалеръ, — пояснилъ Лапинъ.
Нахалы недоумевали.
— Я васъ, сиволапые! Налево кругомъ маршъ! — крикнулъ онъ.
Къ удивленію его, это не подействовало. Мужики захохотали. Одинъ шутникъ спросилъ даже: есть-ли у него крупа, чтобы стрелять?
Тогда Лапинъ вдругъ палъ духомъ. Онъ безпомощно приселъ на порогъ избы своей и просилъ не трогать его. Онъ человекъ бедный, всякій его можетъ обидеть; у него деревянная нога — куда ему таскаться съ места на место?… Лапинъ заплакалъ. Это подействовало. Явилась жалость. Мужики обласкали солдата, тутъ же постановивъ, что они будутъ кормить его вечно.
А все-таки избу его снесли, убеждая хозяина ея, что на новомъ месте ему будетъ лучше.
Ни одинъ изъ березовцевъ не подумалъ въ этотъ день, зачемъ у нихъ существовалъ міръ. Чтобы притеснять безпомощныхъ? Но въ то же время никто не сомневался въ его действительномъ существованіи. О немъ и его порядкахъ не думали, но чувствовали его. Не подвергая его критике въ него верили. Какимъ онъ былъ раньше, этотъ пресловутый міръ, такимъ и остался. Служили ему и жили въ немъ безъ разсужденія, только эта служба походила на ту, которую исполняютъ бонзы. Объ обновленіи и перестройке этого древняго храма никому и въ голову не приходило. Не придетъ-ли день, когда его снесутъ такъ же, какъ снесли избу солдата съ деревянною ногой, Лапина?
IV
Въ доме Ивана Сизова шли сборы въ дорогу. Хозяйка его приготовляла для мужа котомку. Самъ Иванъ сиделъ за столомъ и разсказывалъ, какъ, наконецъ, деревня решила снять участокъ казенной земли на вечныя времена.
Изъ его разсказа оказывалось, что этотъ несчастный участокъ давно возбуждалъ всеобщее вниманіе и перебранки. Десятки разъ вся деревня, въ полномъ составе ходила высматривать его, причемъ одни являлись туда пешими, другіе конными. Первые осматривали кустики, ложбинки, яминки, чтобы не промахнуться. Вторые взирали его во всемъ его целомъ, объезжая вокругъ, какъ бы невзначай не врюхаться. Денегъ за него просятъ много, а проку выйдетъ мало; на каждую душу приходится по самой малости. Изъ-за этого и спорили… сколько тутъ было брани — не приведи Богъ! Беднота желала купить, богачи говорили: «Песъ съ нимъ! На какого онъ шута? Это по осьминнику-то на душу? Такъ эдакой пустяковиной ни одна душа не будетъ довольна». И ругались. Должно быть, десять разъ приходили на участокъ, притоптали его весь, запомнили все кочки. Слава Богу, что кончилась эта канитель.
— Прорешили? — спросила жена.
— Разомъ. Сболтнулъ какой-то шутъ, что на этотъ участокъ уже многіе зарятся… и заразъ надумали. Лупи, говорятъ, Ванюха, въ городъ, оправь намъ все, какъ следуетъ, чтобы только участокъ-то нашъ былъ… Чуть светъ завтра надо выезжать.
Иванъ сиделъ веселый. Ребята лезли ему на колени, на загорбокъ, прося его купить гостинцевъ. Иванъ разыгрался. Одному онъ показалъ пальцами рога коровы и, въ подражаніе ей, вдругъ заревелъ: бу-у! отчего мальченко опрометью бросился къ порогу; другого взялъ поперегъ живота, положилъ его на колени и принялся щекотать бородой. Поднялся детскій хохотъ, въ которомъ принималъ участіе и самъ Иванъ; лицо его светилось, глаза искрились отъ смешныхъ слезъ. Тутъ же онъ обещалъ, что изъ города привезетъ золотыхъ и красныхъ барановъ и пряниковъ… Потомъ вдругъ онъ нахмурился, переставъ играть. Онъ задумчиво досталъ изъ-за пазухи кожаный кошель, съ какимъ-то страхомъ осматривая его.
— На-на вотъ, зашей, — сказалъ онъ, подавая хозяйке кошель, — мірская казна. Сохрани Богъ отъ греха. Только разинь ротъ — сейчасъ цапъ у тебя! И реви тогда… Глыбже засунь.
Хозяйка зашила «мірскую казну» въ онучу. Никакой жуликъ не догадался бы, какія дорогія онучи носилъ Иванъ.
— Такъ-то вотъ вернее. На-ка теперь, понюхай… много ли увидишь? — сказалъ Иванъ, и лицо его снова заплыло широкою улыбкой.
Однако, еще разъ въ этотъ день ему пришлось смутиться до глубины души.
— Не слыхать, когда братъ-то?детъ? — спросила жена, воткнувъ этимъ вопросомъ ножъ въ сердце Ивана.
Онъ насупился и замолкъ.
— Я почемъ знаю! — только огрызнулся онъ.
Петръ Сизовъ былъ также выбранъ въ покупатели участка. Онъ даже раньше былъ выбранъ, потому что березовцы прежде всего къ нему обратились: «Петръ, лупи въ городъ и чтобы все чисто было. Ты у насъ башка, знаешь куда и какъ. Чтобы только земля была наша». Затемъ уже былъ указанъ Иванъ Сизовъ. Между темъ, оба брата давно не видались. Встречаясь другъ съ другомъ, они не снимали шапокъ, не кланялись, причемъ Иванъ терялся и съ недоуменіемъ чесалъ голову, а Петръ отворачивался, смотрелъ въ землю, какъ будто заметилъ какую-то брошенную вещь и намеревался поднять ее для хозяйства. Легокъ на помине!
Петръ всталъ около порога и крестился на образа. Потомъ внимательно и неторопливо осмотрелъ всехъ находящихся въ избе. За то находящіеся въ избе были поражены. Иванова баба стояла посредине избы со сложенными на животе руками и не могла произнести ни слова. Иванъ также безмолствовалъ; онъ сиделъ неподвижно и держалъ въ рукахъ онучу, которая за минуту передъ темъ приводила его въ радостное настроеніе. Одинъ парнишка засунулъ въ ротъ палецъ, не сводя глазъ съ дяди; другой, поменьше, при его входе стремглавъ бросился на печку, съ быстротой молніи зарылся тамъ въ лохмотья, оставивъ одну только маленькую щелочку, изъ которой скоро показался испуганный серый глазъ.
— Здравствуйте, — сказалъ Петръ. — Пришелъ проведать. Не знаю, угодилъ-ли въ добрый часъ. Но теперича ссориться намъ не изъ-за чего.
— Не изъ-за чего… — повторилъ Иванъ, не зная, что говорить.
— Потому делить нечего.
— Нечего…
— Пришелъ проведать…
— Верно!
— Братнино-то сердце отходчиво. Иль все сердитъ? — пытливо спросилъ Петръ.
Иванъ былъ взволнованъ, онъ, видимо, не зналъ, что делать. Но вдругъ онъ всталъ, подошелъ къ брату, взялъ его за руку и потащилъ къ столу. «Добро пожаловать! Гость будешь. Хозяйка, миръ! Пришелъ съ повинной… кланяйся!» — говорилъ Иванъ и крутился по избе пока, наконецъ, не успокоился, усвоивъ фактъ примиренія съ братомъ.
Черезъ часъ оба брата сидели уже за столомъ. Происходилъ пиръ. Иванъ былъ подвыпивши. Петръ имелъ менее колючій видъ. Иванъ ежеминутно угощалъ своего гостя, называя его «дорогимъ». На глазахъ его то и дело появлялась влага. Блаженнейшая улыбка разлилась по всему его лицу. Иногда онъ хлопалъ брата ладонью по ноге и въ сотый разъ спрашивалъ его: братъ онъ ему или нетъ?
— А какъ же! Самый настоящій, — въ сотый разъ отвечалъ Петръ.
— Единоутробный? — шутливо осведомился Иванъ.
— Единоутробный.
До полуночи въ избе Ивана светился огонь, и все это время Петръ не могъ вырваться изъ-за стола.
На другой день братья вместе на одной лошади, поехали въ городъ. Они сидели рядомъ. Иванъ много говорилъ, Петръ много слушалъ. Старшій добродушно оглядывалъ младшаго, младшій внимательно смотрелъ на старшаго. Впрочемъ, случай далъ и последнему возможность заговорить, только говорилъ онъ всегда о деле пропуская пустяки мимо ушей.
Они подъезжали уже къ городу. Вдали виднелись колокольни, зеленые куполы, белые дома. Но очертанія города. были еще не ясны, надъ всемъ городомъ висела мгла, а когда солнце стало клониться къ западу, и лучи его пали отвесно, отъ города былъ виденъ только ослепительный блескъ. Жаръ спадалъ. Но пыль по дороге сделалась еще более удушливою. Она густыми клубами поднималась отъ лошадиныхъ ногъ, колесъ и набивалась въ телегу, садясь на одежду братьевъ. Братья сидели въ ней, какъ въ пятой стихіи; облака ея часто были такъ густы, что они не видали другъ друга, молча глотая ее. Поэтому, должно быть, старшину соседней волости,ехавшаго имъ навстречу изъ города, они заметили только тогда, когда онъ поровнялся съ ними. Иванъ и Петръ сняли шапки и поздоровались. Старшина величественно проехалъ мимо, что-то пробормотавъ.
Петръ несколько разъ оглядывался назадъ, стараясь хорошенько разглядеть новую сбрую съ бляхами, жирнаго мерина, прочную и щегольскую тележку богатаго старшины. На мгновеніе оба брата покрылись пылью, скрывшую отъ ихъ глазъ отъезжающаго. Но Петръ сказалъ:
— Подлинно, голова!
— А что? — откликнулся Иванъ.
— Разбогателъ. Теперича куда — и шапку не ломаетъ! Уменъ, шельма.
— Старшина. Обыкновенно…
— Ничего не «старшина». Старшина одна причина, а умъ — другая.
— Должно быть, на руку нечистъ, — заметилъ наивно Иванъ, удивляясь отчего его братъ нахмурился. Петръ говорилъ твердо, но задумчиво, смотря на дно телеги.
— Допрежь голь мужиченко былъ. — заметилъ онъ, — Значитъ, башка-то не дерьмомъ набита, есть же, значитъ, разсудительность. Слыхалъ, какъ онъ пошелъ въ ходъ? Семеновцы, вотъ такъ же, какъ, къ примеру, мы, задумали прикупить лугъ. Хорошо. Выбрали. А старшину послали за купчей. А онъ, не будь простъ, денежки-то да лужокъ-то въ карманъ спустилъ. Туда-сюда, а купчая-то ужь въ кармашке. Смеется! Конечно, какъ надъ дураками не смеяться? Такъ и бросили.
