Николай Гоголь - Том 4. Ревизор
Добчинский. Молодой, молодой человек: лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик. Извольте, говорит, я поеду: и туда, и туда… (размахивает руками) так это всё славно. Я, говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что в комнате, говорит, немножко темно.
Анна Андреевна. А собой каков он: брюнет или блондин?
Добчинский. Нет, больше шантрет, и глаза такие быстрые, как зверки, так в смущенье даже приводят.
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке:
(Читает.) „Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек… “ (Останавливается.) Я ничего не понимаю, к чему же тут соленые огурцы и икра?
Добчинский. А, это Антон Антонович писали на черновой бумаге по скорости: там какой-то счет был написан.
Анна Андреевна. А да, точно (продолжает читать):
„но уповая на милосердие божие, кажется, всё будет к хорошему концу. Приготовь поскорее комнату для важного гостя, ту, что́ выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филиповича. А вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего; а не то я перерою весь его погреб. Целуя, душенька, твою ручку, остаюсь твой: Антон Сквозник-Дмухановский… “ Ах боже мой! это однако ж нужно поскорей! Эй, кто там? Мишка!
Добчинский (бежит и кричит в дверь). Мишка! Мишка! Мишка! (Мишка входит.)
Анна Андреевна. Послушай: беги к купцу Абдулину… постой, я дам тебе записочку. (Садится к столу, пишет записку и между тем говорит:) эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею к купцу Абдулину и принес оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить кровать, рукомойник и прочее.
Добчинский. Ну, Анна Андреевна, я побегу теперь поскорее посмотреть, как там он обозревает.
Анна Андреевна. Ступайте, ступайте, я не держу вас.
Явление III
Анна Андреевна и Марья Антоновна.
Анна Андреевна. Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом. Он столичная штучка; боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее всего надеть твое голубое платье с мелкими оборками.
Марья Антоновна. Фи, маминька, голубое! мне совсем не нравится: и Ляпкина-Тяпкина ходит в голубом, и дочь Земляники тоже в голубом. Нет, лучше я надену цветное.
Анна Андреевна. Цветное!.. право, говоришь лишь бы только наперекор. Оно тебе будет гораздо лучше потому, что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Марья Антоновна. Ах, маминька, вам нейдет палевое!
Анна Андреевна. Мне палевое нейдет?
Марья Антоновна. Нейдет, я что угодно даю, нейдет: для этого нужно, чтобы глаза были совсем темные.
Анна Андреевна. Вот хорошо, а у меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму.
Марья Антоновна. Ах, маминька, вы больше червонная дама.
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.) Эдакое вдруг вообразится! червонная дама! бог знает что такое!
(По уходе их отворяются двери, и Мишка выбрасывает из них сор. Из других дверей выходит Осип с чемоданом на голове.)
Явление IV
Мишка и Осип.
Осип. Куда тут?
Мишка. Сюда, дядюшка, сюда.
Осип. Постой, прежде дай отдохнуть. Ах ты, горемышное житье! на пустое брюхо всякая ноша кажется тяжела.
Мишка. Что, дядюшка, скажите: скоро будет генерал?
Осип. Какой генерал?
Мишка. Да барин ваш.
Осип. Барин? да какой он генерал?
Мишка. А разве не генерал?
Осип. Генерал, да только с другой стороны.
Мишка. Что ж это больше или меньше настоящего генерала?
Осип. Больше.
Мишка. Вишь ты как! то-то у нас сумятицу подняли.
Осип. Послушай, малой: ты, я вижу, проворный парень, приготовь-ка что-нибудь поесть.
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово; простова блюда вы не будете кушать, а вот как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Осип. Ну, а простова-то, что у вас есть?..
Мишка. Щи, каша да пироги.
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги! ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! что, там другой выход есть?
Мишка. Есть. (Оба несут чемодан в боковую комнату.)
Явление V
Квартальные отворяют обе половинки дверей. Входит Хлестаков; за ним городничий, далее попечитель богоугодных заведений, смотритель училищ, Добчинский и Бобчинский с пластырем на носу, городничий указывает квартальным на полу бумажку — они бегут и снимают ее, толкая друг друга впопыхах.
Хлестаков. Хорошие заведения. Мне нравится, что у вас показывают проезжающим всё в городе. В других городах мне ничего не показывали.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей то есть пользе; а здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностию заслужить внимание начальства.
Хлестаков. Завтрак был очень хорош. Я совсем объелся. Что, у вас каждый день бывает такой?
Городничий. Нарочно для такого приятного гостя.
Хлестаков. Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. Как называлась эта рыба?
Артемий Филипович (подбегая). Лабардан-с.
Хлестаков. Очень вкусная. Где это мы завтракали? в больнице, что ли?
Артемий Филипович. Так точно-с, в богоугодном заведении.
Хлестаков. Помню, помню, там стояли кровати. А больные выздоровели? там их, кажется, не много.
Артемий Филипович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор как я принял начальство, может быть вам покажется даже невероятным, все, как мухи, выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров, и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Городничий. Уж на что, осмелюсь доложить вам, головоломна обязанность здешнего градоначальника! Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты, починки, поправки… словом, наиумнейший человек пришел бы в затруднение, но, благодарение богу, всё идет благополучно. Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но верите ли, что даже когда ложишься спать, всё думаешь: господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно… Наградит ли оно или нет, конечно, в его воле, по крайней мере, я буду спокоен в сердце. Когда в городе во всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало… то чего ж мне больше? ей-ей, и почестей никаких не хочу. Оно, конечно, заманчиво, но пред добродетелью всё прах и суета.
Артемий Филипович (в сторону). Эка, бездельник, как расписывает! дал же бог такой дар!
Хлестаков. Это правда. Я, признаюсь, сам люблю иногда заумствоваться: иной раз прозой, а в другой и стишки выкинутся.
Бобчинский (Добчинскому). Справедливо, всё справедливо, Петр Иванович. Замечания такие… видно, что наукам учился.
Хлестаков. Скажите, пожалуста: нет ли у вас каких-нибудь развлечений, обществ, где бы можно было, например, поиграть в карты?
Городничий (в сторону). Эге, знаем, голубчик, в чей огород камешки бросают! (Вслух) Боже сохрани! здесь и слуху нет о таких обществах. Я карт и в руки никогда не брал; даже не знаю, как играть в эти карты. Смотреть никогда не мог на них равнодушно: и если случится увидеть этак какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то такое омерзение нападет, что просто плюнешь. Раз как-то случилось, забавляя детей, выстроил будку из карт, да после того всю ночь снились проклятые. Бог с ними, как можно, чтобы такое драгоценное время убивать на них.
Лука Лукич (в сторону). А у меня, подлец, выпонтировал вчера сто рублей.
Городничий. Лучше ж я употреблю это время на пользу государственную.
