Клавдия Лукашевич - Дядюшка-флейтист
— Дядя Коля!
Она взглянула на него с изумлением и даже отступила.
— Отчего вы так одеты, дядя Коля?
Николай Васильевич смущенно оглянул свой черный подрясник и сказал:
— Я буду монахом, Наташечка.
— Монахом?! — переспросила девочка и пристально посмотрела на дядю, как бы желая понять смысл этого слова. — Вы живете на улице? — сосредоточенно спросила Наташа.
— Нет, в монастыре… Это Божий дом. У нас тихо, хорошо… Я пока на испытании, а потом сделают настоящим монахом.
— Вы будете, дядя Коля, ходить с книжкой и собирать милостыню?
— Нет, Наташечка… Я буду работать, буду тебе счастья у Бога вымаливать…
— Я думала, что монахи только милостынку собирают… — задумчиво проговорила Наташа.
— Как же ты-то живешь, милая? Что делаешь? Здорова ли?
— Я… живу… здорова…
— Обижают тебя тетенька и Липочка? — шепотом спросил Николай Васильевич, точно боялся, что их разговор услышат, и погладил нежно девочку по голове.
Наташа молча посмотрела на дядю, глаза ее наполнились слезами, она наклонила голову и промолчала.
— Терпи, моя бедненькая… Что делать! Молись Богу, Наташечка. Я тоже стану молиться за тебя… Он все устроит к лучшему.
— Мне очень скучно без вас… Я все вспоминала, как мы пели, играли, разговаривали, как я тогда была больна… Помните, дядя Коля? — тихо говорила Наташа.
— Конечно, помню. А уж я-то как скучал. Теперь занят. У нас работы много. Разные есть мастерства. Тебя вспоминаю все-таки часто.
— Я не скажу, что вас видела… Не то они рассердятся.
— Не говори… Ах, да вот тебе пастилочка, вот леденчик. — Николай Васильевич полез в карман. — Спрячь, Наташечка. Да иди, — пожалуй, тебя ждут.
— Я пойду… Тетя рассердится.
— Иди, иди. Скоро опять увидимся. Бог даст, нам лучше будет. Я, Наташечка, не пью водки. Хочу человеком стать. Совестно ведь. Я учусь образа рисовать. Ризы у нас тоже делают. Заработать можно.
— Вы придете, дядя Коля? Скоро придете? Вы поскорее, — умоляла девочка.
— Приду, приду… Увидимся… Иди, милая. Прощай! Наташа шла улыбаясь, обертывалась и смотрела на удалявшегося Николая Васильевича. Тот тоже обертывался и улыбался.
Весело стало на душе у маленькой Наташи: блеснул луч света и надежды. А надежда ведь радует всякого.
НА НОВУЮ ЖИЗНЬ
События неожиданно изменились. Как-то вечером Марья Ивановна гадала на картах, Липа сидела рядом с ней и со скучающим видом смотрела на ее гадание, Наташа копошилась за диваном, Петр Васильевич работал в своей комнате.
В прихожей раздался громкий звонок. Марья Ивановна открыла дверь.
— Здесь живет коллежский регистратор Петров? — спросил вошедший.
— Да. Здесь. Он дома, — испуганно отвечала хозяйка!
— Вот им бумага! Пусть распишутся. Да на чаек бы, потому поздравляю их!
Марья Ивановна не помня себя от удивления бросилась в комнату мужа.
— Петр Васильевич, тебе бумага важная. Какой-то человек казенный принес. Поздравляет. На чай просит. Да ты распишись сначала. Господи, даже страшно! Что такое? Руки и ноги трясутся!
Получив гривенник, посыльный ушел.
Петр Васильевич вышел в гостиную и торжественно стал распечатывать конверт. Женщины смотрели на него, затаив дыхание. Очевидно, такие события бывали здесь редко.
— Читай скорее! — воскликнула Марья Ивановна.
— Папа, дайте посмотреть! — попросила Липа. Петр Васильевич стал читать молча, и лицо его просветлело.
— Да говори же! Что такое? Не мучь ты меня! — волновалась жена.
— Поздравляю! Наташа принята на казенный счет в Патриотический приют, — радостно произнес Петр Васильевич.
— Наконец-то! Слава тебе, Господи! — Марья Ивановна перекрестилась.
— Наташа, виновница сего торжества, иди-ка сюда! — весело позвал дядя.
Раскрасневшись, девочка вышла из-за дивана и смущенно приблизилась к своим родственникам.
— Понимаешь ты, цыпленок, тебя в приют, в ученье возьмут. Хорошее это дело! — Он погладил девочку по стриженой голове.
Наташа молчала.
— Ты рада?
— Рада! — тихо отвечала Наташа, не уразумев, чего от нее хотят.
— Вот тебе и благодарность от твоих милых родственничков, — кольнула мужа Марья Ивановна.
— Там уж, душа моя, шалить нельзя. Ау! Там строго. Не то, что дома…
Петр Васильевич пришел в отличное настроение духа и весело расхаживал по комнате.
— Еще не раз вспомнит и тетку и дядю. Только там нас оценит, — вставила укоризненно Липа.
— Нет, милочка, не жди. В наш век благодеяний не ценят, — отвечала ей, покачав головой, мать.
— А что, Петр Васильевич, ведь больше для Натальи не придется нам тратиться? Отправка ничего не будет стоить? — тревожно спросила Марья Ивановна.
— Конечно, нет. Там ей все казна даст. Прекрасные учреждения эти приюты: вырастят детей, выучат, людьми сделают.
— Слышь, Наталья? Ну, век-вечный должна ты за дядю Бога молить, должна ему ручки и ножки всю жизнь целовать.
Наташа стояла молчаливая, недоумевающая, опустив худенькие руки и склонив набок голову, грустно смотрела то на дядю, то на тетку.
— Сегодня понедельник, а в среду мы ее и отправим, — заметила Марья Ивановна.
Наташа отошла в сторону и села на стул. Ей хотелось бы, чтобы на кухне был дядя Коля: она бросилась бы туда и все ему рассказала бы, поделилась бы новостью. Он понял бы ее, сказал бы: «Наташечка» и еще что-нибудь ласковое. А теперь и не узнает-то он ничего в своем монастыре, и не увидятся они больше.
Наташа опечалилась.
— Наталья, иди пить чай. Садись тут у стола, — смилостивилась тетка.
— Попей дома напоследок чайку хорошенько. В приюте уж, ау, так баловать не станут, — весело говорил Петр Васильевич и хлопал Наташу по спине. Она видела, что ее родные очень были довольны происшедшим событием.
Накануне отъезда Наташи в приют Петр Васильевич, вернувшись со службы, с улыбкой отдал девочке небольшой сверток.
— Это тебе посылка, — сказал он.
— Что за посылка такая? — ревниво спросила Марья Ивановна, взяв из рук Наташи сверток.
— Это ей Коля прислал. Он что-то там набрал.
Марья Ивановна презрительно усмехнулась и отдала племяннице сверток, не развертывая.
— Какие нежности! Откуда он все это взял? Еще стащил, пожалуй.
— Мой брат никогда не был вором, — запальчиво возразил Петр Васильевич. — Очень нехорошо, Машенька, что ты так сказала. Наша семья честная.
Наташа слушала, затаив дыхание, прижав к себе сверток.
— Наташа, Коля велел сказать, что придет к тебе в приют и принесет тебе гостинцев, — сказал Петр Васильевич.
— Он скоро придет? — торопливо спросила девочка и вся оживилась, ее большие глаза заблестели радостью.
— Вот уж это совершенно лишнее! Впрочем, туда и не пустят такого оборванца, — заметила тетка.
— Коля теперь в монастыре живет. Работает. Слава Богу, не пьет, им все довольны, — возразил ей внушительно муж.
— Чудеса! Надолго ли! — сказала Марья Ивановна, пожав плечами.
Липа фыркнула.
— Чему ты смеешься? — спросил ее отец строго. — Ах, папа, право, и смешно, и досадно… Очень не идут эти чувствительные сцены к дядюшке-флейтисту. Представляется он, больше ничего.
— Тебе смешно то, чего ты не можешь понять. Подвига ты не можешь понять! Подвига! — с горечью проговорил Петр Васильевич, проходя в свою комнату. «Эх, ты, судьба, забила ты нас!» — послышался оттуда его тяжелый вздох.
Наташа развернула сверток и замерла от восхищения. Ведь никто никогда не думал о ней, не вспоминал, не баловал. А ребенок чуток к ласке и вниманию.
— Тетенька, Липочка, смотрите, смотрите что у меня! Какие вещи! Это все мои! — не могла удержать девочка своего восторга. Она перебирала коробочки, очевидно, нарочно сделанные для нее заботливыми руками, бумагу, перья, карандаш, игольник, коробочку леденцов, маленькую фарфоровую куколку и десятикопеечную монету.
— Убери ты всю эту дребедень! Ну куда ты повезешь такой хлам в приют? Твой дядюшка-монах ничего не смыслит, — воскликнула тетка.
Лицо Наташи опечалилось, она поспешно юркнула за диван и стала складывать свои драгоценности, со страхом посматривая на тетку.
— Липочка, хотите леденцов? — заискивающим голосом спросила девочка.
— Что с тобой? Твой почтенный дядюшка-флейтист в грязных руках держал, а я, воображаешь, стану есть! — Да, ведь леденчики в коробке, — заметила Наташа. — Отстань, Наталья, — ответила Липа и подошла к зеркалу.
* * *В среду утром Наташу повели в приют. Без ласкового напутствия ушла девочка из дома; в руках она держала только сверточек, присланный дядей. Выходя из квартиры, Наташа невольно бросила прощальный взгляд на кухню, где за свою маленькую жизнь она провела лучшие часы, узнала добрые чувства и сердечную ласку.
