Аркадий Аверченко - Чудеса в решете
— Посмотри-ка, что онъ дѣлаетъ?
Незапяткинъ пошелъ взглянуть на нашего сумасброда и, вернувшись, доложилъ:
— Лежитъ чивой-то на диванѣ съ закрытыми глазами.
— Давай станемъ тутъ. Ближе къ срединѣ.
— А симпатичный онъ. Вѣрно?
— Да. Милый. Такой… предупредительный.
Чѣмъ дальше, тѣмъ душнѣе было въ вагонъ. Чувствовалось приближеніе юга.
— Что, если мы откроемъ окно? — прервалъ я. — Въ степи такая теплынь.
— Не открываются окна. Вагонъ еще на зимнемъ положеніи.
— Постой… А вотъ это окно! У него, кажется, эта задвижка еле держится. Ну-ка, потяни.
— Ножичкомъ-бы. Не увидитъ никто?
— Ничего. Потомъ скажемъ, что нечаянно.
Рама съ легкимъ стукомъ упала — и намъ въ лицо пахнула сладкая прохлада напоенной ранними весенними ароматами степи.
— Какой воздухъ! Чувствуешь! Вотъ, что значить Кавказъ!
— Бальзамъ!
Мощныя горы рисовались вдали легкими туманно голубыми призраками. Лаской вѣяло отъ теплаго воздуха и жирной пахучей земли.
… Часа два простояли мы такъ, почти не разговаривая, разнѣженные, задумчивые. Сзади насъ раздался голосъ:
— Что это вы тутъ дѣлаете?
Нашъ сосѣдъ по дивану стоялъ за моей спиной.
— Чувствуете, какой воздухъ? — спросилъ я.
— Да. Попробую-ка и я открыть другое окошечко.
— Нѣтъ, — возразилъ Незапяткинъ. — Всѣ окна задѣланы по зимнему положенію. Это единственное.
— Вотъ онъ, Кавказъ-то! — задумчиво замѣтилъ не знакомецъ. — Красивый, экзотическій, какъ змѣя-пифонъ, но и ядовитый, какъ эта змѣя! Такъ-же могущей ужалить.
— Почему?
— Кавказъ-то? Вѣдь это разбойничья страна. Вотъ вы, напримѣръ, стоите у окна, тихо бесѣдуете, и вдругъ изъ-за того камня — бацъ! Пуля въ високъ, и вы безъ крика валитесь на полъ.
— Кто-же это… можетъ?
— Ясно, какъ день: туземцы. Да вотъ вчера въ газетахъ… не читали газетъ?
— Нѣтъ.
— Ну, какъ же. Такимъ точно образомъ стоялъ еврей, настройщикъ роялей, у открытаго окна. "Свѣжимъ воздухомъ дышалъ…" Бацъ! И не пикнулъ. Айзенштукъ фамилія.
— Да за что же, Господи!
— Абреки. Это у нихъ молодечество. Кто больше пассажировъ настрѣляетъ, тотъ большимъ уваженіемъ въ аулѣ пользуется. Кто меньше десятка уложилъ, за того ни одна дѣвушка замужъ не пойдетъ.
— Чортъ знаетъ что! Закроемъ окно, Незапяткинъ,
— А позвольте-ка, я рискну, — хладнокровно сказалъ незнакомецъ, облокачиваясь на узенькій подоконникъ. — Послушайте… если меня тяпнетъ пуля… возьмите мои вещи и отошлите въ Тифлисъ на Головинскій проспектъ, 11 — Михайленко.
Никогда я до сихъ поръ не видѣлъ, чтобы завѣщанія составлялись съ такимъ самообладаніемъ и быстротой.
Для очистки совѣсти мы попытались уговорить нашего сумасброда отойти отъ рокового окна, но онъ былъ непреклоненъ.
IV.Выходя въ Тифлисѣ изъ вагона, мы наткнулись на высокую красивую даму, встрѣчавшую нашего сумасброда.
— Ну, какъ доѣхалъ? — спросила она, цѣлуя его.
— Замѣчательно. Пока попадаются такіе поразительные спутники, какъ эти двое (онъ указалъ на насъ) — по русскимъ желѣзнымъ дорогамъ еще можно ѣздить.
Усаживаясь на извозчика, Незапяткинъ сказалъ мнѣ:
— Слышалъ? говоритъ: поразительные… Мы ему навѣрное, тоже понравились? Какъ ты думаешь?
Я пожалъ плечами.
А чѣмъ-же мы плохи?
ПЕРВЫЙ АНЕКДОТЪ ОБО МНѢ
Недавно я съ ужасомъ прочелъ два анекдота объ извѣстныхъ людяхъ.
Первый былъ о покойномъ генералѣ Драгомировѣ.
Вотъ онъ — буквально:
"Какъ извѣстно, Драгомировъ отличался остроуміемъ и находчивостью.
Одинъ знакомый какъ-то спросилъ его:
— Что бы вы сдѣлали, если бы завтра получили извѣстіе, что турки перешли границу и находятся уже подъ Кіевомъ?
Ни слова не говоря, Драгомировъ снялъ съ пальца дорогое обручальное кольцо съ великолѣпнымъ брилліантомъ и сказалъ знакомому:
— Надѣньте это кольцо себѣ на ногу.
— Но это невозможно! — отвѣчалъ, вскрикнувъ, удивленный знакомый.
— Вотъ также невозможно, чтобы турки осмѣлились напасть на Россію, — хладнокровно отвѣтилъ покойникъ.
Эта манера рѣзко и прямолинейно, не стѣсняясь ни чѣмъ, говорить то, что онъ думаетъ, создала ему много враговъ, чего нельзя сказать объ окружающихъ".
Второй анекдотъ такой:
"Покойный поэтъ Минаевъ отличался замѣчательнымъ искусствомъ говорить экспромты.
Вотъ одинъ изъ лучшихъ его экспромтовъ, сказанныхъ на похоронахъ извѣстнаго въ то время желѣзнодорожнаго строителя М., отличавшагося всѣмъ извѣстной слабостью къ слабому полу, который имѣлъ нѣсколько побочныхъ семействъ, кромѣ прямого.
Именно, увидѣвъ погребальную колесницу съ трупомъ покойника, онъ сказалъ находившемуся тутъ же актеру, Б., большому любителю кутнуть и пріятелю начинавшаго входить въ моду Достоевскаго:
О, человѣче! Былъ ты глупъ –
Теперь лежитъ предъ нами трупъ.
Покойся, милый прахъ, до радостнаго утра,
Пока червякъ не съѣлъ твое все нутро.
Остроумные экспромты извѣстнаго поэта доставляли ему въ свое время множество враговъ".
* * *Выше я сказалъ, что прочелъ эти два анекдота съ ужасомъ.
Дѣйствительно — вдумайтесь въ смыслъ всей этой полуграмотной чепухи: вплетаетъ ли она новые лавры въ чудесные вѣнки, которыми увѣнчаны оба "извѣстныхъ покойника".
И прочтя эти безсмысленныя строки, я, по ассоціаціи, призадумался надъ своей будущей судьбой. Дѣйствительно: вчера въ одной изъ газетъ передъ моимъ именемъ я впервые увидѣлъ пряное, щекочущее слово: "извѣстный".
Странное слово… Странное ощущеніе…
Итакъ — я "извѣстный"..
Неужели?
Я человѣкъ по характеру очень скромный, и никогда не думалъ о себѣ этого… Ну — пишу. Ну — читаютъ.
Но чтобы все это было до такой степени — вотъ ужъ не представлялъ себѣ!
И тутъ же я понялъ — какую громадную отвѣтственность налагаетъ на меня это слово.
— Дѣйствительно — когда я былъ неизвѣстный — пиши какъ хочешь, о чемъ хочешь и когда хочешь, ѣшь, какъ всѣ люди ѣдятъ, ходи въ толпѣ, толкаясь, какъ и другіе толкаются, и если на твоемъ пути завязалась между двумя прохожими драка, — ты можешь остановиться, полюбоваться на эту драку или даже, въ зависимости отъ темперамента — принять въ ней дѣятельное участіе, защищая угнетенную, по твоему мнѣнію, сторону.
А въ новомъ положеніи съ титуломъ — "извѣстный" попробуй-ка!
Когда ѣшь — всѣ смотрятъ тебѣ въ ротъ. Вмѣсто большого куска откусываешь маленькій кусочекъ, мизинецъ отставляешь, стараясь держать руку изящнѣе, и косточки отъ цыпленка уже не выплевываешь беззаботно на край тарелки (скажутъ — некрасиво), а, давясь, жуешь и проглатываешь, какъ какой-нибудь оголодавшій сеттеръ.
Съѣшь лишній кусокъ — всѣ глазѣющіе скажутъ — обжора.
Покажешься подъ руку со знакомой барышней — развратникъ.
Заступишься въ уличной дракѣ за угнетеннаго — всѣ закричатъ: буянъ, драчунъ! ("Навѣрное, пьянъ былъ!.. Вотъ они, культурные писатели… А еще извѣстный! Нѣтъ, Добролюбовъ, Бѣлинскій и Писаревъ въ драку бы не полѣзли").
И, благодаря этому, столько народа, заслуживающаго быть битымъ, остается не битымъ, что нравы грубѣютъ, и жизнь дѣлается еще тяжелѣе.
Наибольшая же трагедія — это тѣ анекдоты о моемъ умѣ, находчивости и сообразительности, которые будутъ разсказываться и приводиться въ газетахъ (отдѣлѣ "смѣсь") послѣ моей смерти…
Воображаю:
"Извѣстный (разъ другіе писали, могу же и я написать?) писатель Аркадій Аверченко отличался дьявольской сообразительностью и находчивостью.
Одинъ знакомый спросилъ его:
— Кто, по-вашему, выше — Шекспиръ или Гѣте?
— Мой портной Кубакинъ, — отвѣчалъ остроумный писатель.
— Почему? — изумился ничего не подозрѣвавшій знакомый.
— Потому, — улыбнулся покойникъ, — что онъ чуть не трехъ аршинъ росту.
Такими язвительными отвѣтами покойный юмористъ нажилъ массу враговъ среди сильныхъ міра сего".
* * *Конечно, никто изъ насъ не застрахованъ отъ такихъ «анекдотовъ», но я сдѣлаю слабую попытку застраховаться отъ нихъ.
Именно я рѣшилъ записывать самъ всѣ тѣ будущіе анекдоты, которые должны печататься послѣ моей смерти.
Для начала позволяю себѣ привести одинъ анекдотъ-фактъ обо мнѣ, имѣвшій мѣсто не болѣе мѣсяца тому назадъ.
Изъ воспоминаній о покойномъ Аверченко.Какъ извѣстно, покойный писатель любилъ въ хорошую минуту весело подшутить надъ своимъ ближнимъ, что доставляло ему много враговъ и тайныхъ недоброжелателей.
