Михаил Салтыков-Щедрин - Невинные рассказы
"Нобраз!" – насмешливо шептало между тем воображение.
– Фуй, мерзость! и прилезут же в голову такие пошлости, что ни складуни ладу нет!
Кобыльников плюнул с досады.
– Ни за что не поеду! – повторил он, но вслед за этим ни с того ни ссего раздумался.
Молодость вдруг заговорила в нем ласкающими голосами. Перед глазамиего рисуется залитая светом зала; посреди ее стоит елка, вся изукрашеннаяразноцветными лентами и фольгой; елка, которой ветви гнутся под бременемпастилы и других соблазнительных сластей. А вон и беленькое платьице, вон иголовка, обрамленная темными кудрями! Господи! что за грация в очертанияхэтой головки! что за свежесть, что за сокровища в этой едва-едва начинающейразвиваться груди! И что за веселые звуки пролетают по комнате, когда этамилая девочка засмеется! Точно вот солнышко выглянет из-за хмурых туч, ивсе вдруг кругом улыбнется: и речка, которая до тех пор лениво катила серыеволны, и ближняя лужайка, скрывавшая свой цветной ковер от дождей и холодовугрюмого ненастья, и статский советник Поплавков, который сидит закарточным столом и двадцатый раз сряду озлобленно произносит "пас!". Вотона пошла танцевать – и все-то выходит у нее не так, как у других. Посмотрите, например, или, лучше сказать прослушайтесь, как танцует НастяПоплавкова, Нюта Смущенская! "Конь бежит, земля дрожит!" А она! Неслышно, почти незримо летает она по крашеному полу, нимало не задевая крошечныминожками за землю, и вся как будто уносясь и исчезая вверх!
Но, кроме того, и ужин не лишен своей прелести. Уже накрываетсядлинный стол в задней комнате, и хотя руки дворового официанта Андрея несовсем чисты, но, судя по хлебосольным привычкам хозяина, нельзясомневаться, что на столе будет и свежая осетрина, и жирный зажаренный лещ, и все, одним словом, что приличествует кануну такого великого праздника, как рождество Христово.
– И надо же быть такому несчастию! – рассуждает сам с собоюКобыльников, но рассуждает как-то вяло, без прежних порывов. Вообще видно, что картины, которые нарисовало ему воображение, произвели заметноерасслабление во всем его организме.
В это время часы прошипели семь. Кобыльников машинально встал со стулаи направился к платяному шкапу.
"Нобраз! нобраз!" – шлепнул вдруг враждебный голос и остановил его наполовине дороги.
С минуту еще длилась борьба его с самим собою, но наконец молодостьвзяла-таки свое. Кобыльников поспешно натянул на себя фрак и, взглянувши напереписанные две строфы, покусился было попытать счастья, нельзя ли сбытьих с рук в том виде, в каком они были, но, по внимательном прочтении, стихотворение показалось ему еще более недостаточным, нежели когда-либо. Сдосадою отшвырнул он его от себя и выбежал из квартиры.
На дворе стояла ночь, та слепая, досадная ночь, которая можетслучиться только в далеком, провинциальном городке, где откупщик еще недоведен кроткими мерами до сознания своей обязанности жертвоватьдостаточное количество спирта для освещения улиц. Злой и резкий ветер нессяпо улице, поднимая и крутя в воздухе целые столбы снежной пыли, взвизгивал, и завывал, ударяясь об углы домов. Хорошо, что Кобыльникову предстоялопройти не более тридцати шагов, а не то пришлось бы, ему, бедному, воротиться в квартиру и опять сесть за сочинение распроклятых стихов.
"Нобраз"! – взвизгнул вдруг ветер в самые уши поэта.
– Фу ты, черт! – пробормотал Кобыльников и, плотнее завернувшись вшинель, с усилием начал карабкаться вперед, утопая в сугробах снега, заваливших тротуар.
Но вот уж брезжит свет сквозь снежный туман: сначала он мелькает ввиде крошечного круга, но мало-помалу круг разрастается, и освещенные окнасоветничьей квартиры представляются взору во всем их заманчивомвеликолепии. Издрогший и измученный, врывается Кобыльников в переднююжеланного дома и долгое время поправляет потерпевшие от снега части своеготуалета. – А! молодой человек! милости просим! – встречает его хозяин дома, Иван Кузьмич Лопатников, – ну что, одолели капустниковское дело?
– Кончил-с, – отвечает Кобыльников и мысленно говорит самому себе: "Что, если б ты знал, что я, вместо капустниковского дела, целые три часакорпел над сочинением стихов?"
– То-то, а не то нас с вами новый генерал совсем съест!
Но, разговаривая с хозяином, Кобыльников улучает, однако ж, минуту, чтоб бросить взгляд в сторону, и с удовольствием примечает, что точно такойже взгляд выглядывает из-за елки и на него. Он спешит оставитьгостеприимного хозяина и всеми силами души устремляется туда, откудаблеснул ему теплый луч привета и детской привязанности.
Читатель! не знаю, живали ли вы в провинции, но я, которыйблагоденствовал в Вятке и процветал в Перми, жуировал жизнью в Рязани инаслаждался душевным спокойствием в Твери, я смею вас удостоверить, чтовоспоминания о виденных мною елках навсегда останутся самыми светлымивоспоминаниями пройденной жизни! Во-первых, какая-то умиротворяющая, праздничная струя носится в это время в воздухе, какая-то светлая, радостная мысль просится в душу при виде этих зажженных свечей, этихполных, румяных лиц, при звуках этого говора и смеха; а во-вторых, что запрелестные создания эти дети! как пытливо озираются их умненькие глазки! икак мало похожи они на своих отцов, тут же предстоящих и с томлениемвыжидающих момента, когда можно засесть за зеленый стол или приударить попитейной части! Иной родитель расползся поперек себя толще, лицо у него накруг швейцарского сыру похоже, даже носу словно совсем нет, а сынок у него, смотришь, шустренький, черномазенький, глазки так и прыгают, а носикримский, тоненький, словно выточенный; иной родитель похож на артиста, черноволосый, худощавый, бледный и вообще, что называется, интересный jeunehomme, а сынок у него похож на губернатора, который, в свою очередь, похожна копну. Вот и поди ты! Смотришь, бывало, на этих улыбающихся, кудрявыхдетей, смотришь и думаешь: неужели Ваня будет когда-нибудь советникомпитейного отделения? неужели эта резвая, быстроглазая Ляля будеткогда-нибудь вице-губернаторшей? И, подумавши, взгрустнешь потихоньку.
Коля, мой друг! не отплясывай так бойко казачка, ибо ты не будешьсоветником питейного отделения! Скоро придет бука и всех советников оставитбез пирожного! Но ты, быть может, думаешь, что ум человеческийизобретателен, что он и из патентов пирожное сделать сумеет – о, в такомслучае веселись, душа моя! отплясывай казачка с свойственною твоим летамбеспечностью и доверчиво взирай на будущее! Ляля, милый мой ребенок! Нескругляй так своих маленьких ручек, не склоняй так кокетливо головушку направую сторонушку, не мани так мило Митю Прорехина, ибо Митя не будетвице-губернатором! Скоро придет бука, и всех вице-губернаторов упразднит заненадобностью! Но, быть может, ты думаешь, что не в названье сила, что неисчезнет с лица земли русской чернилоносное чиновническое воинство, – о, втаком случае, мани, мани Митю Прорехина! ибо не малым будет он в этомвоинстве архистратигом!
– Принесли? – спрашивает между тем Наденька у Кобыльникова, который, пунцовый как вишня, стоит перед нею, переминая в руках шляпу.
– Я-с, Надежда Ивановна… я-с… я начал, но еще не окончил, – заикается Кобыльников.
– А я так думаю, что вы только похвастались, что умеете стихи писать!
И Наденька порхнула от него, как птичка.
– Я, Надежда Ивановна, много уж написал, – умолял вслед ей Кобыльников.
Но Наденька была уже далеко и щебетала, окруженная своими подругами.
– Ах, дай поскорее! – умоляла Нюта Смущенская.
– Mesdames! мы уйдем читать в спальную! – говорила Настя Поплавкова.
– Нечего читать! он только похвастался! он совсем и не умеет писатьстихи! – отвечала Наденька голосом, которому она усиливалась сообщитьравнодушный тон, в котором слышалась, однако ж, досада, – mesdames, мы егоне будем принимать сегодня в наше общество!
В это время Кобыльников приблизился.
– Наденька! – сказал он умоляющим голосом.
Наденька вскинула головку и взглянула на него так гордо, что бедныйпоэт внезапно почувствовал себя глупым.
– Вот еще новости! – сказала Наденька, и притом так громко, чтоКобыльников осмотрелся во все стороны и не на шутку струсил, чтобвосклицания этого не услышал папа Лопатников.
После того вся юная компания порхнула в другую комнату, оставивКобыльникова окончательно убитым.
– Какой он, однако ж, жалкий! – заметила при этом Нюта Смущенская.
– Вот еще, жалкий! хвастун – и больше ничего! – хладнокровно ответилажестокосердая Наденька.
Кобыльников стоял словно обданный холодной водой. На душе у него былосмутно и пусто, и как на смех еще подвернулись тут два скверные и глупыестиха:
Ничто меня не утешает, Ничто меня не веселит… -
которые так и жужжали, словно неотвязный комар, в ушах его.
"Что за проклятый вечер! Сначала эта рифма подлейшая, а теперь вот иеще какая-то мерзость лезет!" – подумал Кобыльников и даже сгорел весь отстыда.
