Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 2) (-)
- Исторический ландшафт, - сказал гимназист и, спрятав бинокль, вынул из футляра фотографический аппарат и стал наводить.
В это время между его прищуренными глазами и ландшафтом прошел худой и высокий человек, одетый странно.
Длинные ноги его были обернуты онучами и обуты в поршни, зеленые штаны по коленям заплатаны; верблюжья короткая куртка сидела коробом, до того была стара; на впалой груди перекрещивались ремни, держа за спиной ягдташ, патронную сумку, ружье и мешок; зябкие руки засунуты в карманы; плечи покатые, а на длинной шее сидела необычайно красивая голова - римская и спокойная, хотя на ней и был надет рыжий котелок с петушиным пером на затылке.
- Ах, чтоб тебя, - проворчал гимназист и, продолжая нажимать грушу, испортил исторический ландшафт, сняв на нем странную фигуру охотника, который, перевалясь через балюстраду, принялся спускаться по косогору вниз к реке.
Затем гимназист повернулся спиною к ветру и пошел из сада и в тот же день поехал далее.
Пленку же с изображением забавного человека проявил только через месяц, отпечатал и наклеил в альбом.
2
Ничего нет нуднее в деревне, как последний час перед ужином... Хозяйка, прислушиваясь к звону тарелок, вдруг перестает понимать гостя и, пробормотав что-то, уходит, вдалеке хлопнув дверью, откуда доносится кухонный запах. Гость не знает, что ожидает его, когда скажут "пожалуйте", и у него сосет... Ламп еще не зажигали; хозяин, сидя на стуле, спиной к окну, пробует и так и этак облегчить ожидание, выхваляя новую сеялку; собака под хозяйским стулом чешется; другой гость - помоложе, облокотясь о пианино, глядит на хозяйскую дочку, которая нажимает пальцем все одну клавишу; третий гость ходит вдоль стенки, - он уже и наговорился, и накурился, а теперь, переставляя ноги, думает: "Сеялки-то сеялками, а это что же, братец, ужинать не дают?" И, наконец, наступает молчание, которое должна использовать хозяйка, раскрыв двери и говоря: "Пожалуйте, чем бог послал..."
"Знаем мы, чем бог тебя посылает", - подумает каждый из гостей и, хлопнув себя по коленкам, встанет и войдет в столовую...
Упусти эту минуту хозяйка, дай гостям переголодать - пропал и ужин и разговор за ним. Но в этот вечер вовремя были открыты двери, и гости, потеснясь, вовремя обсели стол.
Хозяин, Викентий Андреевич Бабычев - отец того гимназиста, поместился в конце; два гостя с боков его, третий - помоложе, трогая усы, сел около хозяйской дочки, и остался седьмой пустой прибор, взглянув на который хозяйка приказала горничной: "Поди позови паныча". Так, с легким потиранием рук, начался ужин; пошли кругом соусники, судки и графинчики; от яркого света лампы белый стол словно ожил и все стало вкуснее, и, наконец, явился гимназист, сунул под себя альбом с фотографиями и поморщился на свет...
- Ну что, окончил наклеивать? - спросила его сестра. - Фу, хоть бы ты вымыл руки.
- Окончил, да не покажу, - ответил гимназист, - это гидрохинон, не отмывается...
- Он у нас отлично учится, - молвила хозяйка.
- И, знаете, прекрасный фотограф! - воскликнул хозяин.
Гости подивились; гимназист, не обращая внимания, продолжал есть, сидя на альбоме, и ужин сделался еще более приятным оттого, что за спиной хозяина запылали дрова в очаге, осветив штукатуренные стены и потолок...
От еды, вина и тепла гости в конце ужина сидели уже боком - время для рассказывания занимательных историй; но все знали друг друга наизусть, и хозяйская дочка чувствовала уже некоторое свинство, поэтому, бросив катышком в брата, она сказала:
- Покажи альбом, не съедим же мы его, право.
- Вот, вот, - воскликнул Бабычев, - давай, давай его сюда, поросенок!
И альбом с фотографиями пошел по рукам... Один гость говорил:
- Приятно, знаете ли, потом будет посмотреть. Другой только удерживал зевоту; а Бабычев надел очки и, хваля все подряд, вдруг отнес альбом на вытянутой руке, вгляделся и, ударив по столу, воскликнул:
- Что за черт! Господа, ведь это барон, честное слово, - что, я слепой? Каким же он чертом сюда попал?.. Ведь я думал, его и в живых-то нет!..
И Бабычев, радуясь случаю, отодвинул стул и принялся рассказывать.
3
- Извольте посмотреть на фигуру - длинный, как жердь, худущий, а курточку эту на нем я знаю уж пятнадцать лет; в ней пять карманов: два для дроби, один для пыжей, четвертый для пистонов, а в этом записная книжка, что в ней написано, никто не читал, но, должно быть, очень интересное... Появилась фигура эта в наших местах давно, и сразу прозвали его "бароном", потому что происхождения был немецкого, но из каких мест - неизвестно.
Встретились мы в первый раз поздней осенью на облаве у деда моего в лесу. Вижу, сидит на пеньке - и улыбается. Спрашиваю: "Кто таков?" Да так, говорят, ничего себе, но беден, околачивается по помещикам; должно быть, вроде шута горохового, хотя к благородной охоте имеет страсть.
И действительно, в тот же день он себя и проявил. Позвал дед мой всех после облавы на ужин (а дед был нрава тяжкого, на руку цепкий и озорник великий). И не успели гости перепиться хорошенько, дед подмигнул кое-кому и кричит через стол барону:
- Ваше сиятельство, хотя вы иностранец, а русских обычаев не знать стыдно.
Барон как сидел - жердью на конце стола, так и вытянулся, - покраснел. А дед опять свое:
- Становись, становись к стене, мы тебя потчевать хотим.
Барон вскочил, извинился и стал к стенке. Дед налил бокал крепкой перцовки, пригубил и подносит со словами: не обессудь, мол, пей до дна, да, смотри, не обойди кого - обидишь... Барон с готовностью выпил, - и дышать не может, а гости каждый к нему со своим стаканом.
- Хорошо, хорошо, - говорит барон, - у всех выпью, постараюсь, мне очень нравится русское гостеприимство.
И только улыбается. Потом его замертво унесли в контору.
Всем эта забава понравилась, и стали барона приглашать нарасхват... Барон ни от чего не отказывался, - а штуки удумывались над ним зверские; не видел он, что ли, что над ним смеются, или из подлости, уж не знаю, - как блаженный - все терпел.
Однажды я ему удружил - побился, что не съест он корыто раков...
- Может быть, вам не особенно хочется спорить? - спросил он только.
- Что вы, - говорю, - я на это и гостей позвал. Усадили мы его в дверях, на сквозняке, принесли ломоть хлеба с горчицей и перцем и полное корыто раков, - и действительно, я вам доложу, посмеялись. Хотя потом в больнице его на свой счет лечил.
С дамами он особенно стеснялся - и роста своего и куртки, - сидит, бывало, одну ногу об другую закрутит и обе под стул, руки вытянет на коленку, голову склонит и, что бы дамы наши ни сказали, со всем согласится, - только не сразу, чтобы не было очень заметно.
И выдумали дамы его женить. Барон, конечно: "Сам, говорит, давно хотел бы, только нельзя ли невесту до свадьбы посмотреть".
Привели ему девицу из деревни, урода невероятного, в перья какие-то одели; за животы прямо все хватаются. А барон вот тут как раз стоял у камина, красный весь, а кланяется и улыбается и девке этой руку поцеловал. А потом исчез и провалился, как в колодезь.
Нашли его только осенью у лесных сторожей. Обрадовались все страшно и по-настоящему даже надругиваться не захотели, - а барон прощенья у всех просит, чуть не плачет, говорит: "Ночи не спал, все думал - какой я неблагодарный".
В то время гостил у меня двоюродный брат - Володя, человек с оригинальными понятиями и ненавистник всяких инородцев.
Привели мы к нему барона, смеемся, вспоминаем про потешные выдумки; барон сам даже наклепал на себя, чтобы смешнее показаться; и смотрю, Володя мой хмурится... Потом отвел меня и говорит:
- Как вам не стыдно шутовством заниматься; этот господинчик дрянь природная, он еще вам покажет, гони его в шею.
Удивился я, неприятно стало, а все-таки начал за бароном приглядывать... Подошла зима, и прогнать его было никак невозможно... Барон, должно быть, заметил косые взгляды и стал с Володей особенно вежлив. Ружье ему чистил, собаку научил умирать и лаять, когда скажут: "волк", а больше грустил, сидя у себя в комнатешке под лестницей.
И вскоре - действительно - проявил себя, - удивил всех невероятно.
Собрались, как обычно, к деду моему по первой пороше на облаву помещики... И, разумеется, еще до леса не доехали - все уж были с мухой; барону достался номер соседний с братом; зверь пошел густо; стрелки разгорячились и палили и в пеньки и в облазчиков; один барон стрелял не торопясь и без промаха, а когда прямо на его номер вымахнула чернобурая, бросил в нее шапкой, чтобы она к брату повернула, на что Володя, пропуделяв, обозлился ужасно.
Надо вам сказать, что с боков охотницкой линии протягивают веревку с цветными флажками, - зверь никогда не побежит через флаг. Вот перед третьим загоном, когда мы прилегли на снегу, раскупоривая шипучку, барон встал и говорит:
- Извините меня, господа, пожалуйста, я бы имел нескромность посоветовать протянуть еще линию флажков позади охотников, потому что в третьем загоне у нас чернобурая лиса.
