Антон Макаренко - Максим Горький в моей жизни
С моей точки зрения, такой подход к ребенку всегда был подходом вредным, прямо скажу - антисоветским подходом. С моей точки зрения, ребенок - это прежде всего член общества, и притом общества советского, общества трудящихся, общества социалистического.
Несмотря на то, что эта мысль как будто бы совершенно ясна, в самой работе по воспитанию на каждом шагу эту ясность нельзя было доказать очень многим людям из нашего педагогического лагеря, которые в тот или иной мере увлекались педологическим подходом к ребенку.
С этой точки зрения я и позволил себе высказать несколько мыслей, строго теоретических, какие, может быть, уместнее было бы высказать не в этой книге, а в книге научной, специально посвященной вопросам воспитания.
Коснусь только одного из всех педагогических вопросов, который, вероятно, в известной мере занимает и вас, - вопроса о наказании. Это чрезвычайно трудный вопрос. Мы знаем, что в старой школе и в теперешней буржуазной школе не только употребляются наказания и утверждены как главный метод, но употребляются даже наказания физические. В немецкой школе порют еще сейчас, то же самое и в английской школе. Это установлено законом, допускается и считается необходимым.
После революции мы, педагоги, так широко размахнулись, что пошли прямо по линии свободного воспитания#4: никакого наказания. Даже слово "наказание" было запрещено. Было запрещено даже слово "метод воздействия", потому что этим можно было прикрыть вопрос о наказании.
Я в своей работе с беспризорными правонарушителями сорвался на этом методе. Об этом я прямо и правдиво рассказал в своей книге. Но я сорвался, если хотите, по-советски. Я избил мальчика, но избил его не потому, что был убежден в необходимости избить его, не потому, что я сторонник такого наказания, а потому, что я, как человек, просто сорвался.
Работать с беспризорными, в особенности с правонарушителями, очень трудно. Но сейчас я могу держать коллектив в 800 человек, и у меня нет такого момента, когда я мог бы сорваться. Это невозможно. А тогда, в 1920 г., я совершил преступление. Я это иначе и не называю. Это было преступление, и меня можно было судить и осудить, и я не имел права заявлять какие бы то ни было претензии.
Я рассказал об этом в своей книге вовсе не для того, что другие мне подражали и совершали такое же преступление и с преступления начинали, а для того, чтобы показать, как плохо, как гибельно, как преступно я начал свою работу.
Интересно, между прочим, что я и такие, как я, - а таких очень много, в особенности много у нас, в нашем ведомстве НКВД, которое занимается исключительно перековкой взрослых и малолетних правонарушителей, - прошли одну линию. Те, которые раньше говорили, что ребенку все позволено, что ребенок - творческая личность, что он сам себя воспитывает, а потому по отношению к ребенку не может быть никаких мер воздействия, - прошли свою линию. И вот наши линии в прошлом году столкнулись. Это линия таких людей, как я, и старая, наробразовская людей. Столкнулись они тогда, когда мы, согласно постановлению ЦК партии и СНК, принимали от Наробраза некоторые колонии для правонарушителей.
Мне самому пришлось принять такую колонию, которая была целиком во власти педологов, т.е. наиболее образованных, прекрасных, с их точки зрения, педагогов, - это одна киевская колония. (Примечание редакции 8-томника. - Говорится о киевской трудовой колонии НКВД N 5 в Броварах, под Киевом, которой Макаренко заведывал по совместительству с октября 1936 г. по январь 1937 г., см. Бабич Н. Макаренко в Броварах, "Нар образ"
1964,3).
За 16 лет нашей работы, стоя на позиции наказания, признавая, что наказание - не физическое, конечно, а вообще необходимо, мы фактически пришли к такой жизни, когда наказывать, собственно, не нужно, не приходится наказывать, ибо у нас есть другие методы работы.
И вот я принял эту колонию под Киевом у целой кучи педологов в таком виде: колония имела 300 мальчиков и делилась она на 3 коллектива. Один коллектив сидел буквально за решеткой и не имел права даже и носа показывать из-за решетки. Это были наиболее трудные дети - так называемые дезорганизаторы. Второй коллектив сидел тоже взаперти, но решеток на окнах не было, а третий коллектив бродил вокруг этих двух коллективов по двору. (С м е х ).
К такой системе пришли на базе отрицания наказания.
Меня уверяли, что посадить таких мальчишек двенадцати-тринадцати лет за решетку - это не наказание, а это только изолирование более трудных дезорганизаторов - от менее трудных. Я им только сказал:
- Если бы вас посадить за решетку, как бы вы это испытывали - как изолирование или как наказание? (С м е х ).
Мне на это не ответили и с презрением на меня посмотрели.
Что мы сделали из этой колонии? Мы в течение одного дня разрушили все три коллектива, всех смешали вместе, уничтожили решетки, и мальчики и сейчас живут в этой колонии. Прекрасные дети, приветливые, ласковые, трудолюбивые, дисциплинированные и красивые. И вот они живут и живут, потому что мы их не изолируем, а наказываем...
так, как это рекомендовано постановлением ЦК партии#7.
Как мы наказываем? В крайнем случае, если вам нужно оказать какое-то давление, затормозить человека, остановить его в каком-то падении, мы позволяем себе оставить его без отпуска, не выдать ему заработанные деньги, а положить их в сберкассу на его имя; если он лентяй - поручить ему специальную работу с индивидуальной ответственностью, иногда мы лишаем его какого-нибудь удовольствия, вроде кино или поездки в театр. Вот что мы понимаем под наказанием.
В коммуне им. Дзержинского - это наша опорная образцовая коммуна на Украине - за опоздание из отпуска на пять минут коммунара посадят под домашний арест на полчаса в кабинете управляющего, а за кражу не накажут совсем, потому что считают, что ты крадешь потому, что привык к этому. Поставят такого пацана на середину и скажут ему:
- Ты еще два-три раза украдешь, потому что ты привык, так пускай уж скорее эти три раза пройдут. (С м е х ).
Такой пацан начнет доказывать:
- Нет, никогда больше не украду.
- Брось, - говорят ему, - еще на той неделе, еще в том месяце украдешь, а потом перестанешь.
И что всего удивительнее, что это не только точно в смысле воспитательного метода, но это точно и в смысле прогноза. Он на следующей неделе сопрет у кого-нибудь пояс, через некоторое время у другого - три рубля, а потом ему скажут:
- Ну это уже в последний раз, правда?
- Совершенно верно, в последний раз. (С м е х ).
Обычно воровство после этого прекращается. Воровство - это результат опыта, и даже дети это понимают. Наказывать за это нельзя.
Опоздание же из отпуска - это большое преступление. Раз ты заслужил отпуск, раз ты представился перед коллективом таким, что тебя можно отпустить, а потом ты опоздал и не пришел точно, - значит, ты наврал, ты не уважаешь коллектив, не уважаешь себя, значит, у тебя нет к себе достаточной требовательности, а ты должен ее иметь, ты должен требовать от себя точности. Поэтому, пожайлуста, посиди на диване в кабинете управляющего и подумай.
Видите, какие могут быть страшно интересные повороты в вопросе о наказании. Это повороты, взятые вместе со всеми остальными приемами, должны составить ту педагогическую технику, которая должна быть техникой советской, техникой коммунистического воспитания, и мы эту технику творим, творим открыто перед всем миром.
Вот, например, 7 апреля прошлого года был издан закон, что все несовершеннолетние, совершившие преступления, отдаются под суд и судятся по всем законам обычного нашего советского уголовного права. В Европе тогда крик подняли:
- Смотрите, - говорят. - В Советском Союзе малышей судят по уголовному закону.
Мы не испугались этого - судим и теперь. Но у нас совсем другая стихия этого суда и этого наказания.
Вот и сейчас многие дети, большей частью семейные, потому что беспризорные сейчас перестали совершать преступления, попадаются в том или ином преступлении - в краже, в хулиганстве, иногда и в маленьком грабеже, и их судит суд. Выносится приговор: три года или пять лет заключения. Немедленно после суда, тут же в судебном заседании, этот мальчик освобождается из-под стражи и передается в наши совершенно открытые колонии, где запрещено иметь стены, заборы, решетки, сторожей. Приезжает он туда, и говорят ему:
- Ты осужден, но это вовсе не значит, что тебя приговорили к страданию. Нет, это значит, что тебя осудили морально, тебе сказали - ты заслуживаешь по своему проступку три года тюрьмы, но фактически ты живешь в свободной трудовой колонии, ты носишь очень почетное звание колониста - члена колонии, ты работаешь на производстве, как и всякий трудящийся, ты учишься в школе, как и каждый ребенок и юноша, ты пользуешься всеми правами гражданства. Проживешь здесь 3-4 года, затем мы тебя выпустим и снимем с тебя ту судимость, которую ты имеешь.
