Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин
Я не знаю нигилистов, этой таинственной страшной силы, но и я готов, готов идти на нигилистов.
– Я шкворень возьму… Можно, Архип? – говорю я, чувствуя дрожь в животе и спазмы в горле. – Я буду шкворнем… А ты что возьмешь?
Архип показывает здоровенный кулак.
– Вот… ежли только начнется… А то оглоблей.
– А начнется?
– Да ты што пристал-то? Ступай-ка… ну, тебя…
– Голубчик, Архип… я тебе газетинку на «фунтики» принесу… Скажи, начнется?
– Да, вить, кто е знает… Ежели успеют присягу поцеловать, – может, и обойдется, а не успеют…
Я смотрю, выпучив глаза, и не понимаю. Присяга… А присяга где? и что такое «присяга»? зачем ее целовать?
– Ступай, ступай. Закладать надо. Полицейский сказывал, чтоб скорей присягу шли целовать.
У меня отлегает от сердца. Спасенье еще не погибло, только скорей бы успели поцеловать присягу. Скорей!.. Я бегу к воротам и маню Гришку.
– Кто царя убил?
– Ори!., рази так можно? – говорить Гришка, и его лицо строго и боязливо.
Ну, конечно, и он боится.
– А присягу успели поцеловать?
Гришка смотрит на меня косым глазом и вздыхает.
– Тебе не надоть… ты еще младенец.
– Кто царя убил? Нигилисты? – уже шепчу я.
– Кому ж еще? Они…
– А где они?
– Где!.. Везде. Вот теперь обыскивать всех будут… и как прознают, что нигилист, сичас – казнить.
А звон плавает и не засыпает. Мне кажется, что все колокола, церкви, колокольни и воздух, – все, все плачет, плачет от страха.
Подкатывает пони, и Леня весело выпрыгивает из шарабана. Он ничего не боится, а еще насвистывает и проходит мимо меня, не обращая внимания. Последнее время он важничает чего-то. Но меня так захватывает все – и запертые ворота, и звон, и встревоженные лица, и тишина улицы, – что я решаюсь тронуть Леню за рукав и спросить:
– Леня, нас будут резать?
Он удивленно смотрит, но я настойчиво повторяю вопрос.
– Басни! – важно говорит он и старается покрутить едва пробивающиеся усики.
– А это нигилисты царя убили, да?
– Не твое дело. Ни черта ты не смыслишь.
– А ты смыслишь!.. Леня, голубчик… ты… ты не нигилист, а?
– Вот глупец-то… вот осел-то!.. Пошел!..
– А то тебя казнить будут… Ты смотри!..
– Ослиная голова!
У Лени дурная привычка ругаться. Он научился, конечно, у дяди Захара. Я обижаюсь, забываю весь страх, отбегаю подальше, за колодец, и кричу:
– Сам ослиная голова!., нигилист!..
– Вот я тебе уши нарву…
– А тебя казнят, нигилист!..
– По-ди, поди сюда…
Я слышу страшный голос. Дядя Захар стоит на галерее и манит меня железным пальцем. Я отступаю к крыльцу.
– Ежели ты, паршивец, будешь такие слова кричать, дёрка будет!.. Архип, зови будочника! – грозно кричит дядя.
Я лечу к себе, в дом, и слышу, как заливаются, скатываясь по лестнице, «мушки» и «жулики», а дядя кричит:
– Держи его, держи!..
VIДолжно быть, присягу успели поцеловать, так как ничего не случилось. У нас опять царь, и я знаю его. Старого царя убрали на заднюю стенку, рядом с бисерной барыней, а над столом повесили нового царя. У нас говорят, что это очень сильный царь и может даже рвать подковы, как дядя Захар. Это очень хорошо, и враги будут, конечно, его бояться.
«Нигилистов» будут судить: сегодня об этом читали в листке. Теперь я хорошо знаю, кто они. Это особые молодые люди, которые всегда с книжками, ходят в круглых шапочках и очках, носят длинные волосы и никогда не женятся. Они много учились и заучились так, что у них «ум за разум зашел», как сказал дядя Захар, приходивший к нам пить чай. И среди них есть девчонки даже, которые забыли Бога и стыд.
– И девчонки туда же… И стыд, и Бога забыли!.. Вот она, наука-то!..
Дядя приходил к нам посоветоваться, как быть с Леней. Не лучше ли его к делу приставить, а то, чего доброго, набьет в голову всякой чуши. Оказывается, вчера за обедом он заявил, что не желает есть постнятину и, когда кончит училище, уедет в какой-то «институт». Решили переговорить об этом с батюшкой, который ходит с крестом, поет молитвы и потом долго пьет водку и закусывает. Как он посоветует, так и будет.
Я, на всякий случай, решил предупредить Леню. Сам не знаю – почему, но я Леню очень люблю и одобряю, и сам терпеть не могу каши с подсолнечным маслом и сухих грибов. Кроме того, мне хочется, чтобы Леня был инженером и строил машины. А это из него может получиться, как говорил дядя. Но бабка Василиса все ругается с дядей, что он ростит «антихриста», и грозит адом.
Я сомневаюсь даже в аде, потому что о нем говорит бабка Василиса. Она не любит, когда при ней ругаются чертом, а сама недавно обозвала меня чертенком и вытащила за ухо, когда я прятался в ее коровнике. Нет, она не похожа на мою покойную прабабушку Устинью Семеновну, кормившую нас сухим черносливом. Она – сквалыга и карга, – так ругает ее горничная Груша, и, по словам Архипа, «ее давно черти с фонарями ищут». Я понимаю Архипа: бабка не дает им молока и сама отпускает только две ложки сала на кашу.
Возможно, что я и Леня попадем в ад, но я желаю и там не встречаться с бабкой; пусть уж она идет в рай со своими коровами и крынками.
На Пасхе батюшка приходил славить Христа и заговорил с Леней. Я сидел в уголке и слушал.
– Господа-то Бога не надо забывать. А лучше бы к своему дельцу… У папеньки завод кирпичный…
Лене еще нет семнадцати лет, но он выше батюшки и говорит баском, чему я очень завидую. Если б я говорил баском, наша горничная Паша, у которой такие большие глаза, как на одной нашей иконе, непременно говорила бы со мной, как Груша с Леней. Они часто о чем-то шепчутся в коридоре и даже…
Когда батюшка сказал про завод, Леня задергал усики и ответил:
– Это уж мое дело. Захочу учиться и буду… Теперь все должны получать образование… и приносить пользу народу…
Он покраснел, как кирпич, и вышел из комнаты. Тетя Лиза побежала за ним, а дядя чвокнул зубом и заморгал глазом.
– Вон он какой… как кремень… в меня!..
Чудной дядя Захар. Он даже как будто усмехнулся, а батюшка опрокинул рюмку и залил скатерть. Ловко!..
– Да, да… непокорность… Вот какие нынче детки… Да, у меня вот тоже…
И он стал говорить о сыне, который с утра до ночи играет на скрипке и не хочет говеть.
– И вот вам… Учатся-учатся, а как заучатся, – ни Бога, ни царя не признают… и никакой власти… Руку подымают…
– Ну, этого… гм… не будет… Да я ему сам напрочь голову оторву…
И дядя ударил кулаком по коленке.
– А с этого-то и начинается. Сперва посты не признают… Значения, вишь, не имеет, – что яйцо, что гриб… Это что у вас, сижок?.. Да-а… Сперва, говорю, посты… а там… Да вот… слыхали?., портного-то Кнутова сынок… вовсе в церкву перестал ходить… Отец драл-драл – плюнул.
– Такой-то оттябель-подлец… знаю.
– Ну, вот… А там и отцов дураками обзывают… Да-а… А как в студенты попал, уж из него нигилист выходит.
– Ты чего тут торчишь? Ступай к тетке… яблоко тебе даст…
Я нашел тетю Лизу в Лениной комнатке. Она сидела на кровати и держала у глаз платок. Леня стоял у окна, смотрел во двор и кусал губы. Я услыхал только:
– К черту всяких ваших попов!
Сходя с галереи, я встретил бабку Василису. Она даже в праздник возилась со своими крынками. Я, было, замялся, но все же сказал:
– Христос Воскрес, бабушка!
– Ну, некогда тут… Воистину воскрес.
И принялась разливать молоко по крынкам.
VIIЗа три года наша жизнь мало изменилась. Леня кончил курс и получил золотую медаль, которую дядя Захар приносил нам показывать. По этому случаю в комнаты были допущены люди, которые никогда раньше к нам не заходили. Пришел скорняк Максим Максимыч, или «старая крыса», как звал его дядя Захар, лавочник Трифоныч и даже внук его Степка, с которым я чикаю на крыше змеи. Призвали меня и прочли наставление, что если я буду хорошо учиться, то дадут такую медаль и мне.
Степка сказал, что медаль очень удобна чикать змеи. Скорняк заметил, что – «поди, больших денег стоит», на что дядя сказал, что тут и сотняги мало, но что дело не в деньгах, а что медаль есть как бы «печать ума», с чем согласился Трифоныч и все наши.
По случаю медали у дяди Захара были гости, дядя был весел, не дергал глазом, наливал всем – и даже мне – вина в высокие рюмки и говорил, что вот какие они, Хмуровы, что его Ленька зашиб всех пятьдесят человек, и что кости прадедов должны зашевелиться в могилах.
– Бога-то побойся… у-род! – крикнула бабка Василиса.
– Молчите, маменька… кушайте и молчите! – кричал дядя Захар. – Ленька! друг!., пей шанпанское вино!.. В меня… весь в меня! – радовался дядя, расхаживая с рюмкой по залу, и тут же объявил, что завтра же черт Сендрюк приведет верховую. – Азията тебе куплю!.. Сам дьявол не усидит!.. Денег, что ль, у меня нет, а?.. Нет?.. На, получай катеринку… на всякие удовольствия!
