М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
— Вы сегодня плохой отгадчикъ… Какъ вы пожелтѣли!.. Вы не больны? — смотря пристально на Кожухова, съ участіемъ сказала Софья Михайловна.
— Благодарю васъ. Здоровъ, но сплю четыре часа въ сутки. Старъ сталъ, Софья Михайловна, и четыре часа сна желтятъ меня, а прежде цѣлыя ночи безъ сна, и все ничего, — сказалъ онъ и вздохнулъ. Онъ сидѣлъ на конѣ бодро, смотрѣлъ здоровымъ и красивымъ мужчиной и былъ только чуть-чуть блѣднѣе обыкновеннаго, такъ что вздохъ его относился, вѣроятно, къ „цѣлымъ ночамъ безъ сна — и все ничего“, чѣмъ къ старости его лѣтъ.
— Неужели опять кутите и играете въ карты?… Такъ давно бросили игру и вдругъ опять! — Въ голосѣ Софьи Михайловны слышны были участіе и тревога.
— Не то, Софья Михайловна! Его превосходительство задалъ спѣшную работу.
— И очень скучную… да? — торопливо и перебивая его, спросила Софья Михайловна.
— Напротивъ, очень интересную, но требующую громаднаго труда и тщательной обработки… Но кого же вы встрѣтили, Софья Михайловна?
— Господина очень похожаго на васъ… Онъ моложе, но такъ же солиденъ, говоритъ ровнымъ и спокойнымъ голосомъ, можетъ тонко шутить, незамѣтно смѣяться и прямо смотрѣть въ глаза, — словомъ, очень похожъ на васъ.
— Не отгадаю, — пожавъ плечами и подумавъ, сказалъ Кожуховъ. Ему нравилась характеристика его, но онъ не зналъ въ городѣ мужчинъ, похожихъ на него.
— Катя! не правда ли, что сегодня Петръ Ивановичъ очень похожъ на нашего новаго знакомаго? — спросила Софья Михайловна.
Катя пристально посмотрѣла на Кожухова онъ смотрѣлъ впередъ и она видѣла его профиль.
— Кажется, мама… Но очень мало, — отвѣчала она.
Фаэтонъ поѣхалъ шибче.
— Нѣтъ, ты всмотрись, Катя, пристальнѣй, — говорила Софья Михайловна. — Они не одинаковы, но есть большое сходство, особенно когда Кожуховъ блѣденъ, какъ сегодня… Онъ такъ же высокъ, крѣпко сложенъ, держитъ голову гордо вверхъ, очень тонко улыбается и еще тоньше остритъ, — трудно даже разобрать на первыхъ порахъ… Право, между ними большое сходство… Но есть и различіе. Тотъ — еще юноша, говоритъ по книгѣ, стихами, а этотъ — совсѣмъ мужчина, говоритъ свои мысли и слова… Я бы этому смѣлѣй подала руку при спускѣ съ горы… Тотъ можетъ самъ упасть… Правда, Катя?
— Не знаю, мама, — отвѣчала Катя и опять пристально посмотрѣла на Кожухова.
Фаэтонъ остановился у городскаго сада. Лакей ссадилъ барынь, а Кожуховъ отдалъ ему лошадь и всѣ пошли по главной аллеѣ сада.
— Мы встрѣтили Могутова, проболтали съ нимъ около получаса и, вообразите, намъ было очень весело съ нимъ, — сказала Софья Михайловна.
— Интересно. Вѣроятно, онъ вскочилъ на ходу къ вамъ въ фаэтонъ? — улыбаясь спросилъ Кожуховъ.
— О, нѣтъ! Мы первыя заговорили съ нимъ. Онъ лежалъ на холмѣ, знаете? — у широкаго поля. — И она разсказала ему довольно подробно встрѣчу съ Могутовымъ и весь разговоръ съ нимъ. — Но какъ онъ былъ симпатично-смѣшонъ и наивно-красивъ, когда стоялъ безъ шляпы и самъ не замѣчалъ этого! Правда, Катя? — закончила разсказъ Софья Михайловна.
— Что ты спросила, мама?…
Катя шла задумавшись, пристально глядя впередъ, и не слышала, что говорила ея мачиха.
— О чемъ ты задумалась, Катя?… Ты не влюбилась ли въ Могутова? — И Софья Михайловна пытливо посмотрѣла на нее.
Катерина Дмитріевна покраснѣла, но, какъ всегда, едва замѣтно, и только отъ взгляда мачихи не ускользнула краска.
— Я, мама, думала, — разъясняя свою задумчивость, отвѣчала дѣвушка, — отчего, мама, съ нами никто не говоритъ такъ, какъ онъ и при первомъ знакомствѣ? — спросила она, немного помолчавъ.
— Ты преувеличиваешь, Катя. Онъ говорилъ только оригинально… Что ты нашла особеннаго? — сказала Софья Михайловна.
Падчерица молчала.
— Я тоже имѣлъ счастье видѣть сегодня въ полдень господина Могутова, но на меня объ произвелъ иное впечатлѣніе, — говорилъ Кожуховъ. — Много задора и самоувѣренности въ наружности, но тупость и самая жалкая бѣдность мыслей, при плохомъ выраженіи ихъ… Представьте, приходитъ просить работы и, не сказавъ и десятка словъ, имѣлъ сильное желаніе выругать меня.
— Какимъ образомъ? — съ сильнымъ любопытствомъ спросила Софья Михайловна, а ея падчерица, идя немного впереди, начала внимательно слушать.
— Пожаловали просить помощи въ пріисканіи для нихъ работы. Я предложилъ имъ поступить въ канцелярію начальника губерніи, такъ изволили отвѣтить, что они дали клятву не быть чиновникомъ и что ко мнѣ изволили обратиться не какъ къ чиновнику, а какъ къ студенту, ихъ товарищу… Затѣмъ повернулись и ушли… Я, конечно, нехотя смѣялся, что со мной рѣдко случается въ канцеляріи, — закончилъ Кожуховъ.
Катерина Дмитріевна обернулась и посмотрѣла на него.
— Вы ошибаетесь, Катерина Дмитріевна, придавая словамъ сего героя что-то особенное, — говорилъ Кожуховъ, какъ бы отвѣчая на взглядъ дѣвушки. — Вы мало знаете жизнь и людей и для васъ его слова показались интересными, но для опытныхъ людей въ нихъ — эффектность, рисовка безъ подкладки серьезнаго знанія и только…
Катерина Дмитріевна опять посмотрѣла на него, глаза ихъ встрѣтились и его перваго не потупились въ землю, не заморгали вѣками, а обратились въ глубь аллеи.
— Къ намъ идетъ на встрѣчу и новый, и молодой педагогъ, — сказалъ онъ.
„Онъ клевещетъ на Могутова“, — подумала дѣвушка.
VI.Послѣ обычныхъ при встрѣчѣ поклоновъ, рукопожатій и разговоровъ, Катерина Дмитріевна пошла со Львовымъ впереди, а сзади ихъ, шагахъ въ пяти, Софья Михайловна съ Кожуховымъ.
— Вы, не знаете, господинъ Львовъ, чьи вотъ эти стихи: „только геній можетъ учить другихъ, а мы, трусы и жалкіе люди, не стоимъ мѣднаго гроша“? — спросила дѣвушка.
— Это не стихи, Катерина Дмитріевна! — сказалъ удивленно Львовъ. Онъ былъ такого высокаго мнѣнія о своей спутницѣ, что не понималъ и удивлялся, какъ она могла прозу принять за стихи.
— Но развѣ эта фраза не можетъ быть написана стихами? — громко и нетерпѣливо спросила она. — Я слышала стихи, но не упомнила ихъ… Я сказала, какъ поняла ихъ, — добавила она уже обыкновеннымъ голосомъ, сама удивляясь своей нетерпѣливости на непонятливость Львова.
— Не помню… Нѣтъ, къ сожалѣнію, не знаю, чьи это стихи… Но я могу справиться, если вамъ угодно. — Онъ не замѣтилъ вспышки гнѣва въ дѣвушкѣ и говорилъ, какъ всегда, услужливо и любезно.
— Если можно, узнайте… Знаете для чего? — живо спросила она.
— Нѣтъ, къ сожалѣнію, не знаю. — Онъ, дѣйствительно, сожалѣлъ, и сильно сожалѣлъ.
— Папа совѣтовалъ мнѣ начать заниматься педагогіей. Я начала читать педагогическія книги и надумала давать кому-нибудь уроки, но сего дня услышала, что „только геній можетъ учить другихъ“ — и мнѣ показалось, что я берусь не за свое дѣло… Мнѣ хочется прочесть все стихотвореніе. Тамъ… какая я глупая! Мнѣ показалось, что въ стихотвореніи говорится, что нужно имѣть, чтобы хорошо учить… — закончила она уже не такъ бойко, какъ начала.
— Вы клевещете на себя! — съ увлеченіемъ началъ Львовъ. — Вы знаете многое и лучше, чѣмъ мы, учителя! Я помню, какъ правдиво и съ какимъ чувствомъ сказали вы о Пушкинѣ: „Болѣе любишь природу и людей послѣ чтенія Пушкина“, — сказали вы и такъ точно опредѣлили поэзію.
— Это „Дитя“ Боборыкина, это не я такъ сказала, — перебила она Львова. — Я видала ее на сценѣ, вспомнила тогда ея слова и сказала вамъ.
— Я слышалъ и знаю, что это правда, что вы отлично знаете гимназическій курсъ, — чего же вамъ еще?… Нѣтъ, вы клевещете на себя! Вы будете лучшей учительницей! — у Львова въ головѣ рисовался пансіонъ, въ которомъ онъ и она — хозяева-педагоги; онъ восхищался этой мыслью и, подъ вліяніемъ восхищенія, слова лились скоро и съ увлеченіемъ.
— Вы правы, — глядя на Львова, сказала она. — Стихотвореніе, вѣрно, говоритъ не о томъ; учить грамотѣ, географіи, ариѳметикѣ,- генія не нужно… Тамъ — о другомъ, но я не знаю, о чемъ…
— Вы можете учить всему! Не боги горшки обжигаютъ, а у васъ даже и грѣховъ нѣтъ. Вы — чужды пороковъ; вы можете быть учительницей всего, кромѣ лжи, лукавства, ненависти, но вѣдь такихъ предметовъ нѣтъ. Будьте учительницей, Катерина Дмитріевна! Да, да, будьте учительницей! — слабо вскрикнулъ въ заключеніе Львовъ и въ его голосѣ слышны были и приказаніе пророка, и робость влюбленнаго юноши, и объясненіе въ любви, какъ будто онъ просилъ ее быть его женою. Въ головѣ его носилась мысль, что если она будетъ учительницею, то она будетъ его и женою.
— Я спрошу папу, какъ это сдѣлать, — улыбнувшись, сказала она, взглянувъ опять ему въ лицо.
— Благодарю васъ! Благодарю васъ! — еще болѣе горячо сказалъ онъ и крѣпко жалъ ея руку.
А Софья Михайловна тоже увлечена была разговоромъ съ Кожуховымъ и не обращала вниманія на падчерицу.
