Валентина Колесникова - Гонимые и неизгнанные
Свадьба происходит там же - у Б. Вознесения (в этом соборе впоследствии венчался поэт Александр Пушкин).
"Ангел Натали" оказалась, по-видимому, довольно сварливой женой, во всяком случае, сохранились рассказы, что она часто ссорилась с мужем и, забрав детей, уезжала в свою "приданную" деревню - Коростино. Через некоторое время Сергей Павлович ехал за ней, они мирились и все вместе возвращались в родовое имение Б. - Пушкина - Егнышевку. Детей у них было много. "В живых осталось 8 братьев и 3 сестры"2.
М.А. Крамер объяснила и некоторые внутрисемейные обстоятельства, в силу которых по возвращении из Сибири Павел и Николай жили в Коростине, а не в родовой Егнышевке, тем более что в старом маленьком доме Марьи Сергеевны все поместиться не могли и пришлось строить новый дом:3
"Николай Сергеевич был старший брат, ему принадлежала Егнышевка как родовое имение, переходившее старшему в роде по мужской линии. Но тут надо сказать несколько нелестных слов о моем деде Михаиле Сергеевиче. Когда братья-декабристы попали в Сибирь, Михаил Сергеевич поселился (а вернее, остался) в Егнышевке, где он и раньше жил у родителей со всей своей семьей. Семья у него тоже была большая (3 сына и 4 дочери), хозяйничать он совершенно не умел, и имение, наверно, приносило только убытки, особенно после освобождения крестьян.
Когда Павел и Николай вернулись, Михаил не отдал им Егнышевки. Николай, конечно, хозяйничать не мог, но за него мог бы хозяйничать брат Павел или Марья Сергеевна.
"Петр Сергеевич был большой правдолюбец и справедливый человек и после этого он перестал ездить в Егнышевку и с Михаилом больше не видался".
Николая, конечно, не посвящали в дела семейные, а Павел Сергеевич не только не гневался на Михаила и ни на что не претендовал, но сердечно любил его и его семью, мало того, через петербургскую родню И.И. Пущина много хлопотал о служебных делах Михаила Сергеевича, помогал в вечно запутанных финансовых проблемах младшего брата.
Не без интереса читала я пересказ М.А. Крамер уже переосмысленных, но, к сожалению, неверных семейных преданий о декабристах Николае и Павле, о непростых отношениях их племянников и племянниц, в сущности, историю угасания одной из ветвей рода Бобрищевых-Пушкиных1. Настоящим же открытием стала история егнышевского дома. Она в какой-то степени сопрягается с историей места и названием имения, хотя носит скорее легендарный, чем достоверный характер.
В старину на высоком берегу Оки хозяйничал разбойник Егныш. Он грабил проезжих и проходившие по Оке суда. Непроходимые, в основном хвойные леса были надежным укрытием не только для его шайки, но и для награбленного добра. Вот почему много лет воеводам не удавалось изловить ловкого разбойника. Видимо, где-то в середине XVII века посчастливилось справиться с Егнышем воеводе Бобрищеву-Пушкину. В награду за поимку разбойника он получил землю, которую тот захватил. Скоро на земле поселились крестьяне образовалась деревня Егнышевка, а поодаль, на самом красивом месте, обосновался воевода с семьей. Видно, к концу XVIII - началу XIX века дом воеводы обветшал, так как примерно к 1812 году, как пишет М.А. Крамер, Сергей Павлович, к тому времени уже отец шести детей, построил новый: "Дом был большой, с большим мезонином - почти полным вторым этажом. Он был построен из липы - говорят, на него пошла целая липовая роща". Это сообщение стало разгадкой моего недоумения - значит, не каменным, а деревянным был родовой дом Павла и Николая! Но его обложили кирпичом, модернизировали? Когда?
Нетерпеливо прочитала следующие страницы: они небезынтересны тоже. Описание комнат, обстановки - черты ушедшего века1. Мало того, дом был с секретом: из коридорчика верхнего этажа в чулан нижнего вела лестница - она упиралась в люк, из которого можно было попасть в подземный ход. Он шел под домом, липовой аллеей, которая заканчивалась беседкой. В яме, заросшей кустарником, рядом с беседкой был выход из подземного хода. Отсюда можно было спуститься к Оке и скрыться в густом лесу, который тянулся вдоль Оки на сотни верст. М.А. Крамер пишет, что не только семейная склонность к фантазерству руководила Сергеем Павловичем. Память о Пугачеве, о Егныше накладывалась на непростые времена, когда дом достраивался: началось наполеоновское нашествие; существовала угроза мародерства, захвата противником имения.
Угроза эта счастливо миновала и господский дом, и крестьянские избы. М.А. Крамер в раннем детстве (она родилась в 1885 году) этот дом казался серебряным: за 80 с лишним лет таким сделали его дожди и ветра, снег и солнце. А насколько он был крепок - будто стальной - узнали уже в начале ХХ века, когда его сносили и распиливали на бревна. Да, недолгая, всего около ста лет, была жизнь у красавца дома. И бесславным своим концом обязан он был племяннице Павла Сергеевича - Елене Михайловне. Да и племяннику Владимиру Михайловичу. Ему после смерти отца досталась Егнышевка полуразоренная бесхозяйственностью родителей. Он был хозяином не лучшим, а в начале ХХ века, имея большие карточные долги, продал имение купцу Алексееву (двоюродному брату К.С. Станиславского). Жена Алексеева урожденная Морозова, очень богатая и добрая женщина, много сделала для егнышевских крестьян: давала деньги нуждающимся, помогла построиться погорельцам после пожара, выстроила в Егнышевке школу и больницу, сама лечила крестьян (она окончила фельдшерские курсы). Несколько стариков до сих пор тепло вспоминают "добрую барыню", о которой слышали от родителей и которую называли не иначе как благодетельницей. Расцвела Егнышевка в эти годы. Но одна из дочерей М.С. Пушкина Елена Михайловна (в замужестве Суворова), видимо, не совсем психически здоровый человек, взяла за правило, переправившись на лодке через Оку - она жила в имении мужа Трубецком напротив Егнышевки, - приходить к дому и громко браниться, называя Алексеева "мужиком и хамом", кричать, что он не имеет права "сидеть на мебели её дедов", что стоимость мебели не входила в стоимость дома. Скорее всего в состоянии, близком к бешенству, Алексеев приказал выбросить бобрищевскую мебель из окон (не погнушалась Елена Михайловна, собрала и переправила в свой дом и разбитую обстановку), а дом разрушить. На его фундаменте построил Алексеев тот каменный, 2-этажный с вращающейся башенкой дом, снимок которого помещен в книге "Декабристы-туляки" ошибочно как дом Бобрищевых-Пушкиных.
В коллекции Алексинского музея обнаружилось фото бобрищевского дома. В музее этом много лет собирают и бережно хранят архивные, эпистолярные, мемуарные материалы, немногие вещи (из библиотеки Бобрищевых-Пушкиных здесь две книги на французском языке) декабристов-туляков1: М.М. Нарышкина, А.И. Черкасова, И.Б. Аврамова, И.В. Киреева, В.Н. Лихарева, Н.А. и А.А. Крюковых, А.Г. Непенина, В.М. Голицына, Г.С. Батенькова, Н.А. Чижова, Н.А. Загорецкого...
В свет уходящий
Я медленно поднимаюсь от Оки по каскадам бетонных лестниц - они точно повторяют деревянных своих предшественниц. Знаю, что на крыльце уютного дома из липы сидит - вечером 12 июля 1856 года - Павел Сергеевич. К ночи он напишет П.Н. Свистунову: "Я хожу по двору и сижу на крыльце по целым часам в белом балахоне. В этой деревне припомнилась мне вся моя молодость и невозвратимая потеря отца и матери, на могилах которых пришлось ещё поплакать. И грустно и отрадно было выехать в эту деревню".
Поплакал, наверно, Павел Сергеевич, зная, что никто не видит, и над тем, что так грустна его доля. "Я совсем в этом мире сирота - с 12-летнего возраста не имею приюта, да вряд ли его когда и найду", - писанное Н.Д. Фонвизиной ещё в январе 1840 года оказалось пророческим.
С ласковой грустью смотрел он в июле 1856 года на веселую подрастающую бобрищево-пушкинскую молодежь, племянников своих и племянниц. Он, старый, усталый человек, чувствовал себя чужим на этом празднике не принадлежавшей ему жизни. 30 лет назад удалили его от нее. Сидя на пороге дома, он будто отчитывался перед родным гнездом за прожитое, как никогда отчетливо понимая: стадию "современность" жизнь его миновала, и по сути она принадлежит только прошлому и будущему...
Я шла по липовой аллее к дому. В темноте белел балахон и лицо сидящего на ступеньках и задумавшегося Павла Сергеевича. Неслышно опустилась рядом.
Ночь умиротворяла: где-то в траве, кустах, на земле шла шелестящая, попискивающая, покряхтывающая жизнь. Птицы, насекомые, все ползающее и прыгающее воинство природы по обозначенному ему рангу обихаживало планету.
Долгое и почтительное мое молчание прервал он сам:
- Сколь греховен человек! Повинуясь воле Всевышнего, я все же любопытствую - хочу глянуть за завесу времени, за грань дозволенного. Что, в вашем времени жива ещё наша Егнышевка?
- Да, здесь теперь дом отдыха.
Он рассмеялся мягким, немного мурлыкающим смехом:
- Так-таки полный одним отдыхом дом? А что в доме этом делают люди?
- Они отдыхают.
