Владимир Шаров - Воскрешение Лазаря
Через два дня мы вчетвером - Кротов, вохровец, железнодорожник и я выехали из Инты. Первые сорок километров были прогулкой, дрезину приторочили к кукушке, рабочему поезду, который шел в нужную нам сторону, на шахту "Светлую". У шахты мы отцепились и, где с помощью стрелок, а где и на себе перетащили дрезину на другой путь, который соединял "Светлую" и лагерь. До Инанги оставалось еще почти девяносто километров, но мы - за вычетом железнодорожника - считали, что за двое суток легко доберемся. Железнодорожник был мрачен, говорил, что узкоколейка не эксплуатировалась десять лет и там может быть что угодно. Шпалы часто клали без насыпи, прямо на мерзлоту, а где и была насыпь - совсем хилая, вода ее не то что за десять - в один год размывала. Однако двадцать километров после шахты мы промчались, будто на вороных: колея была нормальной, мужчины не филонили, и тележка шла очень ходко, только раза два колеса сходили с рельсов, но и тут за несколько минут мы ставили ее обратно и катили дальше.
От скорости, от того, что путь был в порядке, железнодорожник повеселел, да и я решила, что хорошо, что Кротов отговорил меня возвращаться в Москву. Позже мы поняли, что первые километры были в хорошем состоянии потому, что путь шел по кряжу и здесь везде было сухо. Когда же мы спустились в низину, начался форменный кошмар. Проедем пару сотен метров - слезаем, одну сторону нашей железной тележки катим по рельсу, а вторую вчетвером тащим на руках. Были участки и еще хуже: иногда путь был так размыт, что не осталось ни насыпи, ни шпал, рельсы же были перевиты чуть не в косы. Как мы там домкратили, как пробирались вперед, одному Богу известно. Но и это не все.
Железнодорожник с вохровцем, не рассчитывавшие, что работа окажется столь тяжелой, теперь беспрерывно требовали от нас водки "для сугрева" и просто для бодрости. В конце концов задолго до сумерек они перепились, толку от них уже не было, и мы с Кротовым поняли, что держаться за дрезину больше смысла нет не она нас везет, а мы ее.
Пока думали, что делать, стемнело, наши сопровождающие давно спали, мы тоже улеглись, решив, что до завтра они протрезвеют, тогда вчетвером и обсудим. На рассвете я проснулась оттого, что кто-то шарил в моих вещах; оказалось, искавший, чем бы опохмелиться, вохровец. Я не стала поднимать шума, и не потому, что боялась: оба они, и вертухай, и железнодорожник, были немолоды, вдобавок из-за постоянного пьянства хилы, Кротов справился бы с обоими - рассудила, что когда охранник придет в себя, договориться с ним будет легче.
Утром, все взвесив, мы оставили железнодорожника вместе с его дрезиной и нашими вещами и пошли в Инангу пешком. С собой взяли лишь документы, деньги, лопаты, немного еды и водку для вохровца: без нее он бы и с места не сдвинулся.
Была середина августа, день в здешних местах стоял еще длинный, четырнадцать часов, в итоге к ночи мы, хоть и вымотались вчистую, сумели пройти остававшиеся до лагеря тридцать километров. Даже нашли где переночевать. Бараки были разрушены до основания, единственное, что сохранилось, - караулка; в ней и печь была в порядке, и крыша почти не текла. Дерева вокруг было много, мы затопили, и лишь только караулка прогрелась, заснули.
Наутро - обычный ритуал. Вечером наш чекист получал свои законные пол-литра водки, а к завтраку - чекушку, чтобы опохмелиться. Выпив, он повеселел, вместе с нами перекусил, и мы с лопатами через плечо пошли на лагерное кладбище. Когда добрались, был уже полдень. Надо сказать, что Кротов, пока мы шли, был в каком-то восторженном, чуть ли не истерическом состоянии, беспрерывно болтал, хвастался, что сумел привезти меня в Инангу; он считал, что вскрывать могилу без единственной законной наследницы права не имеет, а раз я тут - скоро отцовская рукопись будет у него в руках и спасение человеческого рода станет возможным. Собственным энтузиазмом он заразил даже вохровца, и тот, не умея иначе выразить радости, всю дорогу горланил революционные песни.
Однако едва мы оказались на кладбище, сделалось ясно, что найти могилу отца будет нелегко. Круглая болотистая поляна площадью не меньше чем в десять гектаров с несколькими тысячами холмиков. Мой школьный приятель был прав - ни одного колышка с табличкой нет и в помине. Кротов никогда в кладбищенской команде не состоял, в лагере он работал электриком и где похоронили отца, знал с чужих слов. В сущности, у нас был единственный ориентир: могила отца с южной стороны, прямо у корней самой большой ели.
Вроде бы указатель надежный. Но, осмотревшись, мы поняли, что цена ему грош. Там этих елей была добрая сотня, и какая выше - не определить, во всяком случае, мы трое - Кротов, вохровец и я - долго спорили - какая и, соответственно, где будем сначала копать. Наконец сошлись, перекопали каждый метр, однако ничего не нашли. Только разорили чужие могилы. Дальше мы еще несколько часов закапывали и приводили в божеский вид то, что отрыли, затем перебрались к следующему дереву. Снова неудача.
Так мы копали три дня подряд с восхода до заката, пока не кончилась водка и вохровец не забастовал. Кротов был готов продолжать и без него, но ночью ударил мороз. Кстати, для здешних мест дело вполне обычное. Кирок мы с собой не принесли, лопаты мерзлую землю брали плохо, и Кротов, сбив в брезентовых рукавицах руки, к вечеру капитулировал. Еще одну ночь мы переночевали в Инанге, собрались и побрели наши тридцать километров обратно. Шли и молились, чтобы железнодорожник бросил свою дрезину и куда-нибудь сбежал. Очень уж не хотелось снова тащить на себе проклятую тележку до "Светлой". Но он был на месте, хотя пьян в стельку. Потом двое суток мы добирались до шахты, а дальше неинтересно, на той же кукушке - до Инты, следом поездом - в Москву.
После поездки в Инангу прошло много лет, - сказала Ирина, - и вот года два назад мне, как и Кротову, каждую ночь тоже стал сниться отец в гробу и с бутылью в животе. Правда, он ничего не говорил, ни в чем не упрекал, но мне и этого было достаточно. Я промаялась до весны, а в апреле переселилась сюда, на кладбище".
Анечка, прошедшая неделя была у нас бурной. Настроение по нескольку раз в день гуляло от ликования до горя, которое и сравнить не с чем. Теперь все успокоилось, но на ноте довольно грустной. Поправить что-нибудь трудно, просто подтвердилось старое правило: что для одного хорошо, для другого - нож острый. В прошлом письме я очень подробно написал, как на Рузском кладбище поселилась Ирина, но почему заговорил о ней, честно говоря, не помню. Не помню, и писал ли тебе, что пойдет ниже; если писал, извини за повтор, однако без него объяснить ничего не сумею.
Недели за три до моего возвращения в Рузу к Ирине опять приехал Кротов уговаривать на вторую поездку в Инангу. Конечно, не сейчас, не в январе, когда там морозы за сорок, снега по плечи и вдобавок полярная ночь. Ехать он собирался в июне-июле и то, естественно, если Ирина согласится. Прибыл он не с пустыми руками. Дом культуры в Старой Ладоге, которым Кротов ведает, принадлежит маленькому приборостроительному заводу, последнее время он, как и другие военные заводы и заводики, простаивает, но народ, что там работал, разбежался еще не весь. Молодые ушли, а кому за пятьдесят, чуть не поголовно остались. Во-первых, заказы редко, но случаются, соответственно, капают и небольшие деньги, главное же, здесь жилье, здесь они все знают, а на новом месте в их возрасте устраиваться, конечно, поздно. В общем, делать они умеют многое, а делать им нечего. И вот они для Кротова, которого, похоже, ценят, сконструировали прибор, позволяющий примерно на два метра в глубину видеть сквозь землю. Нечто вроде миноискателя, только легкий и реагирующий не на металл, а на стекло. Как он там находит бутылку, я не знаю, то ли из-за свинца, который добавляют, когда варят стекло, то ли волны, что он испускает, в пустотах ведут себя по-другому. Когда Кротов его привез и демонстрировал Ирине, то подробно объяснял, даже говорил, что прибор настроен именно на болотистую почву, такую же, что и в Инанге. Следовательно, если Ирина согласится ехать, раскапывать чужие могилы больше не придется: Кротов сам со своим прибором обойдет кладбище и точно определит, где похоронен Серегин.
Прибор вроде бы работал хорошо, они без меня проверяли его добрый десяток раз: зарывали бутылку из-под пива, правда, не в землю, а в снег, и он ее точно находил. Но Ирина, хотя ехать предполагалось не раньше чем через полгода, была в ужасе. Противостоять кротовскому напору она не умела, оказаться же в Инанге вторично боялась отчаянно. И здесь, на ее счастье, подряд пошли находки, которые этот вопрос сняли навсегда.
Я уже тебе говорил, сколько писем и документов они без меня разобрали, сколько связей и пересечений нашли. Я и раньше знал, что они есть, должны быть, но сам то ли по невнимательности, или мне не везло, находил немного. А когда я был в больнице, пошла прямо лавина. Оставшись без меня, они четверо, включая Кротова, который раньше ничем подобным не занимался, чтобы не запутаться, поделили бумаги разных людей между собой, а дальше положили за правило каждый вечер подробно, с деталями, даже с зачитыванием цитат рассказывать друг другу, что они за день нашли. Тут и начались находки.
