Надежда Тэффи - Том 1. Юмористические рассказы
– А Катенька Чепцова?
Володя Базырев покраснел. Но взглянул в зеркало и нашел свое «я»:
– Катенька Чепцова такая же для меня игрушка, как и все другие женщины.
Колька отвернулся и сделал вид, что ему все это совершенно безразлично, но словно маленькая пчелка кольнула его в сердце. Он завидовал карьере приятеля.
У Чепцовых было много народа, молодого и трагического, потому что никто так не боится уронить свое достоинство, как гимназист и гимназистка по-следних классов. Володя направился было к Катеньке, но вовремя вспомнил, что он – Дон Жуан, и сел в стороне. Поблизости оказалась хозяйская тетка и бутерброды с ветчиной. Тетка была молчалива, но ветчина, первая и вечная Володина любовь, звала его к себе, манила и тянула. Он уже наметил кусок поаппетитнее, но вспомнил, что он Дон Жуан, и, горько усмехнувшись, опустил руку.
– Дон Жуан, уплетающий бутерброды с ветчиной! Разве я могу хотеть ветчины? Разве я хочу ее!
Нет, он совсем не хотел. Он пил чай с лимоном, что не могло бы унизить самого Дон Жуана де Маранья.
Катенька подошла к нему, но он еле ответил ей. Должна же она понять, что женщины ему надоели.
После чая играли в фанты. Но уж, конечно, не он. Он стоял у дверей и загадочно улыбался, глядя на портьеру.
Катенька подошла к нему снова.
– Отчего вы не были у нас во вторник?
– Я не могу вам этого сказать, – отвечал он надменно. – Не могу потому, что у меня было свидание с двумя женщинами. Если хотите, даже с тремя.
– Нет, я не хочу… – пробормотала Катенька.
Она, кажется, начинала понимать, с кем имеет дело.
Позвали ужинать. Запахло рябчиками, и кто-то сказал про мороженое. Но все это было не для Володи.
Дон Жуаны не ужинают, им некогда, они по ночам губят женщин.
– Володя! – умоляюще сказала Катенька. – Приходите завтра в три часа на каток.
– Завтра? – весь вспыхнул он, но тут же надменно прищурился. – Завтра, как раз в три, у меня будет одна… графиня.
Катенька взглянула на него испуганно и преданно, и вся душа его зажглась восторгом. Но он был Дон Жуан, он поклонился и вышел, забыв калоши.
На другой день Колька Маслов застал Володю в постели.
– Что ты валяешься, уж половина третьего. Вставай!
Но Володя даже не повернулся и прикрыл голову одеялом.
– Да ты никак ревешь?
Володя вдруг вскочил. Хохлатый, красный, весь запухший и мокрый от слез.
– Я не могу пойти на каток! Я не могу-у-у!
– Чего ты? – испугался приятель. – Кто же тебя гонит?
– Катенька просила, а я не могу. Пусть мучается. Я должен ее губить!
Он всхлипывал и вытирал нос байковым одеялом.
– Теперь уже все кончено. Я вчера и не ужинал… и… и теперь уже все кончено. Я ищу свое… «я».
Колька не утешал. Тяжело, но что же делать? Раз человек нашел свое призвание, пусть жертвует для него житейскими мелочами.
– Терпи!
Трагедия счастья
Сатирик и поэт Валерий Кандалин сидел, уткнувшись носом в угол, и подбирал девятнадцатую рифму своего нового стихотворения.
Утро было урожайное: дождь, барабанивший в окошко, темная, пыльная комнатушка, сдававшаяся посуточно «с небелью», запах горелого лука из кухни, – все это злило, раздражало и возмущало тонкую душу поэта. И он, горько усмехаясь, бичевал в рифмах весь наш жалкий мир, с его губернаторами, луною, чрезвычайными охранами, мелким сахаром, домовладельцами и «матчишем».
Чем гуще несло горелым луком, тем острее оттачивалось жало поэта Кандалина, а когда он вдруг вспомнил, что вот-вот прибежит домой жена, разыскивающая на зиму квартиру, и, пока она будет греться и отдыхать, ему придется самому бегать со списком адресов по мокрым улицам, – сатирический талант его вспыхнул так ярко, что девятнадцатая рифма выскочила как пуля, да еще не одна, а со своим близнецом.
Урожайное было утро.
Но вот ровно в полдень, в самый разгар работы, распахнулась дверь, и влетела жена.
Не вошла, как вчера и третьего дня, и в пятницу, и в четверг, усталая, надутая, неприятная, вдохновляющая на прекрасную рифмованную ненависть ко всему миру. Нет, она влетела как-то боком, вся красная, растрепанная, запыхавшаяся. Она махала руками и кричала громко и радостно, но что именно, – Кандалин никак не мог понять. Уловил только несколько раз повторенное выражение:
– Нужно быть идиотом! Нужно быть идиотом!
– Зачем ты мне советуешь быть идиотом? – печально удивился поэт. – Ведь это же было бы глупо.
– Нужно быть идиотом! – кричала жена. – Нужно быть круглым идиотом, чтобы не взять такую дивную квартирку. Пятьдесят рублей с дровами! Парадный ход прямо на солнце!
Кандалин был поэт, а поэтому перспектива иметь ход прямо на солнце сразу зажгла его.
– Что ты говоришь? Где это?
– Где? Есть тут время толковать, – где! Беги скорее, тащи задаток, а то перехватят из-под носа! Нужно быть идиотом!..
И она выбежала из комнаты так быстро, что поэт успел догнать ее только на улице.
IIВ печке уютно потрескивали дрова.
Поэт-сатирик Валерий Кандалин сидел в кресле, вытянув к огню ноги, и благодушествовал.
Лицо у него стало спокойное, круглое, трагическая складка между бровями и ироническая морщина около губ исчезли так основательно, что нельзя было даже припомнить, которая где находилась.
Первый раз в жизни устроился Кандалин с таким комфортом. Первый раз в жизни была у него отдельная комната далеко от детской, и никто не шумел и не мешал ему. Как хорошо можно здесь думать и работать!
Он теперь не несчастный, затурканный, озлобленный писака, приютившийся со своей тетрадкой между швейной машинкой жены и манной кашей ревущего младенца. Он сидит, как настоящий европейский поэт!
И он с гордостью и умилением оглядывался кругом.
– Ну, разве я не счастлив!
Вот на столе разложена стопками бумага, большая чернильница полна чернил, на блюдечке лежат чистые перья.
И темы есть очень хорошие: «Юго-Северный Вестник» просит облить ядом двух земских начальников. А «Голос Солнца» слезно молит уничтожить пером директриссу солянского института для благородных девиц.
Кроме заказных тем, шевелились в голове еще свои собственные, очередные, осенние. Например, так: пошлый господин едет на пошлом извозчике в театр смотреть разные пошлости. А страдающая лошадь везет всю эту команду… гм… везет и думает. Что, бишь, она думает?..
Огонек в печке потрескивает, приятно согревая кандалинские подошвы, и Кандалин положительно не знает, о чем лошадь думает.
– Черт ее знает, о чем она думает! – лениво шепчет он. – И о чем ей думать? Сыта, одета, обута… Ну, да, конечно, тяжело возить… А ничего не поделаешь, матушка: все люди работают…
Глаза слипаются. Выскочил уголек из печки, щелкнул по медной бляшке, разбудил поэта.
– О чем это я думал? Да, – лошадь. Глупая тема. Лучше уж обдумывать заказные. Во всяком случае, практичнее.
Дверь приотворилась, выглянуло лицо жены. Брови ее приподнялись тревожно.
– Опять благодушествуешь? Очень мило! А, между прочим, старший дворник два раза за деньгами приходил.
Но поэт только блаженно улыбался:
– За деньгами? Ты шутишь! Ну, попроси его подождать. Он, наверное, сердечный малый. У него, кажется, такое открытое лицо; впрочем, я не видел.
– Что с тобой сделалось, – понять не могу! Ведь ты когда последний раз писал? Когда мы на квартиру переезжали. Я по теткам поехала детей собирать, а ты должен был вещи перевезти.
– Да, да. Я еще картонку потерял.
– Вот то-то и есть. Тогда из-за картонки и написал. А с тех пор ни строчки. Ведь нас с квартиры выгонят!
– Уж сейчас и выгонят! Какая ты, право, хе-хе-хе!
* * *Через неделю, когда поэт Валерий Кандалин, весело и фальшиво мурлыкая вальс из «Фауста», рассматривал свою физиономию в карманное зеркальце, в комнату вошла жена, мрачная, с заплаканными глазами.
– Дождались! Гонят с квартиры.
– Мм? – равнодушно переспросил поэт, разглядывая свою верхнюю губу.
– С квартиры гонят, вот что. Ну, как нам теперь быть, прямо голову теряю! Ну, напиши хоть одно стихотворение!
– Мм? – снова переспросил поэт и затем прибавил деловито: – А ведь я говорил, что мне усы не идут. Нет, спорит!
– Совсем одурел! Совсем одурел! – простонала жена.
Поэту стало совестно.
– Ты говоришь насчет стихов? Я, видишь ли, отнес вчера два стихотворения, да редактор не принял. Мы, – говорит, – просили сатиры, а вы притащили какие-то гимны весне. Это, – говорит, – не ваша специальность, а потому слабо. Ну, чем же я виноват, когда у них в голове только земские начальники, а у меня в душе весна цветет. Знаешь, даже в тебе сквозит что-то весеннее! Какая-то такая дымка, только внутри, а не снаружи.