Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 1)
- И пошутить не велят...
Сошел с колокольни кузнец, покрестился длинной рукой на церковь. Панов, согнув тело свое прямым углом, обнял его, поцеловал:
- Богатырь! И закричал:
- Православные! Берись дружно! С богом! Три кучи людей, нанизанных на веревки, зашевелились, закачались, упираясь ногами в землю, опрокидываясь назад, как рыбаки, влекущие сеть, три серых струны натянулись в воздухе; колокол тоже пошевелился, качнулся нерешительно и неохотно отстал от земли.
- Ровнее, ровней, боговы дети! - кричал делатель пивных бутылок грудным голосом восторженно и тревожно.
Тускло поблескивая на солнце, тяжелый, медный колпак медленно всплывал на воздух, и люди - зрители, глядя на него, выпрямлялись тоже, как бы желая оторваться от земли. Это заметила Лидия.
- Смотрите, как тянутся все, точно растут, - тихо сказала она; Макаров согласился:
- Да, меня тоже поднимает... "Врешь", - подумал Клим Самгин. На площади было не очень шумно, только ребятишки покрикивали и плакали грудные младенцы.
- Ровнее, православные! - трубил Панов, а урядник повторял не так оглушительно, но очень строго:
- Ровнее, эй, правые!
Три группы людей, поднимавших колокол, охали, вздыхали и рычали. Повизгивал блок, и что-то тихонько трещало на колокольне, но казалось, что все звуки гаснут и вот сейчас наступит торжественная тишина. Клим почему-то не хотел этого, находя, что тут было бы уместно языческое ликование, буйные крики и даже что-нибудь смешное.
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины - детское любопытство. Туробоеву - скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Вдруг, на высоте двух третей колокольни, колокол вздрогнул, в воздухе, со свистом, фигурно извилась лопнувшая веревка, левая группа людей пошатнулась, задние кучно упали, раздался одинокий, истерический вой:
- Ба-атюшки-и...
Колокол качался, лениво бил краем по кирпичу колокольни, сыпалась дресва, пыль известки. Самгин учащенно мигал, ему казалось, что он слепнет от этой пыли. Топая ногами, отчаянно визжала Алина.
- Эх, черти, - пробормотал Лютов и чмокнул.
- Держи, православные! - ревел Панов и, отпрыгивая, размахивал руками.
Кривоногий кузнец забежал в тыл той группы, которая тянула прямо от колокольни, и стал обматывать конец веревки вокруг толстого ствола ветлы, у корня ее; ему помогал парень в розовой рубахе. Веревка, натягиваясь все туже, дрожала, как струна, люди отскакивали от нее, кузнец рычал:
- Держи! Убью!
Клим прикрыл глаза, ожидая, когда колокол грохнет о землю, слушая, как ревут, визжат люди, рычит кузнец и трубит Панов.
- Связывай!
- Не бойсь, православные! Тихо-о! Дружно-о! По-ше-ол!
Колокол снова, почти незаметно, поплыл вверх, из окна колокольни высунулись головы мужиков.
- Домой, - резко сказала Лидия. Лицо у нее было серое, в глазах - ужас и отвращение. Где-то в коридоре школы громко всхлипывала Алина и бормотал Лютов, воющие причитания двух баб доносились с площади. Клим Самгин догадался, что какая-то минута "исчезла из его жизни, ничем не обременив сознание.
Хромой, сойдя с крыльца, держал за плечо испуганного подростка и допрашивал:
- Что ж он - жив?
- Я не знаю. Пусти, дядя Михаиле...
- Идиёт. Видишь, а не понимаешь...
Под ветлой стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа белый палец у его носа. По площади спешно шагал к ветле священник с крестом в руках, крест сиял, таял, освещая темное, сухое лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел поп, Самгин увидал под ветлой парня в розовой рубахе и Макарова на коленях перед ним.
- Как это случилось? - тихо спросил Клим, оглядываясь. Лидии уже не было на крыльце.
Она вышла из школы, ведя под руку Алину, сзади их морщилось лицо Лютова. Всхлипывая, Алина говорила:
- Мне так не хотелось идти сюда, а вы... По улице села шли быстро, не оглядываясь, за околицей догнали хромого, он тотчас же, с уверенностью очевидца, стал рассказывать:
- Ему веревкой шею захлестнуло, ну, позвоночки и хряскнули...
Лютов, показав хромому кулак, шепнул:
- Молчи.
Вопросительно взглянув па него, на Клима, хромой продолжал:
- А может, кузнец пошутил, нарочно веревку-то накинул... Может, и ошибся... Всякое бывает.
Лютов, придерживая его за рукав, пошел тише, но и девушки, выйдя на берег реки, замедлили шаг. Тогда Лютов снова стал расспрашивать хромого о вере.
Невидимые сверчки трещали так громко, что казалось - это трещит высушенное солнцем небо. Клим Самгин чувствовал себя проснувшимся после тяжелого сновидения, усталым и равнодушным ко всему. Впереди его качался хромой, поучительно говоря Лютову:
- Например - наша вера рукотворенного не принимат. Спасов образ, который нерукотворенный, - принимам, а прочее - не можем. Спасов-то образ из чего? Он - из пота, из крови Христовой. Когда Исус Христос на Волхову гору крест нес, тут ему неверный Фома-апостол рушничком личико и обтер, удостоверить себя хотел:
Христос ли? Личико на полотне и осталось - он! А вся прочая икона, это - фальшь, вроде бы как фотография ваша...
Лютов сдержанно повизгивал:
- Погоди, почему моя фотография - фальшь?
- Так ведь как же? Чья, как не ваша? Мужик - что делает? Чашки, ложки, сани и всякое такое, а вы - фотографию, машинку швейную...
- Ага, вот что?..
В смехе Лютова Клим слышал сладостный визг, который испускает набалованная собачка, когда ей чешут за ушами.
- Хлеб, скажем, он тоже нерукотворный, его бог, земля родит.
- А чем тесто месят?
- Это - дело бабье. Баба - от бога далеко, она ему - второй сорт. Не ее первую-то бог сотворил...
Лидия взглянула через плечо на хромого и пошла быстрее, а Клим думал о Лютове:
"Очень скучно ему, если он развлекается такими глупостями".
- Откуда это ты взял? Откуда? Ведь не сам выдумал, нет? - оживленно, настойчиво, с непонятной радостью допрашивал Лютов, и снова размеренно, солидно говорил хромой:
- Не сам, это - правильно; все друг у друга разуму учимся. В прошлом годе жил тут объясняющий господин... Клим подумал:
"Объясняющий господин? Очень хорошо!"
- Так он, бывало, вечерами, по праздникам, беседы вел с окрестными людями. Крепкого ума человек! Он прямо говорил: где корень и происхождение? Это, говорит, народ, и для него, говорит, все средства...
- Ты его в поминание записать должен. Записал?
- Шутите. Мы и своих-то покойников забываем поминать.
- А он - помер?
- Этого не знаю...
Придя домой, Самгин лег. Побаливала голова, ни о чем не думалось, и не было никаких желаний, кроме одного: скорее бы погас этот душный, глупый день, стерлись нелепые впечатления, которыми он наградил. Одолевала тяжелая дремота, но не спалось, в висках стучали молоточки, в памяти слуха тяжело сгустились все голоса дня: бабий шепоток и вздохи, командующие крики, пугливый вой, надсмертные причитания. Горбатенькая девочка возмущенно спрашивала:
"Да - что вы озорничаете?"
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов. Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев - без иронии. Позванивали чайные ложки о стекло, горячо шипела вода, изливаясь из крана самовара, и это напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
На террасе говорили о славянофилах и Данилевском, о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих писателей, их идеи были в одинаковой степени чужды ему. Он находил, что, в сущности, все они рассматривают личность только как материал истории, для всех человек является Исааком, обреченным на заклание.
"Нужно иметь какие-то особенные головы и сердца, чтоб признавать необходимость приношения человека в жертву неведомому богу будущего", думал он, чутко вслушиваясь в спокойную речь, неторопливые слова Туробоева:
- Среди господствующих идей нет ни одной, приемлемой для меня...
Быстро забормотал Лютов, сначала невозможно было разобрать, что он говорит, но затем выделились слова:
- У народников сильное преимущество: деревня здоровее и практичнее города, она может выдвинуть более стойких людей, - верно-с?
- Возможно, - сказал Туробоев.
Клим подумал, что, наверное, он, отвечая, приподнял левое плечо, как всегда делал, уклоняясь от прямого ответа на вопрос.
- А все-таки - половинчатость! - вскричал Лютов. - Все-таки - потомки тех головотяпов, которые, уступив кочевникам благодатный юг, бежали в леса и болота севера.
