В Маклаков - Из воспоминаний
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Тютчев называл счастливым того, кто "посетил сей мир в его минуты роковые". Этим "счастьем" мое поколение оказалось пресыщено, и потому может о нем судить беспристрастнее; ему это тем легче, что свою жизнь оно начинало тогда, когда еще ничто не предвещало таких "роковых минут" для России. Мы {363} тогда скорее скорбели, что жизнь так "застыла". Это показывает, как ненадежна та грань, которая, как нам кажется, иногда отделяет неподвижность от бурного взрыва.
Позднейшие "роковые минуты" России уже подготовлялись тогда. Мое поколение помнит своеобразную атмосферу этой эпохи, когда после бурных 60-х годов наступило вынужденное успокоение. Если не все им были довольны и желали улучшения, то за единичными исключениями все понимали, что на улучшение можно было рассчитывать только в рамках того государства, которое существовало тогда, и от той власти, которая после периода потрясений на их глазах укрепилась. Я рос в этой атмосфере. Она и имела последствием то, что после долгих блужданий я решил посвятить себя деятельности, до тех пор для меня чуждой - адвокатуре, т.е. помощи человеку перед существовавшей государственной властью по ее же законам. Это предполагало если не уверенность, то по крайней мере надежду, что "государство" будет "защищать" те "права человека", которые оно само признает, что их нарушение объясняется только ошибками или злоупотреблениями отдельных представителей власти, а не "идеологией" тоталитарного государства.
С ней в то время еще не приходилось встречаться и потому с судами старой России у нас мог находиться общий язык; и адвокатская работа потому могла давать удовлетворение.
Влияние этой судейской работы отражалось и на другом подходе к вопросам, что небезынтересно отметить. Судьям, поскольку они не только применяли законы, но должны были их толковать, пробелы их пополнять, и своими решениями создавать авторитетные для других "прецеденты", было благодаря этому не чуждо некоторое участие в установлении норм, по которым живет государство, т.е. как бы суррогат законодательной деятельности. Но у них она по необходимости носила особый характер. При {364} толковании и пополнении законодательных норм судьи должны были исходить из того, что в них заключалось или было в них возможно увидеть. Судейская, а потому и адвокатская деятельность приучала следовательно к известной доле "консерватизма", уважения к существующим нормам, к желанию их улучшать, раскрывать их внутренний смысл, не отрицая их и не разрывая с ними связи своим толкованием. На современном языке это и называется "эволюцией".
Такой подход к законодательству свойственен не только судам: он вообще прием нормальных мирных, эпох, когда думают об улучшениях, а не переворотах. Медленная эволюция - закон жизни; переворот - ее кризис, иногда необходимый, но сам по себе никогда не желательный. Моя судебная практика только укрепила меня в том понимании, которое создала во мне и моя эпоха, и мое личное прошлое.
Я позволю себе для ясности иллюстрировать на личном примере стиль законодательства мирных эпох. Ведь и в мелочах отражаются общие законы жизни.
В 1916 году "Прогрессивный блок" решил для рекламы себе поставить на повестку тот правительственный законопроект о крестьянском равноправии, который был внесен в Думу еще в 1907 году, в замену меры 5 октября 1906 г., проведенной П. А. Столыпиным в порядке 87 ст. Осн. Законов. Я был избран докладчиком. Для меня крестьянский вопрос был тогда новое дело; но самый доклад никаких трудностей не предвещал. Мера 5 октября 1906 г. давно вошла в жизнь. Никто ее не оспаривал. Утверждение ее Думой через 10 лет ее неоспоренного существования казалось простою формальностью. Чиновник канцелярии принес мне для подписи уже заготовленный им краткий доклад. Такой способ работы был тогда у депутатов очень в ходу. Я рад, что им не соблазнился, и над вопросом сам поработал; хотя мои труды и пропали, зато я лучше мог кое-чему {365} научиться и оценить, с каким багажом мы принимались за дело. Я не захотел ограничиваться одним утверждением действующего закона и задумал распространить его принципы и на области, которых он до тех пор не касался, например, на крестьянские натуральные повинности и их тяготы по управлению "волостью". Это можно было сделать в виде поправок к закону. Условия рассмотрения законопроекта, уже введенного в жизнь по 87 статье, делали такой прием исключительно выгодным, но и рискованным. Если бы законопроект с поправками был Государственным Советом отвергнут, то прекратили бы действие и те меры, которые были уже фактически введены с 1906 года. Обеим законодательным Палатам было трудно взять на себя ответственность за подобный исход. Если бы Дума с своими поправками пошла слишком далеко и из-за них весь закон был бы отвергнут, ответственность за гибель того, что было уже ранее сделано, легла бы на Думу.
Такую же ответственность приняла бы на себя и вторая Палата, если бы оказалась чересчур несговорчивой. Нужен был компромисс. Когда мой доклад был Думою принят и перешел в Государственный Совет, там докладчиком был назначен наш антипод А. С. Стишинский. Он понял трудность нашей позиции и приходил ко мне "торговаться", чтобы непременно придти к соглашению. Революция 1917 г. помешала узнать, на чем бы это кончилось.
При проведении этого законопроекта через Думу опасность для него выходила не от противников, а от друзей, которые им хотели воспользоваться, чтобы под видом поправок протащить контрабандой новые нормы, ничем с рассматриваемым законом не связанные.
Так "трудовики" предложили в виде поправки просто уничтожить институт "земских начальников". Кадетская фракция крестьянское равноправие пожелала дополнить еврейским. Худший враг {366} евреев не мог придумать более ложного, а для самих евреев более вредного шага; эта поправка рисковала бы из-за евреев отнять у крестьян те права, которыми с 1906 г. они уже фактически пользовались. Мне пришлось, как докладчику от имени Комиссии, возражать против такого предложения собственной фракции. Для такого нарушения дисциплины мне помогло отсутствие лидеров партии, которые были тогда заграницей в парламентской делегации. Чтобы провести через Думу закон с моими поправками, я принял другую необычайную меру: попросил устроить для меня собрание Крестьянской группы, вместе с ними обсуждал принятый в комиссии законопроект и объяснял значение внесенных в Думу поправок; мы во всем с ними пришли к соглашению. После этого в заседании все крестьяне голосовали вместе со мной, а т.к. они состояли членами различных политических партий, начиная с крайних правых до крайне левых, а самый закон касался более всего их интересов, то и их фракции были склонны считаться с их поведением.
Когда закон в редакции, предложенной мной от Комиссии, через Думу прошел, крестьянские депутаты поднесли мне за это благодарственный адрес и потом не раз меня в свою группу приглашали для обсуждения с ней других недостаточно для них ясных вопросов. Это произошло между прочим и в феврале 1917 г. Прохождение этого закона было примером того, как можно многое улучшать, исходя из того, что уже существует, без резкой ломки. Конечно это не всегда возможно и даже желательно. Бывает застарелое зло, которое надо вырвать с корнем и сразу, как сгнивший зуб; такова была личная зависимость крепостных крестьян от помещика. Но сама необходимость подобных приемов является только расплатой за то, что нужная реформа пришла слишком поздно. Нормальная эволюция государства может обходиться без этого.
{367} То, о чем я сейчас рассказал, сохранилось в стенографических отчетах 4-ой Государственной Думы за 1916 год. Но я хочу в связи с этим припомнить и другую попытку, которая, по некоторым причинам, мне особенно памятна, и от которой следов не осталось. Изучая тогда проблему крестьянства, я столкнулся с аграрным крестьянским вопросом, которого не коснулась реформа Столыпина 9 ноября 1906 г. Проведенная в порядке 87 ст. она была превращена в закон в 3-ей Государственной Думе. Но этот закон не все разрешал; у крестьян оставались "надельные земли" и особое на них законодательство. Мне пришло в голову, что и этот вопрос можно было разрешить до конца, не внося резкого потрясения в то, что существовало. Я об этом сделал доклад в петербургском Юридическом Обществе, где один из специалистов по крестьянскому законодательству прис. пов. А. А. Леонтьев меня благодарил за то, что я поставил этот вопрос. Тот же доклад я прочел и в Московском Юридическом Обществе.
Это заседание совпало с днем убийства Распутина; из-за этого доклада я должен был уехать в Москву, несмотря на просьбы Юсупова и Пуришкевича быть в этот день в Петербурге. Об этом можно найти в воспоминаниях их об убийстве, и особенно в моих к ним дополнениях ("Соврем. Записки", № 34). Потом все слилось в моей памяти в один эпизод. Самый мой доклад был напечатан в "Вестнике гражданского права", в декабре 1916 и январе 1917 г.
