Алексей Писемский - Взбаламученное море
Наследницей она оставила Софи, единственно потому только, чтоб имение не досталось мерзавцу Виктору.
Когда въехали в усадьбу, первое, что кинулось в глаза, был дом с заколоченными окнами.
Бакланов сам должен был выйти из экипажа, чтобы выкликнуть кого-нибудь из людей.
Он на первую попал на добрейшую и глупейшую Прасковью, сделавшеюся теперь совсем старою девкой.
– Госпожа ваша, Софья Петровна Ленева приехала! – сказал он.
– Ай, батюшки, Господи! Барыня приехала! – воскликнула эта простодушная девушка и сначала пробежала опять в кухню за ключом от заднего крыльца, отперла его, пробежала по дому и отперла переднюю; потом побежала в кухню за свечкой и чтобы оповестить других людей.
Софи все это время сидела в экипаже.
Наконец Бакланов ее высадил, и они, в сопровождении Прасковьи со свечой, вошли в дом. Оборванные в зале обои висели огромными лопастями. Зимние рамы были еще не выставлены, и к ним пропасть наприставало околевших мух. Круглое, в золотой раме, зеркало, как было в похороны Биби завешено черным флером, так и оставалось; отовсюду пахнуло уже не ладаном и воском, а какою-то могилой и сыростью.
Путники наши прошли в гостиную. Там, в углу, стояло старое кресло майора, точно будто бы сейчас только сняли его с них.
Прасковья поставила свечку на стол.
– Самовар прикажете-с? – спросила она.
– Да! – отвечала Софи.
Добрушка эта убежала ставить самовар.
Бакланов и Софи сели друг против друга. Обоим было грустно. Перед обоими проходила их прежняя молодость: сколько было надежд, в какой богатой перспективе открывалась тогда будущая жизнь, и что ж в итоге?
– Вон, у этого комода, помните? – сказала с грустною улыбкой Софи, показывая глазами на простеночное трюмо: – я в первый раз вас поцеловала.
– Да! – отвечал Бакланов.
– А вот тут, помните, на диване, я раз, в сумерках, прикурнула, а вы стали передо мной на колени, и вдруг тетенька Биби вошла, – как мы перепугались тогда! – продолжала Соня.
– Д-да! – отвечал и на это Бакланов.
Его душу в эти минуты волновало целое море разнообразнейших чувствований.
Софи встала, подошла к нему и оперлась на его плечо.
– Грустно мне, друг мой, грустно! – проговорила наконец она, склоняясь к нему головкой.
Бакланов обнял ее и посадил к себе на колени.
– Что ж тебе грустно? – спросил он ее.
– Так… ты меня не любишь больше!
– Из чего же ты это видишь?
– Так… Ты все стал нынче говорить о жене своей; говоришь, она умная, честная, чистая женщина.
Бакланов ударил себя в голову.
– О! – воскликнул он: – не напоминай мне об этой несчастной моей мученице!
– Она твоя мученица, а я, значит, твоя злодейка. Вот, посмотри: ты уж и плачешь о ней!
– Нет, не ее я оплакиваю, а долг свой, свои обязанности, над которыми я надругался, как подлец, как мальчишка какой!
– А я-то как живу всю жизнь! Господи! Господи! – воскликнула Софи, в отчаянии разводя руками.
– Нет! Тот безумец, – продолжал Бакланов: – кто говорит, что в браке нет таинства. Сам Бог тут присутствует, и Он один только может освятить эти между людьми отношения!
– Именно! – подтвердила Софи. – Я тебя, например, очень люблю; а прямо и откровенно скажу: мне жить с тобой гораздо тяжелее, чем с покойным мужем моим. Тот мне гадок, противен был; но я знала, что хоть страдаю, но не грешна и не преступна.
– Ну, старого уже не воротишь! – отвечал ей мрачно Бакланов и поспешил спустить ее с колен.
Входила Прасковья с самоваром.
Софи сейчас же принялась сама хозяйничать.
– Подайе сливок! – сказала она.
Прасковья что-то переминалась.
– Не знаю, матушка, сбегаю, – начала потом она: – не доят, чу, барские-то коровы, худые такие!
– Как, неужели же все не доят? Сколько же коров?
– Четыре коровы.
– Как четыре?.. У тетушки, я думаю, их было сорок!
– Околевали-с, умирали… Нет ли хоть у крестьян у кого, схожу! – отвечала Прасковья и опять побежала.
Софи и Бакланов, оставшись вдвоем, грустно усмехнулись.
Прасковья возвратилась и принесла жиденького молочка.
– Ну, уж мы этого пить не станем, – сказала Софи, отодвигая молочник назад: – поесть нам тоже, вероятно, нечего?
При этом вопросе Прасковья даже покраснела.
– Ничего, кажется, нет-с.
– И яиц даже? – спросила Софи.
– Перевели барских-то кур тотчас же, как покойница-то барышня скончалась. У курятницы тоже дочка на волю выдана, все теперь и живет там-с.
Бакланов начинал уже выходить из себя.
– Ты вот скажи старосте, – продолжала Софи: – со мной нарочно приехал брат, – прибавила она с ударением, показывая на Бакланова: – он завтра же примет все по описи, и я вступлю в управление имением серьезно.
– Слушаю-с, – отвечала покорно Прасковья. – Вам где прикажете постель отправить, у тетеньки в комнате-с? – спросила она. – Только в их комнате постелька-то и осталась.
– А прочие где же?
– Не знаю-с.
– Хорошо, у тетки.
– А вам где прикажете-с? – обратилась Прасковья к Бакланову.
– Обо мне не беспокойся, я вот хоть тут на диване засну.
– Ты можешь итти, – сказала ей Софи.
Прасковья ушла.
Бакланов пошел и запер за ней дверь.
– Ты, друг моя, ляг у меня в комнате, – сказала ему Софи.
– Непременно! – отвечал он, и вскоре потом они со свечой вошли в комнату Биби.
Огромная киота с дорогими образами была заперта и даже запечатана печатью.
– Святыню-то Божью пощадили, не разворовали, – сказал Бакланов.
– Да, ужасно какой народ! – сказала Софи.
Затем они, общими стараниями отыскав под образами бутылку с деревянным маслом и засветив лампаду, улеглись; Софи за ширмами на теткиной постели, а Бакланов на полу.
При каждом малейшем шуме на улице или в доме они переговаривались.
– Что такое? – спрашивала обыкновенно сейчас же Софи.
– Не знаю! – отвечал тоже встревоженным голосом Бакланов и потом уж только прибавлял: – нет, ничего!
Они боялись, что мужики придут и убьют их.
11. Староста старый и новый сельский староста
На другой день в комнаты явилась опять одна только Прасковья и, как следует доброй, хорошей крепостной девушке, несколько принарядились по случаю радостного приезда господ.
– Что ж мы будем сегодня есть?.. Ты пошли мне повара.
– Нет его, пса этого. Косить ушел, верст за пятнадцать. Позвольте, я уж состряпаю что-нибудь.
– Сделай милость!.. На вот тебе денег… купи там курицу, говядины, что ли.
– Слушаю-с. У своих-то не укупишь, в Парфеново сбегаю, куплю.
– Но скажи, пожалуйста, отчего же меня все так чуждаются?
– Ну, матушка, народец ведь у вас… сами, я думаю, изволите знать!
Весь это разговор происходил, когда Прасковья одевала Софи.
Та, придя пить чай, рассказывала все это Бакланову.
– Вот я вам этого старосту вызову, – сказал он и вышел на крыльцо.
– Эй ты, любезный, – крикнул он проходившему по двору молодому дворовому малому, который, при виде его, сейчас же насупился и нахмурился: – пошли ко мне старосту сейчас же!
Парень, больше по привычке повиновался барскому голосу, повернулся и прошел в старостину избу.
Бакланов продолжал стоять на крыльце.
Парень вышел из избы.
– Говорил-с… – объяснил было он коротко и хотел уйти ободворком.
– Да ты не «говорил», а чтобы сейчас он здесь был!.. Зуба ни одного у канальи не оставлю… – заревел Бакланов.
Парень вернулся в избу.
Староста, мозглый и худенький старикашка, наконец показался и подошел к Бакланову.
– Ты староста? – спросил тот.
– Я, сударь, я, – отвечал тот, как-то плутовато тряся головой и точно пряча свои глаза.
– Пойдем к барыне, к госпоже твоей! – проговорил Бакланов.
Староста пошел вслед за ним в горницы.
– Вот он-с! – проговорил Бакланов, показывая на него Софи.
Та встала на ноги и собрала, сколько у ней было присутствия духа.
– Отчего вы не хотите ко мне явиться? – сказала она.
– Нам нельзя того! Извините нас, сударыня, на том! – сказал староста, по-прежнему потупляя глаза.
– Отчего нельзя?
– Воля уж, значит, теперь: какое явленье! Под неволею тоже опять-то голову сунешь, так и не выцарапаешь!
– Но воля сама по себе, а мое право на вас само по себе, – говорила Софи.
Староста при этом даже усмехнулся.
– Нету, матушка, прав этаких ныне! – проговорил он.
– Да ты известен или нет о духовном завещании? – воскликнул ему Бакланов.
– Да что, батюшка, конечно, что покойница тогда грех только изволила лишний на душу взять, писавши это самое; а что умереть изволила, значит, мы вольные; порядки-то нынче известны-с! – отвечал староста, не ворочая к нему головы.
– Что ж вы и работать на меня не будете? – спросила Софи.
– Никак нет-с!
– И оброков платить мне не будете?
– Нет-с!
– Так я вас заставлю! Ах вы, мерзавцы, бунтовщики! – вскричала Софи, вся побледнев.
Госпожа в ней наконец проснулась. Она готова была своими хорошенькими ручками вцепиться старосте в волосы.
