Зинаида Гиппиус - Том 5. Чертова кукла
Старик тяжело поднялся и сделал знак Ригелю.
– Мне надо еще сказать вам…
– Постой, прощай, ухожу, – подошел к хозяину Модест. Обиженно и молча простился с Романом Ивановичем.
Поцеловал руку у Жени. Ушел. Ригель повел Федота в свой кабинет, деловые какие-то разговоры.
Скрылась и Женя, хлопотать об обеде. Михаил, Роман Иванович и Мета перешли в гостиную. Остались там втроем.
Глава двадцать восьмая
Барон
Наташа приехала дней через пять-шесть.
Приехала утром, в дождь. Потоки воды уныло бежали по стеклам извозчичьей кареты. Вокруг было грязно и неуютно. Дома ее встретил холод, несмотря на затопленный камин, и Юс, красноглазый. Михаил еще спал.
– Юс, наверно, опять всю ночь пропадали. Вон у вас какие глаза.
– Это я рано встал. Вчера, правда, поздно шлялись, да ведь и Шурка тоже, втроем мы, с бароном.
– С каким бароном?
– Да с потомком-то декабрическим. Это я его так прозвал. Барон Роман Розен, ныне смененный, и попросту Сменцев.
– Ах, не балаганьте, Юс. Давайте мне сюда кофе, ближе к огню, и рассказывайте.
– Так ладно? Мерси-с. А чего рассказывать?
– Да о Сменцеве, конечно.
– Словно о женихе интересуетесь. Вот, влюбитесь. Он, видно, к успехам привык. Наша Мета уж ему в рот смотрит. Эка, что кривой.
– Юс, я уйду. Или перемените тон.
– Хорошо, – согласился Юс и переменил тон. Сказал совсем серьезно:
– Коли по совести – этот не дурак.
– И не святой?
– Черт его, по совести сказать – его не раскусишь. Какой там, черт его, святой. Ничего этого не видно. Видно, что не дурак.
– А вы его сколько раз встречали?
– Да много. Шур с ним у Ригеля свиделся, барон-то с Женей старые однокорытники. Сто лет тому назад где-то вместе сидели. Ну, а после – и Шур к нему, и он сюда. Всячески. Теперь Володька тоже отыскался, Володька шляется. У Меты все вместе были. А вчера втроем как закатились…
Наташа нетерпеливо повела плечами.
– Ужасно вы глупо рассказываете, Юс. О чем же говорили со Сменцевым?
– Если я глупо, на то я и дурак, – обиделся Юс. – Спрашивайте братца, когда восстанет. А я уж вам сказал: весьма сообразительный мальчик этот барон. И настойчивый. Так, сразу послушать, что он про народные устои и глубокие двигатели расписывает, – конечно, дико. Но, черт его, сам дельный. Шур нет-нет – и поддакнет. Потому что дельно. Провокатор, может, – неожиданно заключил Юс.
Наташа даже привскочила.
– Да что же вы с ним возитесь, если думаете… Опять?
– Ничего я не думаю. Черт его, разве в него влезешь. Он, вот, в салонах разных там околачивается, прямо так и рассказывает. С княгинями, с попами…
– Ну, коль рассказывает, вряд ли что-нибудь… – усомнилась Наташа.
– Однако мы о нем со стороны знаем – от кого? А деньги у него откуда, коли свое имение мужикам отдал?
– Ну, поехало! Во-первых, мы от Флорентия знаем. Или он тоже, по-вашему?..
– Нет, просто дурак… – буркнул Юс.
– А во-вторых, у Флорентия отец миллионер, – забыли? Да и очень скромен, кажется, барон ваш…
Юс почесал в затылке, хотел что-то возразить, но в эту минуту вошел Михаил. Наташа бросилась к нему. Нежно поцеловались. Очень они любили друг друга.
– Что, как у вас? Что Орест?
– Ничего, ему получше. А ты?
Наташа была недовольна рассказами Юса, но и Михаил не порадовал: совсем ничего не хотел говорить.
– Наточка, милая. Подожди. Мне очень важно, чтобы ты сама увидела Сменцева, своими глазами. Ты мне тогда больше поможешь. Вот он сегодня вечером придет, обещал.
Наташа покорилась. И с двойным интересом принялась ждать Романа Ивановича. Михаил только сказал, что сегодняшнее свидание должно кое-что решить и что скоро Сменцев уезжает.
Он пришел поздно, часов в десять. Юса не было, были только Наташа и Михаил.
Наташу еще не видал Роман Иванович, и она сразу ему не понравилась. Красивая, но холод и настороженность в ней. Вид переодетой принцессы, а в сущности – слабенькая девица из «конченных». Пусть ее Флорентий вволю «оттирает»; долго она будет ломаться, кокетничать этой своей «конченностью» (уж было, по рассказам Флорентия), потом влюбится и благополучно опять «начнется».
Сменцеву даже не захотелось побеждать в ней эту недоверчивую настороженность; понял, впрочем, что на Михаила сестра имеет какое-то влияние, и решил с ней отнюдь не ссориться.
– Мне Флоризель так много о вас рассказывал, – проговорил он, крепко пожимая руку девушки и глядя ей прямо в лицо улыбающимися глазами.
Наташа чуть-чуть покраснела.
«Ну, да, уж наполовину влюблена. Тянет принцесс к поэтам», – подумал Роман Иванович и прибавил громко:
– Столько вам Флоризель просил передать… Но это еще успеется, потом.
Они сидели в маленькой, голой столовой; висячая керосиновая лампа зажигала красные искры в густом хохле Романа Ивановича, сильно отросшем с лета. Наташа глядела на изогнутые, точно вырисованные брови, на плотные, короткие усы, похожие на кусочки черной ваты, и не могла решить: красив этот человек или безобразен, нравится ли ей или отвратителен.
Слушала внимательно разговор с братом, старалась угадать то, что было уже сказано без нее; будто читала со второй главы повесть, общее содержание которой, однако, известно.
– Как раз из-за этого нашего листка случайно пострадал мой старый приятель, инженер Хованский. На три года его выслали, – говорил Роман Иванович. – Предосадная история, и я косвенным образом виноват. Видите ли, как вышло…
И он с откровенностью рассказал о Габриэли, о том, что это за тип и как ее удалось отстранить.
Спокойная простота, открытость Романа Ивановича, с которою он говорил о своих делах, о своей жизни, отвечал на всякий вопрос, давно уже – не подкупили, но обезоружили привычную подозрительность Михаила. Даже отдохновение было отсутствие лишней таинственности в словах этого человека. Чувствовалось, что он говорит определенное, нужное и твердо-ясное и что «секрета» у него, – от Михаила, по крайней мере, с которым он и ехал говорить, – никакого нет.
– Хованский будет в Париже, при случае, может, встретитесь; но к делу он отношения не имеет, тем более досадна эта высылка. А бумажку придется перередактировать.
– Я считаю ее довольно удачной, это жаль, – сказал Михаил и протянул листок сестре, – прочти.
– Время, конечно, терпит, – продолжал Сменцев, – торопиться тут не следует; но иметь в виду, что при случае нужные листки можно получить отсюда, я бы очень желал. В вашем сочувствии делу я не сомневаюсь. Даже больше, – прибавил он просто и уверенно, – после наших разговоров я убежден, что лишь в деле на вот таких основах вы и могли бы теперь принимать живое участие.
– Очень может быть, – суховато ответил Михаил. – Но что я! И я еще принадлежу к известной организации…
– Мы уже говорили об этом. У меня… у нас никакой определенной организации нет, а потому нет и речи о выходе вашем откуда бы то ни было. Насколько я знаю, к тому же вы с вашими единомышленниками представляете и без того особую группу.
– Какие единомышленники. Если хотите, я – один…
– О нет. Вы знаете, что нет.
Михаил промолчал. Уже слышал это от Сменцева, знал его точку зрения. Что ж, в известном смысле он прав. И Мета, и Юс, и Володя – разве нельзя объяснить им хотя бы крошечный уголок этих «новых основ» дела, вполне достаточный для кое-какой практики? И разве не поверят они ему, Михаилу, в остальном и не пойдут за ним куда угодно?
– У вас, Роман Иванович, есть такие единомышленники и товарищи, как Флорентий.
– Да, Флорентий ценен; но он большой романтик, это надо помнить. Другие товарищи и сотрудники мои – вроде ваших. И я, однако, не считаю, что я – один. Ах, Михаил Филиппович, оставим одиночество идеалистам, вроде прекрасного профессора Дидима Ивановича. Идеально было бескомпромиссное его «троебратство»; а жизнь и его не стерпела.
Наташа подняла глаза на Романа Ивановича и сказала тихо:
– Что ж, это, конечно, правда. Но совсем без романтизма нельзя. Он дает какое-то… благоухание, что ли…
– Дух веет, сказала бы Мета, – улыбаясь, вставил Роман Иванович.
– Только есть еще и внутренняя мера… Не знаю, не мера, а принятие жизни любовное, и оно…
– Да, да, – перебил ее Михаил. – Это ты хорошо сказала. Флорентий – романтик, но любовная твердость к жизни у него есть.
Сменцев перевел разговор; выяснилось между прочим, что добросердечный и не лишенный тонкости Ригель после нескольких споров уже перешел на самую дружественную позицию. Многое понял и не видел ничего «предосудительного» в согласиях Михаила с Романом Ивановичем. Любопытно интересовался, а некоторые «листки» Сменцева решительно ему понравились.
«Может, и хорошо, если кто так думает, – говорил он. – С Федотом, конечно, не стоит об этом заикаться, ну да и Бог с ним. Старый человек. И вообще у нас люди не такие. Я сам признаюсь… незнакомая это для меня область. Но если в подобные идеи верить… отчего же не попытаться. Лишь бы искренно. А народ оттуда ли, отсюда ли – загадка, конечно».
