Александр Яковлев - Голоса над рекой
2. "AX, ВАШЕ СОБАЧЕСТВО"
А потом сколько стихов о Ван Гоге она написала!..
Даже цикл был - "Ван Гог и я"...
И я!..
... Он рыжим недаром родился, нет! ...
Рыжее пламя костра!..
В котором сгорал желудок пустой,
Плоть, мешавшая жить порой,
Отвергнутая доброта...
Но я не знаю совсем никакой
Разницы между Ван Гогом и мной!
И я горю, пожирая себя (О желтый
и красный цвет!..),
но нет ни единого
полотна,
нет ничего, - лишь его душа
Бесплодно дымится на углях костра...
Но я ведь зачем-то была?..
Однажды она показала своему 5-летнему внуку портрет Ван Гога "Плачущий старик" и спросила, как он думает: почему этот дедушка в голубом костюме?
Внук сказал:
- Потому что его обидели.
- Ну и что? Почему же костюм голубой?
Он посмотрел на неё и ничего больше не сказал.
Бабушка улыбнулась.
В это время на веранду, где они сидели за ее раскладным столиком отдыхали тогда всей семьей в доме отдыха, потому и веранда была и раскладной столик - вышел дедушка в лыжном костюме с большим синим кувшином воды. Он медленно стал лить воду у их ног, и вода вместе с притащенной грязью стекала в щели между досками. Закончив, дедушка ушел в комнату и вновь вернулся с кувшином воды. Он снова лил ее на пол, теперь подальше от них, шире радиусом. Сейчас, вечером, мыть полы на веранде было ни к чему, ну а грязь тоже была ни к чему...
А сколько раз он плохо спал из-за бессонницы жены - она невольно будила его: то щелкнет выключатель ее ночника, то зашелестит переворачиваемый лист...
А что же ей оставалось делать, коли не было сна? Она читала до одурения, делала в уме какой-нибудь доклад, выключала свет и подолгу лежала в темноте не шевелясь, пытаясь полностью расслабиться, убирала в дальней от спальни части квартиры, даже стирала, но ведь не будешь убирать и стирать каждую ночь...
Много раз они собирались "разъехаться" по разным комнатам, но - не разъезжались:
как-то дико было. Вот и лежали рядом...
Правда, она часто прямо с вечера оставалась в кабинете, в средней комнате - писала что-нибудь свое или писала письма и в спальню приходила только под утро, а иногда выходила в кабинет среди ночи, прокрадывалась, чтобы не лежать просто так в спальне, но опять-таки - всю ночь и каждую в кабинете не просидишь, к тому же, если появлялись стихи, а это было всегда внезапно и всегда ночью, то вставать было уже нельзя: если стихи не записать тут же, сию секунду, они тут же и улетучатся, так что порой она просто никуда уйти не могла - лежала возле мужа и писала...
В последнее время он сообразил загораживаться от нее, от света ее ночника, подушками-думочками, положенными одна на другую - "баррикадой". Сам он зарывался под нее так, что из-за "баррикады" видна была лишь правая рука, потому что засыпал он только, держась ею за спинку кровати, - иначе уснуть не мог; потом, когда уже спал, рука падала - он не замечал этого...
Один раз, когда она пролежала без сна всю ночь, она написала стихотворение "Любовь".
Начиналось оно с ее любимых гамсуновских слов: "Так что же такое любовь?"
Дальше она писала, что на этот вопрос до сих пор нет ответа. Собственно, ответить хотела она. Вначале она делала как бы ретроспекцию. Тут и выходило: ни Пушкин, ни Блок, ни Маяковский... (Господи, она!..)
"Возьму сейчас и брошусь навзничь" - ответ? Впрочем, может быть...
Она писала:
Ищите у Пушкина,
где Керн, где Грузия,
где скамейка у Лариных
там, там!
"Любовь это адская музыка,
заставляющая плясать даже сердце старика",
А, может, она - Мандельштам?
Со склоненною шеей безбожницы
"С золотыми глазами козы?"
Глинка?
Ахматова?
Тютчев?
Чайковский?
Алишер Навои?
Пастернак, у которого "чайный и шалый, зачаженный бутон, заколов за кушак"?.. - так?
...Джульетта?
Раскаты Бетховена?
Травиата?..
..."Словно анемон"... Хватит! НЕ ТАК!
Может быть, боль,
Когда я гляжу как во сне ты
Мальчишкой свернулся,
Майка скатилась с плеча,
И рот стал красивым,
И мне ничего не нужно,
Может быть, это
ОНА?
Он это стихотворение никогда не читал, да еще хорошо, что она его в тот раз не разбудила.
Вообще-то он стихи не любил, и не то, чтобы вот так - НЕ любил! - он просто не интересовался поэзией и никогда, кроме Новокузнецка, специально и подряд стихи не читал, а главное, никогда не читал их ДЛЯ СЕБЯ, как, например, жена или младшая дочь, хотя вообще читал много, правда, скоро забывал прочитанное, и если вдруг заходил о нем разговор, просил быстренько напомнить, О ЧЕМ ТАМ, и, услыхав, тут же вспоминал.
Читал он просто так, чтобы отдохнуть, отвлечься, и все. И уж, конечно, ничего себе не выписывал в тетради и блокноты.
Впрочем, многое он никогда и не забывал. Он знал, например, всего Фейхтвангера, любил и помнил Ольгу Форш и Тендрякова, а в последнее время по-настоящему полюбил Толстого, что для него самого, как и для всех в семье, было неожиданностью.
И такое было ему откровение!
Как-то он сказал жене: "Я заметил, что читаю сейчас иначе". Она, шутя, сказала, что зря ведь его жизнь рядом с ней пройти не могла, и добавила: "Да и редакторство твое тоже к тому побуждает." "Может быть", - сказал он.
Редакторство...
Она давно писала стихи, но они были не в счет, никакого редакторства не требовали - были плохие, она знала это, знала и то, что многие считали, что все же зря она не берется за них всерьез, что если бы их чуть-чуть подправить, довести... Она не обманывалась здесь, зная, что как раз и не может этого "ЧУТЬ-ЧУТЬ", но что в нем-то и дело. Но она продолжала писать их - для себя, ей это было НУЖНО, а когда неожиданно, поначалу - даже как бы и случайно, пошла проза и три ее рассказа были уже опубликованы в союзных журналах, стихи потихоньку ушли... И вот тогда оказалось, что никто из ее друзей-интеллектуалов, эрудитов, умников, даже профессиональных писателей не мог быть для нее редактором, кроме мужа таким настоящим, таким нужным ей. Вот уж чего она не ожидала! Многие считали, что, утверждая это, она шутит, а это была правда.
Возможно, это было потому, что он все же действительно много читал, но ее друзья читали не меньше. Нет, тут было другое.
Во-первых, он знал ее с весны 45-го года, когда она пришла к ним в батальон, - ей было тогда 19 лет, - то есть знал давно, с юности, что, очевидно, имело для него какое-то значение, к тому же он сразу полюбил ее, - тем более имело значение, во-вторых, он был радистом 1 класса, иначе - у него был прекрасный слух. Она читала ему свои рассказы, а он, не глядя в текст, не читая - редактировал: говорил что гдe... Фальшивый звук он чувствовал сразу.
Вслед за бутылочками для детского питания - игрушки и одежки для новорожденной!
Это была прямо сказка!
Коза в кружевном платьице, с сумочкой в руке. С ридикюлем!
Танцующая обезьянка, подбрасывающая и ловящая ярко-желтые бананы.
Белая резная колясочка со шторкой на окошке с красавицей-принцессой за ним, тоже в белом.
Дивный Виннй Пух.
Шагающий домик на курьих ножках с вращающимся петушком на крыше.
Печальный красный крокодил с матерчатым носовым платком у глаз клетчатым.
Часы с боем, с выскакивающей кукушкой и качающейся, вместо гири, белочкой на качелях.
А потом - пинеточки, колготочки, ползуночки, распашонки, шапочки!
Младшему зятю были вручены крошечные двигатели для крошечных машинок, которые он конструировал с детьми на своей СЮТ - станции юных техников. Он расцеловал свояченицу.
Мы с сестрой росли на стихах - на Поэзии вообще и стихах мамы. Мы их очень любили, для нас они всегда были прекрасны, а главное, всегда нужны. Они были нашей жизнью, большой частью ее.
Одно из стихотворений, посвященное мне, называлось "Ах, Ваше Собачество!"
Это было особое стихотворение.
Один раз мы с мамой вышли во двор. Была первая осень, когда ей после двух операций вздохнулось полегче, и мы гуляли.
Был листопад, лавочки были все в листьях, воздух синий и слегка морозный.
Было так замечательно, что я воскликнула, обращаясь к маме: "Ах, Ваше Собачество, как хорошо!" Откуда взялось это "Собачество", да еще "Ваше", да еще и обращенное к маме, - понятия не имею, но так это получилось здорово, так к месту(!), что мы обе были в восторге. Мы сидели на лавочке, на листьях, и хохотали. А потом мама написала это стихотворение.
А вот отец... Он вообще к стихам был равнодушен, но мамины стихи другое дело, но он и к ним тоже был... ну, он не то чтобы любил их или не любил, - он жалел маму. Из-за них, из-за того, что в них, в некоторых, то есть у него здесь свои стихи были...
Мама любила писать частушки и исполнять их с кем-нибудь из друзей, чаще с кем-то из мужчин, который тут же, как и мама, повязывал на голову косыночку (она приготовляла). Было очень смешно и весело.
Например, к 50-летию отца мама спела с одним нашим другом такие куплеты:
Пролетели утки стаей,
Их не видно сквозь туман,
