Федор Червинский - Сильфида
— А вам трудно, что я позирую одетою?
— Д-да, если хотите… Ну да ничего. Все в глазах и в общем выражении лица. Это не будет беспечное воздушное существо; что-то предательское будет в ее улыбке и беспощадное в широко раскрытых глазах.
— Тогда это будет не сильфида, а ведьма.
— И пусть. Я не знаю еще, что будет. Но я бесконечно благодарен вам.
Он опять поцеловал ее руку.
— Если вы увлечетесь мною, ничего не выйдет.
— Ах, я и сам боюсь этого, — с неожиданною для нее искренностью воскликнул он.
— Ну, Бог даст «образуется», — засмеялась она и встала.
— Уже? — спросил он, огорченный.
— Да, пора к обеду. Прощайте! В эти часы вы всегда дома?
— Всегда.
— Ну, на днях я приеду.
Вернувшись домой, она зашла в кабинет отца. Нил Нилович встретил ее, мрачный, как ночь.
— Что с вами, папа?
— Все лопнуло!
Он зашагал по комнате.
— Приезжал он, быль у меня. Тебе конфект привез.
— Кто?
— Кобылкин. Хам! — крикнул он вдруг так громко, что она вздрогнула. — Хоть кол о его башку теши, — ничего! Мы не склонны!.. И хоть бы что! А до его визита — по телефону во взаимном кредите справлялся — и что ж бы ты думала? Не учли! Второго векселя не учли — и я на мели.
— А я как раз хотела..
— Денег просить? Нет денег! И не будет! И я банкрот, нищий. Костюмы, журфиксы, заграницы… все к чорту.
Валентина мрачно посмотрела на него.
— Папа, это невозможно.
— Покорно благодарю! А вот сама увидишь, как это возможно.
Он опять зашагал, красный, фыркал и отдувался.
— Завтра последнюю попытку делаю. К Донону его позову. Волью в его хамскую глотку полведра вина и ликеров; авось, он размягчится. Ведь это же подло! Ведь ежели ты не хочешь в предприятие пойти, так хоть в займы, шельма, предложи. Я ведь намекал этак отдаленно, почему мне компаньоны нужны и почему и сам единолично вступить не могу. Э, да что! Хам и больше никаких.
Валентина встала.
— Да, но я повторяю, что так невозможно. И вы делайте, как хотите, но образ жизни я менять не могу.
И она вышла в свою комнату.
Он хотел возразят, крикнуть, но не успел и только развел руками.
XII
Обед у Донона состоялся. Нил Нилович вернулся с этого обеда мрачным и растерянным.
— Все слопал, — сказал он Валентине, прихлебывая чай. — Все слопал, все вино вылежал — и никаких!
Она холодно молчала.
— Я, признаюсь, даже унизился — намекнул, что до зарезу нужны деньги… тысячи четыре. А он, — нет, каков каналья! — воскликнул Нил Нилович, ударив кулаком но столу. «Мы, говорит, вобче давать в заем не склонны».
Как будто вспомнив что-то, он насупился, искоса поглядывая ни Валентину.
— И такую штуку отмочил… не стоит и повторят!
— Что же именно?
— Ну, да что с хама возьмешь! Я, говорит… ты только не сердись, я его хорошо отбрил за это.
— Да что же? — повторила Валентина, с удивлением глядя на растроганное и смущенное лицо отца.
— Э, глупости! Я, говорит, не четыре, а сорок тысяч ссудил бы и без всякого документа, ежели б хоть махонькая у меня надежда была…
— Ну? — торопила Валентина. — Да, говорите. Надежда? — И она вдруг вспыхнула.
— Да что ж говорить. Намекнул, что руку, сердце и миллион к твоим ногам положить готов. А? Нет, каков хам?
Валентина нахмурилась, лотом засмеялась.
— Да, уж это действительно… Какой дурак.
— Ну, положим, ведь этак он уже после ликеру размяк. При других условиях я не позволил бы и пикнуть ему… Нет, каков?
И он расхохотался, несколько искусственно, как показалось опять нахмурившейся Валентине.
— Что это, повестка? — спросил Нил Нилович, взяв какой-то листок из рук горничной.
— Ну вот вам и деньги.
Но Нил Нилович, широко раскрыв глаза, молчал.
— Да что вы, папа?
— Мерзавцы. Черти. Протестуют вексель.
Он вскочил и зашагал по комнате, что делал всегда в минуты сильного волнения…
— Пронюхали, что я в тисках. Ты знаешь, что это? — обратился он к дочери, остановившись перед нею. — Знаешь? Это значит… Ах черти!.. Это значит, что нас опишут и все продадут за долги. Вексель на две тысячи — a у меня с вчерашним жалованьем триста рублей в кармане.
— Но ведь вы знали, что нужно платить.
— Чорта с два я знал. Вексель по предъявлении.
— А достать негде?
— Негде достать. Фью! Кончено. Все с аукциона — и мы водворяемся в четвертом этаже, вход со двора, три комнаты без ванны. А? Ах распронегодяи.
Он прошел в кабинет.
— Нужно ехать. А впрочем, куда? А, пропадай все!
И он сердито хлопнул дверью.
Валентина, мрачная, медленно встала ушла к себе. На другой день заехал Кобылкин и опять привез конфекты. Нил Нилович холодно встретил его. Валентина, не поблагодарив, взяла коробку от Rabon и поставила се в сторону. Кобылкин, несколько смущенный, сел на диван, не зная, что сказать. Вошла горничная и доложила Нилу Ниловичу о приходе какого-то Хохолкова.
— Какой Хохолков? По делу? Позови его в кабинет.
Он, не изменившись, пошел к себе.
Валентина молчала и насмешливо смотрела прямо в глаза Кобылину. После тяжелого молчания, он заговорил тихо:
— Папенька ваш как бы в обиде на меня.
Валентина молчала.
— Действительно, может статься, я и лишнее что намедни сказал… Но только то нужно иметь в виду, при каких сопровождающих обстоятельствах оно сказано было.
— Ах, мне решительно все равно, что вы там говорили.
— Вы уж при случае папеньке разъясните, что я оченно извиняюсь. А в чем именно — сказать вам не смею.
Смиренный тон его тронул Валентину.
— Ну, хорошо, скажу. Да вот и папа. Кто это был?
Нил Нилович, растерянный, посмотрел на нее и ничего не ответил.
— По делу? а?
— А? Да, частный поверенный. Там платеж один, так вот он и… Так, пустяки.
— А я вот с Валентиной Ниловной объяснение имел.
— Что? Как? — встрепенулся Нил Нилович. Ка… какое?
— Чтобы значит они за меня, по доброте своей, словечко замолвили. Оченно я вчера лишнее сказал вам. Им я, конешно, изъяснить не осмелился.
— А… да, Ну, что там, ничего. Что за счеты, — заговорил Нил Нилович. — Что за счеты. И не думайте, чтобы я…
И он протянул руку Кобылкину. Тот обеими руками захватил ее и пожал.
Прошло несколько дней. Кобылкин раза два заезжал к Нилу Ниловичу и каждый раз привозил Валентине конфеты. Она встречала его не так хмуро, как первый раз, оценив, очевидно, его смирение.
Нил Нилович ходил, как в воду опущенный. Частный поверенный назначил ему двухнедельный срок, объявив, что по прошествии этого срока ждать не будет и предъявит в суде иск в четыре тысячи двести по двум старым векселям. Нил Нилович прекрасно помнил, что «треклятые купчишки» — как называл он векселедержателей — обещали ему ждать по меньшей мере до Рождества — когда он получал наградные из трех обществ. «Точно заговор общий, — думал он, шагая по кабинету. — Взять неоткуда — крах несомненен». Он потерял всякую энергию и без толку мыкался по городу.
Валентина убедилась, что дела действительно плохи, и жалела отца… и себя.
В один из таких дней, когда он исчез из дому с утра, Валентина, усталая и оживленная, вернулась с обычной дообеденной прогулки. Она заходила и позировать; картина подвигалась вперед быстро. Художник решил написать сильфиду, склонившуюся с горной вершины и манившую взглядом путника, тяжело поднимавшегося к ней по уступами гор, висевших над бездной. И выражение лица сильфиды — нежного и хищного, было прекрасно передано художником.
Вернувшись домой и сбросив кофточку, она прошла в гостиную и, к великому изумлению, увидела Кобылкина, смиренно сидевшего у окна с громадной коробкой конфет. Он смутился, вскочил, выронив при этом коробку, и забормотал:
— Простите великодушно. Как я нынче со скорым уезжаю, то и хотел дождаться вашего папеньку.
Она улыбнулась и приветливо протянула ему руку.
Он расцвел, поднял коробку и поднос ей.
— Так сегодня? И что ж вы — рады?
— То-есть, с чего же собственно.
— Ну все-таки, домой.
Он вздохнул.
— Да, конешно-с. А только и там радости не велики.
— Что так?
— Да уж так с.
— Хандрить начали? Вот уже я на вашем месте…
— А что же-с?
— Как можно хандрить с таким состоянием?
Он злобно взглянул на нее.
— А куда мне мое состояние? Э-хх, Валентина Ниловна.
Она загадочно см отдела на него.
— Что ж — женитесь, — неожиданно сказала она.
Он подозрительно посмотрел на нее и насупился.
— Нет уж, это зачем же. Мы тоже выбирать не можем.
— Ну, вот, — отчего?
— Да уж так-с.
Он покраснел, как будто собираясь с силами.
— Вот к примеру… Вы за меня пошли бы? — почти шепотом спросил он, силясь улыбнуться.
Валентина, слегка побледневшая, продолжала смотреть на него загадочно.
