Михаил Волохов - Непорочное зачатие
Она. Сам чего не уходишь? (Бьет его по почкам.)
Он. Ух ты и... От себя, почек, своих - хуй уйдешь, Машка, блядь!!!
Она. Ушли, на хуй!
Он. Вот и не трожь тогда, сука! Я в Парижик картинки сюда рисовать приехал, тебе, бляди, хрюшке-Натке, жилую площадь заколачивать. Если б я не умел живопийствовать, взлететь, сука, над этим КГБ твоим семейным, дитем любови педерастической еврея немецкого Маркса с русским немцем Ильичем Жидовичем Стальхуйштейном, сука - пришел бы мне пиздец погромный, как тебе сейчас придет пиздец, жидовочка Несарочка, пизда вонючая! На вас, сук, безродных, помоечных, КГБ родное только пашет. Столько, на хуй, сил смертельных с валютою потрачено, меня закалечили, сука. Все гении, блядь, бездельники. А кто пашет? КГБ, на хуй, и пашет. Не ссы, на хуй, дай мне только душу вашу поганую, жидовскую гебешную написать - я тоже, блядь, хуй на все забью, отдыхать буду, как еврей, сука. По почкам тебя пиздить буду. Блядь, сука, красок Ван-Гогу не хватает психиатрическому, нот Моцарту, сука, мало, народу имперскому, русскому, мечтательно-художественно-жидовски-самонаебывающемуся жить, как хранцузы, мало. Вот и пошла Россия по миру - валютку с сигаретками стрелять, сука. Когда все гении, начальники, а антисемиты, первые жиды, еще евреев за кордон бросили, то кто ж работать-то будет? Блядь, во Франции вам тут хорошо, евреям-жидам-миллионщикам, живется-процветается. Не ссы, дай картину, документик дай, белый билетик с печатью сургучовой фирменной забацать, что сумасшедший, гений, еврей, свой в доску, на хуй, что можно мне вас, своих отечественников, что может быть сексовее, как все годы наши славные партейные печь в духовке и вышки, сука, не бояться - полный же пиздец всем вам, носастым гомосапиенсам, наступит, полный же пиздец конечный, сука, наступит. Ну убей же меня, сука, коронным своим ударчиком почечным контрразведческим, чтоб все сосуды, в пизду, полопались, а сердце в желудочек без лифту ебнулось на успокоение, Мать Христеночков моих, Непорочная Девка Марьюшка. Не убьешь - я тебя убью, на хуй!
Она. Была бы, сука; разница!!! (Бьет его по почкам.)
Он. Ух ты и... Ух ты и... Все-то ты знаешь, жидовочка гениальная, сука! А кто много знает, на хуй!!! (Бьет "кондо" по кровати.)
Она. Да успокойся, блядь, Абрамчик, на хуй. Закури "яву-явскую", успокойся, на хуй. Ты и без картины белой Абрамчик, еб твою (дает сигарету.)
Он. Где достала, на хуй? (Закуривает.) Одна пачка только?
Она. Блок. (Закуривает.)
Он. Ну ты и оторва, на хуй, по нашим временам. А как, на хуй, нас курить-то отучали в интернате нашем, сука. А?
Она. Спокойно, на хуй.
Он. Как это спокойно, на хуй?!
Она. А спокойно, на хуй, отзывает тебя полкаш-препад в сторону после тренировочки: скипидарно, ласка ты моя, Аннушка, удар по почкам засранца Венечки у тя сработался, на тебе в усладу "мальборушечку", не бзди, кури спокойно пацифически - не застукарю.
Он. Во-во.
Она. Ну ты, как слабачка, берешь, смолишь, как человек, пацифически, а на следующий день - амбец, вода с карцером.
Он. Во-во! Этот же полкаш сажает пацифический. Разводить за жизнь умеют охмурялы, сука.
Она. А фильмец какой цветной кажный раз перед боевой борьбой для затравки садистической крутили? Американский фильм.
Он. Американский? Цветной фильм про негра, что ль?
Она. Про него, родного.
Он. Ни хуя не помню.
Она. Да ну, как же ты запамятовал такой фильмец-то сексуальный про негра голого родного, с глазами-то голубыми?
Он. Карие глаза у него были, Машенька!
Она. Тем более. Сказочка, блядь, как подходит цэрэушник к негру-смертнику со стула, сука, электрического для кина снятого учебного, и профессионально так сексуательно пхает ему в клеть грудняцкую кон-фу въебашником рученку свою махоньку-скрюченку и суперсксуально нежненько сердечко красинько из негра вырывает, и негр пять секундочек да с половиною глазами кровяными сердечко свое вольное в ладошках мягоньких видит цэрэушника, будто в ванночке кровавенькой ребеночек полошется, Христос Спаситель крестится. И за пять секунд да с половиною негр с ума как с горки ледяной соскальзывает и умирает не от сердца вольного независимого, а центра мозгового кровотечения. Редчайший кайфец пиздецовый - повидать свое сердечко вольненьким.
Он. А ну, бля, ну, как же, вспомнил. Это ж, блядь, смертника барона с глазами, сука, точно, карими, привели к нам в колледж снимать на кинокамеру. За кордон барон уебаться хотел, да людей ненароком при этом пококал. Ну и вмастырили вышку киношную барончику - хули добру-то пропадать на стуле лепестрическом.
Она. Мечту его детства исполнили - в кино сниматься. Раздели, гуталином черным под негра красить стали. А он не понимает: в школе ведь средней процессия, в зале актовом, пред детьми тринадцатилетними.
Он. И вот хуй его только баронский белым, сука, остался. И принялись хуй-то ему вазюкать, а он, блядь, ишак, что-то заартачился. Пришлось по хребту ебнуть мерину - докрасить член. Полутораметровый угорь, сука!!!
Она. Вот когда хуй его элитный встал-то у него во всей своей красе и всем своем величии-то царском! Но зажгли прожектора, камеру направили. И вот подходишь ты к нему, Венечка, в форме зеленых беретушек американскеньких и нежненько так нежненько-стремглав чески кон-фу приспособленчиком суешь в него меж ребер гуталиновых рученку сою девственну и на свет божий сердечко-солнышко живехонько выносишь!!! В тот миг я и влюбилась в тебя, Венечка!!! Безрассудно влюбилась, миленький!!! У Отелло-то хуй без сердца в моментальник скукожился. А у соседа хуй большой - як нему пристроилась, волосатику!!! (Бьет его по почкам.)
Он. Ух ты и... Ух ты и... блоха, пизда парашная. Я ж, бля, как свово ребеночка, держал его сердце, цветочек аленький, блядь, сука, Маша, Христеночка! И ведь, блядь, когда барон этот, Отелло гуталиновый, с хуем уже в пизду скукоженным, грабку, рученку-то свою кусошную протянул, сука, - дай, мол, сердечко-то назад, дружочек, мое, мол, сердечко кровное, я ж, бля, по состраданию, сука, нечеловеческому к жиду, еврею, барону предательскому нарушаю я, сука, инструкцию в доперестроечное хуйсломаешьное времюшко, Машенька!!! Даю я ему его Христеночка. И вот взял он свое чудо-солнышко и обратно в дырочку меж ребрышек гуталиновых, как в пизденочку ребеночка зародить пытается. Да не успел барон Мюнхаузен - ебнулся в лужицу кровищи-то своей да гуталиновой. Когда прожектора-то вырубили, а свет-то еще не зажгли, я, блядь, сердечко его в пластик, чтоб не текло, и в карман, на хуй. И тебя, суку, потом угостил супчиком сердечным холестериновым, блядь. Нам там в интернате за десять лет хуй бы раз мяска бы дали. Теперь наверстываем. В какие годы голодные я тебя, суку, мясом сердечным за бесплатно кормил, а ты мне в награду, сифон триперный, на конец заформила. Только скажи нет - загуталиню без предъявы, сука!
Она. Ну кончила, блядь, мента - шайбу шурупную гаишную, ну, блядь, полесбиянчила с подружкой балеринкой Аннушкой, ну обожрались водярой, сука, но ведь мало ж, блядь, стало. Пошли в кабак. Ну ее полкаш степенный афганский тут же захомутал - в номер повел факать. Ты уже рассказывал. А я гляжу: у стойки хиппи голодное дрочливое на меня дрочится.
Он. С двадцатью копейками в кабак приканал, ломовиком хуй стоял человеческий!
Она. Ну поканали танцевать, педрило.
Он. Мож, поебемся сначала, познакомимся. (Обнимает ее.)
Она. А хули мне платье хуем-то рвешь, небось, не казенное платье-то?
Он. Пизди больше, на хуй. Канаем, блядь. Хата свободна, сука. Предки в Южной Амазонии с папуасами каннибализмом занимаются. Им везет, а мы чем хуже?
Она. Один, сука? Отвечаешь, на хуй?
Он. Да один хуй, на хуй, сука. Мало ж, блядь, будет.
Она. Мало будет, добавлю, на хуй. Водка, бар?
Он. Бар, водка - идем ебаться, на хуй.
Она. Наебал же, сука, ёк у тебя водки.
Он. Наебешь - не поебешься.
Она. Мороженое хочу.
Он. У меня ж, блядь, хуй в кармане ночевал.
Она. Теперь знаю, на хуй. Одуванчик девочку ведет ебаться. На хату привел - жрать же нечего.
Он. Макароны, блядь!
Она. Килограмм, сука, улопала! Разделась, на хуй!
Он. С пизденки Кристиан Диором шибануло - чуть не угорел, на хуй!
Она. Недоволен? А хуем надо в пизденку лезть, а не шнобелиной своей горбатой, семитской, сука.
Он. Бля, впер-то в жопу, визга-то сколько счастливого с тебя вышло-то, сука.
Она. Удушила б, на хуй, без счастья, сука! Педрила. Это у педрил только двадцать копеек, чтоб поебаться. Когда в попочку ебешь девочку, ребеночка не бывает, Венечка! (Подходит к коляске. Плач младенца.)
Он. Тебе одного мутанта, сука, алкогольного принца мало? Барон ей граф, Отелло, рыцарь, сука, принца заделал, а я холестеринься тут мощами этими младенческими. Мясо б, бдя, как у негров еще было бы. А то, бля, на чужих детей духовку жечь, лепестричество валютное изводить.
Она. (Отходит от коляски, плач младенца прекращается.) Когда барон от меня уходил, он сумку с картошкой на хуй повесил и сказал пророческим таким басом Шаляпинским-Шилепинским, сука: хуй ты, дура Манька, когда еще себе такого хуя найдешь таранного-терзанного. Из-за тебя, педрилы, какого барона, на хуй, сборонила. Никогда барон не еб меня в жопочку - никогда, никогда, никогда.
