Анатолий Злобин - Ленинградский проспект, Засыпушка № 5
Так и заснула.
Теперь она его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку № 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже.
Тамара решила подать заявление в заочный институт. Сначала думала на факультет журналистики: теперь мода такая - все идут в журналисты. Алик ее переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки".
Она написала заявление, побежала к Алику за учебником английского языка.
Он подошел к ней.
- Сначала давай поговорим.
- О чем?
- Так дальше продолжаться не может.
- Что - не может? - Она будто не понимала, а у самой туман в глазах сделался.
- Или - или! - сказал он требовательно.
- Что - или? - Она по-прежнему ничего не понимала.
- Или мы расстаемся, или женимся.
- Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться?
- Эх, Тамарка, - сказал он с печалью и сел на тахту, - и зачем я только тебя встретил?
Она тотчас перестала притворяться, села рядом с ним на гобелен, приказала жадно:
- Говори!
Он начал с первого дня творения:
- У меня сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не хотел встречаться. У меня строгая программа жизни составлена: университет, потом диссертация. Моя семилетка. А ты все мои планы поломала - за тобой бегаю. Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома - надо заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут...
Тамара слушала, а в груди у нее прямо от сердца к горлу натянулась тугая звонкая струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом вылетело из груди и взвилось к звездам.
Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее.
- Не могу бороться. Нам надо пожениться, чтобы от учебы не отвлекаться. Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты молчишь?
Тамара ничего не ответила, и они стали целоваться. Струна обвилась вокруг ее шеи, захлестнула горло, и она почувствовала, что задыхается, задыхается, задыхается, вот уже совсем задохнулась, умирает, умирает - о боже, о такой смерти можно только мечтать.
Вдруг она увидела над собой чужое воспаленное лицо, и ей стало страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью.
Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он взял ее за руку.
- Ты мне ничего не ответила, - сказал он.
- Я согласна, - сказала она. - Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и потом решить...
Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие отношения.
- Зачем ты меня оскорбляешь? - спросила она как-то, чуть не плача от жалости к самой себе.
- Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.
- Я требую, чтобы ты меня уважал, - сказала она. - Отвернись, - и стала поправлять мятую кофту.
- Ты холодная, - бросил он. - Никогда не думал, что ты будешь такой холодной.
Тамара наконец привела кофту в порядок.
- А теперь проводи меня, - потребовала она.
Он подошел, положил руки на ее плечи:
- Останься.
- Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.
Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.
- Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.
- Вот еще, - буркнул он.
Они уже вышли на улицу и шли под дождем.
- Ты холодная. В этом все дело.
Тамара засмеялась.
- Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.
- Ты в этом уверена?
- Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?
- Попробуй скажи.
- Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!"
- Как ты догадалась? - усмехнулся он.
- Вот мы и проверили наши чувства, - сказала она.
- Придешь завтра? - спросил.
- Пожалуй, нет.
- Ну тогда пока...
И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку № 5 - надо войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не проснулись подруги.
- Как вы думаете? - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или нет?
Она замедлила шаг и вздохнула:
- Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела объяснить? - она задумалась.
Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.
Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна междугородного телефона светились напротив.
Молчание нарушила Тамара:
- Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" "Что ты, Алик!" Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем себе. А он не понимает... - Она задумалась...
Потом сказала очень горько:
- А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела - танцевал с другой.
- А вы?
- Я тоже с другим танцевала.
- Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.
- Я решила - уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.
- Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы замечательная девушка.
- Я - несчастная девушка. Вот кто я.
Что я мог на это ответить?
- Уже поздно. И холодно, - сказала она.
Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку. Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.
- Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом.
- Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.
Пожар
Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я вернулся в город.
Опять шагаю к засыпушке.
Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует Тамара - среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой рухляди - в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб "Строитель" на вечер "Учись танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы "нахаловки" было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял голову.
Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски. Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила торчали над головой. Опрокинутый "сервант" с выеденным черным боком, раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла - огонь сделал свое черное дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков, рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара - прямо на нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула дверь.
Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
- Все живы?
- Живы. Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта, чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке. Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь, - кричала она и плакала, - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки, кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ, приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было надето на девушках.
