Николай Лейкин - Угловые
— Ну, а теперь работаете что-нибудь? — допрашивала барыня.
— Да гдѣ-же, ваше превосходительство, при дѣтяхъ-то? Вѣдь ихъ накормить, обмыть надо. А ихъ четверо.
— Двое только.
— А было четверо. Двое-то всего только годъ какой-нибудь. Да и отъ двоихъ трудно отлучиться. Вотъ что отъ благодѣтелей получу, тѣмъ и живу.
— Могли-бы ходить работать. Дѣвочка въ школу ходить, стало быть на вашемъ призрѣніи только одинъ ребенокъ. Сколько ему лѣтъ?
— Третій годокъ пошелъ. Несмышленокъ онъ.
— Его въ Ясли. Близъ васъ есть такой пріютъ Ясли, гдѣ вы можете за десять копѣекъ въ день приводить вашего ребенка на время работы вашей въ этотъ пріютъ.
— Знаемъ мы, барыня. Но тамъ его уморить могутъ. А вѣдь я мать, мое дѣтище…
— Какой вздоръ вы говорите! Я сама тамъ членъ… — сердито проговорила барыня;. — Но странно… Вы вдовѣете пять лѣтъ, а у васъ ребенку третій годъ.
— Ахъ, барыня добрая! Всѣ мы люди-человѣки! — вздохнула Охлябина.
— Вы почему-же, собственно, теперь обратились въ наше общество съ прошеніемъ? Что вы просите?
Охлябина встала втупикъ.
— А какое ваше общество, ваше превосходительство? — спросила она послѣ нѣкотораго молчанія. — Я, барыня, во многія общества подавала, такъ ужъ перепуталась.
Барыня объявила, какое общество, и прибавила
— Мы довольно широко помогаемъ, по разнымъ отраслямъ, разумѣется только съ разборомъ. Вамъ что-же нужнѣе-то было-бы? Вы въ прошеніи не упоминаете.
— Намъ-то? Да лучше-бы, ваше превосходительство, денежную милость, такъ какъ мы сироты, а пить-ѣсть надо. Работать отъ дѣтишекъ не могу, да и хвораю я. Не оставьте денежной милостью.
— Нѣтъ, денегъ на руки мы не даемъ. Это наше правило. Мы можемъ дать вашимъ дѣтямъ бѣлье… сапоги…
— Вотъ вотъ… Тогда сапожки дѣвочкѣ позвольте.
— Это которая въ школу ходить? Доставьте намъ удостовѣреніе отъ у учительницы, что дѣвочкѣ нужны сапоги. Или, можетъ статься, у васъ за уголъ, не плачено?
— Не плачено, не плачено, сударыня. За цѣлый мѣсяцъ не плачено, — подхватила Кружалкина, стоявшая сзади барыни, и подмигнула Охлябихѣ.
— Тогда явите божескую милость на уголъ пожертвовать. Да фуфаечку-бы тепленькую мальчику-то и чулочки шерстяные, — просила Охлябиха.
— Что-нибудь ужъ одно. И то, и другое мы не можемъ въ однѣ руки. Наше общество слабо въ денежныхъ средствахъ. Сколько вы платите за уголъ?
— Полъ-комнаты у насъ, барыня-сударыня.
— Сколько-же вы платите?
— Пять рублей, — пробормотала искренно Охлябиха.
— Шесть… — брякнула въ то-же время Кружалкина.
— Ну, вотъ за квартиру за мѣсяцъ будетъ для васъ заплачено, — сказала барыня — Но вы должны работать, непремѣнно работать, — прибавила она и поднялась со стула, сбираясь уходить.
IX
Въ это время въ дверяхъ показалась Марья и загородила собой барынѣ дорогу.
— И я къ вамъ, барыня-сударыня-благодѣтельница… — заговорила она, стараясь надвинуть на подбитый глазъ платокъ и этимъ прикрыть изъянъ. — Если вы изъ того общества, которое сапоги выдаетъ дѣтямъ, то и я просила за своего мальчика. Ужъ не оставьте, ваше превосходительство, нашу бѣдность непокрытую. Вѣдь вотъ я бьюсь, какъ рыба объ ледъ.
Барыня съ головы до ногъ окинула Марью взглядомъ, и спросила:
— Да ваша фамилія-то какъ?
— Кренделькова… Марья Кренделькова, благодѣтельница.
— Кренделькова? Не помню такой. Хотя ваша фамилія такая, что легко запомнить. Вы здѣсь живете?
— Въ этой-же квартирѣ существуемъ, сударыня, только въ другой комнатѣ. Тамъ, рядомъ, я уголокъ снимаю. Махонькій уголокъ по сиротству нашему… Вотъ и квартирная хозяйка тутъ. У нея можете спросить.
— Вы въ какое общество подавали? Вѣдь есть много обществъ, — задала вопросъ барыня.
Марья встала втупикъ.
— Да вѣдь я неграмотная, ваше высокое превосходительство, мнѣ люди писали. А только въ такое, которое сапоги раздаетъ. Сапоги, пальто, калоши… Явите божескую милость, барыня, не оставьте сироту.
— Я членъ совѣта общества для пособія бѣднымъ теплой одеждой и обувью.
— Вотъ, вотъ… — подхватила Марья. — Такъ оно и есть… Въ эту точку… Оно… Туда мы и подавали.
— Вы замужняя? У васъ есть мужъ? — спросила барыня.
— Нѣтъ, сударыня… сирота…
Марья хотѣла сказать, что она вдова, но покосилась на Алябиху и потупилась.
— Отчего-же вы говорите: мы подавали?
— Да вѣдь много у насъ тутъ жильцовъ всякихъ. Всѣ подавали… А я сирота, совсѣмъ сирота. Помощи никакой.
— Но вѣдь все-таки чѣмъ-нибудь занимаетесь, работаете?
— По стиркамъ хожу, поломойствую. А только у меня, барыня, ломота въ рукахъ и ногахъ и круженіе въ головѣ.
— Сколько-же у васъ дѣтей?
Марья совсѣмъ забыла, о сколькихъ дѣтяхъ писалось у ней въ прошеніи. Она запнулась нѣсколько и отвѣчала:.
— Трое, сударыня.
Это взорвало Кружалкину. Она была зла на Марью за отдачу дровъ лавочнику, и проговорила:
— Ну, зачѣмъ-же врать-то барынѣ? Барыня эдакая добрая, сама пріѣхала, а ты врешь.
— Да вѣдь одинъ у меня въ деревнѣ,- поправилась Марья. — А другой…
— Можете показать мнѣ вашихъ дѣтей? Гдѣ они?
— Въ школѣ, сударыня, въ школѣ… Теперь такое время, — отвѣчала Марья.
— Не помню я прошенія Крендельковой, не помню, — покачала головой барыня. — Вы когда подали-то его?
— Да когда… Дня два ужъ какъ подала прошеніе. Я о мальчикѣ, сударыня, прошу… о сапогахъ…
— Два дня… Ну, такъ оно еще неразсмотрѣно. Могло даже и не поступить ко мнѣ,- проговорила барыня, посмотрѣла на лицо Марьи и спросила:- А что это у васъ глазъ-то, Кренделькова?
Марья покраснѣла.
— Да вотъ головокруженіе, ваше превосходительство, отвѣчала она. — Несла это я намедни корзиночку съ бѣльемъ, а у насъ лѣстница скользкая, оступилась я да и… Вы не подумайте что-нибудь, барыня, — прибавила она. — Конечно, не трудно у насъ и на кулакъ наткнуться, потому что народъ у насъ въ углахъ животъ фабричный, буйный, и онъ ни за что тебя въ пьяномъ видѣ двинетъ, а только это на лѣстницѣ, отъ круженія…
Квартирная хозяйка стояла и еле сдерживала, улыбку.
— Ну, что-жъ, покуда у меня не будетъ вашего прошенія, Кренделькова, я вамъ ничѣмъ помочь не могу, — сказала барыня. — Но вы все-таки считайте себя ужъ обслѣдованной. Показанія ваши я запишу въ мою записную книжку и ужъ сама сюда больше не пріѣду, ни отъ себя никого не пришлю. А сапоги для вашего сына вы получите. Я васъ вызову къ себѣ повѣсткой.
— Много благодарны вами, барыня, — кланялась Марья. — Вамъ Богъ заплатить, что вы не оставляете сиротъ. — Но нельзя-ли, барыня, и за уголокъ, благодѣтельница, за меня заплатить? Всего два рубля…
Марья была уже смѣлѣе. Видя снисходительность барыни, она наклонилась, чтобы поцѣловать ея руку, но барыня быстро спрятала руки за спину, тогда Марья приподняла голову и чмокнула барыню въ плечо. Барыня повела носомъ и строго взглянула на Марью.
— Вы водку, Кренделькова, пьете. Отъ васъ водкой пахнетъ, — проговорила она.
Марья смутилась, покраснѣла, но тотчасъ-же нашлась и отвѣчала:
— Нѣтъ, барыня, что вы! Точно что я сейчасъ выпила малость отъ сосѣдки, именинницы., а только это не отъ меня самой пахнетъ. Это отъ ногъ, сударыня… Я ноги натираю водкой, потому что у меня, ваше превосходительство, ревматизмъ въ ногахъ… Только водкой и спасаюсь. А пить — зачѣмъ-же?..
— Ну, смотрите. Будьте осторожны. Мы завѣдомо пьющимъ людямъ не помогаемъ.
— Боже избави, барыня… Что вы… Это отъ ногъ. За уголокъ-то, барыня, можно разсчитывать получить?
— Нѣтъ, нѣтъ. Что-нибудь ужъ одно: или сапоги, или за уголъ. Вы просите сапоги — сапоги и получите. Да наконецъ вы у меня и на замѣчаніи… Этотъ глазъ… Этотъ запахъ… Вѣдь я не могу провѣрить. Дайте мнѣ гдѣ-нибудь къ столу присѣсть, чтобъ я могла въ записную книжку записать, — обратилась барыня къ квартирной хозяйкѣ.
— Въ кухню, ваше превосходительство, пожалуйте, — засуетилась Анна Кружалкина. — У меня тамъ столъ чистый… Сейчасъ только съ мыломъ и пескомъ вымыла.
— Ко мнѣ, барыня, пожалуйте въ уголокъ, — приглашала Марья. — У меня тоже есть столъ…
Обѣ женщины повели барыню изъ комнаты Охлябиной. Сзади слѣдовалъ лакей, за лакеемъ Охлябиха.
— А мнѣ-то, сударыня, какъ-же быть? — заунывно спрашивала Охлябиха. — Я дѣвченонкѣ сапоги просила, а махонькому мальчику фуфаечку и чулочки.
— Получите, получите. Ваша просьба можетъ быть уважена. Я вызову васъ къ себѣ повѣсткой, и вы получите отъ меня билетъ на полученіе изъ лавки сапогъ, фуфайки и чулокъ.
— Нельзя-ли, благодѣтельница, и мнѣ чулки въ придачу къ сапогамъ для мальченки? — клянчила Марья. — Вѣдь какіе холода-то стоятъ.
— Хорошо, хорошо. И эта просьба ваша можетъ быть удовлетворена.
Барыня подсѣла въ кухнѣ къ столу, кинула изъ бархатнаго ридикюля изящную сафьянную книжечку съ золотымъ обрѣзомъ и стала въ нее записывать показанія Марьи.
