Николай Михин - Повести и рассказы
перевернута сзаду наперед и уши ее болтались, как птичьи крылья. Он стоял, склонившись над сидящим инспектором и пьяным голосом диктовал: "санитарное состояние нормальное". А на обоих подошвах Хромовых сапог инспектора, составляющего акт, налипло вместе с соломой по огромной лепешке человеческих испражнений. На галошах фельдшера испражнения были поменьше и без соломы. Остальные сидели с другой стороны стола, и ног их Кольке не было видно. Возможно, кто-то из них и впрямь считал такое состояние нормальным... Другого-то не видели.
Сейчас-то уборные (скорее, правда, пародии на уборные) есть почти у каждого За личными домами следить стали лучше. Соломенные крыши со своими дырками сменились жестяными и черепичными. Но помои выплескивают на улицу прямо с крыльца или через забор палисадника. Даже на главной улице - лужи, утки плавают. От начала улицы до церкви - бурьян выше человеческого роста. И полуразрушенная церковь. Сейчас никто не рискнет селиться на Маленьком порядочке. Было бы куда, сбежали бы и с более высоких мест. Неужели им оставят этот единственный выход - сбегать?.. Ведь можно, наверное, навести порядок на своей земле, да и есть уже инициаторы... Почему же им не давать делать это хорошее дело - наводить порядок? Тогда никому бы и в голову не пришло убегать с Маленьких порядочков. На ошибках учатся. Их исправляют. Наведением большого порядка в своем селе. Время этому уже пришло.
ТОНЬКИНА СВАДЬБА
Тонька была Дементьева. Но Дементьевых в Юсово, почитай, четверть села. Родственники и просто однофамильцы. Чтобы не путать, их звали поуличному: Японцевы, Бирюковы, Носовы, Пистушкины и т.д. По-уличному Тонька была Японцева.
Из всех двоюродных сестер и братьев после войны Тонька Японцева первая вышла замуж. Вышла за положительного парня Николая Чернавцева, род их почему-то звали попами. Может быть кто-то из предков был священником, или по какой другой причине - неизвестно. Однако, парень был самостоятельный, и женились они с Тонькой по любви.
Для нас, стриженых босоногих мальчишек, это была вообще первая свадьба, которую мы видели. Свадьба на селе - всегда событие, тем более такая, как Тонькина. Народу набралось столько, что в обоих избах дяди Васиной пятистенки умещались с трудом. Только с Тонькиной стороны набиралось десятка четыре человек: по отцовой, японцевой линии, да по материнской (мать в девичестве была из Линьковых, хотя тоже Дементьева), да несколько подружек. Пили и гуляли, пели и плясали. Плясали так, что половицы гнулись, посуда будто тоже приплясывала на столе, соломенная крыша шаталась и вздрагивала так, что воробьи дружными стайками вспархивали и улетали прочь. Гармонисты сменяли один другого, нельзя же без отдыха, да и выпить тоже надо, закусить. Иногда гармонисту не давали и с лавки встать. Обступали его со стаканом, картофелиной, селедкой. Приглушал на немного гармонь, быстро выпивал, закусывал и продолжал наяривать, перекрывая заливистыми руладами дробный перестук каблуков и звонкие припевки пляшущих:
- Отчего же не сплясать,
Отчего не топнуть?
Неужели в этом доме
Переходы лопнуть? - Так в наших краях в разговоре
произносят глаголы будущего и насто ящего времени: он идеть, они лопнуть, - в неопределенной форме. И далее:
- Пошла плясать,
Доски гнутся.
Сарафан короток - Ребята смеются.
Курить старались выходить на крыльцо, на улицу, а выходя на улицу, и плясали там. Гармонь было хорошо слышно через открытые двери. А потом и гармонисты вышли на свежий воздух, и свадьба продолжалась уже на улице. Сразу около дяди Васиного дома собралось множество любопытных односельчан, соседей. Все с интересом наблюдали за весельем, некоторые не выдерживали и сами пускались в пляс вместе с гуляющими. Родители молодых и сами молодожены угощали подошедших и подключившихся к свадьбе людей. Те выпивали, как водится, с пожеланием здоровья молодым и большого количества детей.
Немного забегу вперед события, так как не могу не сказать, что все пожелания сбылись на сто процентов, что говорит об искренности чувств и гостеприимстве, в чем тоже особенность Тонькиной свадьбы. Они прожили счастливую жизнь. Конечно, все в работе, все горбом да пупком, но в любви, согласии и благополучии. Шестерых детей вырастили: трое девок да парней столько же. У каждого своя семья. Внуков у Тоньки с Колькой куча.
А свадьба только разгоралась, входила в силу. Перепляс у дома перешел в перепляс на улице и - дальше по селу. На каждой более-менее вытоптанной площадке у какого-либо дома останавливались и плясали. Выходящих полюбоваться на свадьбу хозяев угощали (графины с водкой и закуску несли с собой), а если в доме жили родственники молодоженов, те угощались и в свою очередь сами приглашали молодых в избу и угощали их вином и хлебом-солью, чем Бог послал. И снова плясали и пели и, что удивительно, не уставали. Причем, спетое ранее не повторялось. Откуда только что бралось. Тут были и камаринские, и семеновны, и мотани, но чаще звучали елецкие да рязанские частушки и страдания. Особенно красиво получалось, когда быстрого темпа частушка сменялась отчаянным и безутешным страданием. Сюжеты больше были свадебные, любовные, соответственно случаю. Были и с картинками, и менее откровенные. Один начинает в переплясе почти речитативом:
- Она меня заразила
На высоких каблуках.
А я ее тоже, тоже - На огороде, в лопухах.
Другой протяжно и голосисто продолжает:
- Эх, она меня
Съесть хотела:
Искусала
Мое тело.
И снова пляс.
Мимо старинной полуразрушенной церкви прошли, не останавливаясь, но музыки и песен не прерывая. Один какой-то пьяненький с угреватым лицом мужик, не из гостей, все пытался пробраться в центр пляски, но его не пускали, и он, приплясывая среди зрителей, фальцетом пропел под мотаню:
- Ой, мотаня, ты, мотаня,
Ты, мотаня - глупая.
Не ходи, мотаня, в церковь:
Поп за сиськи щупая.
Мужика сразу одернули, не из-за религиозного чувства, да и вольности, высказанные в частушке, сельской цензурой допускались. Многие помнили, как в тридцатые годы за перегибы в антирелигиозной пропаганде и агитации он, тогда молодой еще парень, был даже выведен из числа комсомольского актива. Его не любили и сторонились: знали, что некоторые неосторожные вынуждены были в свое время сменить родные
места на весьма отдаленные и суровые районы северного Урала и Сибири не без помощи этого угреватого активиста. Едва избежал этой участи и Максим Зиновев, единственный мужик в селе, сохранивший крестьянский облик. Носил бороду, чем очень был интересен для сельской босоногой мелкоты. Мы его рисовали в тетрадках, на упаковках, на газетных полях - на всем, на чем можно было рисовать. Борода делала рисунки похожими на оригинал. По селу ходили разговоры, что за эту бороду ( вызов что ли какой видели в ней власть имущие), а не только за высказывания в защиту сохранения сельского храма, чуть не упекли деда Максима, куда Макар телят не гонял. Но все обошлось. Сейчас он стоял среди зрителей и слегка притоптывал правой ногой в такт музыке. Над густой, сросшейся с усами и бакенбардами, бородой улыбались серые с синевой хитрые дедовы глаза.
А свадьба двигалась по главной улице села, которая по-местному так и называлась: Село.
Заводилами на свадьбе были свидетели, то есть, дружки бывших жениха и невесты, а сегодня - мужа и жены. Дружками были Шурка Японка, двоюродная сестра невесты по отцу, и Минька Линьков (или просто Линек), двоюродный брат по ее же, Тонькиной, матери. Оба дружки были не простыми заводилами, а ряжеными. Минька был наряжен женщиной. Длинный, в женском нарядном сарафане, кокошнике, в туфлях на высоком (хорошо еще не шпилька) каблуке, он выглядел еще длиннее, и поэтому один вид его вызывал улыбку. Его длиннота и неуклюжесть особенно подчеркивались тем, что рядом с ним выплясывала низенькая росточком, подвижная Шурка, одетая под джигита, в костюме с газырями, с кинжалом. Они задавали тон всем, и свадьба шла, как на одном дыхании, без срывов и сбоев. Молодые первыми заражались примером дружек, но у них выходило все степеннее и солиднее, они как бы не бросались в пляс, а вступали. Тонька в подвенечном наряде белой уточкой кружилась в центре свадьбы. И сизым селезнем, водя ее за руку, грудь вперед, ходил вокруг возлюбленной ее молодой супруг.
Ну, а дружки уж и выделывали кренделя. Линек превзошел самого себя: он крутился волчком, ходил петухом, делал, подобно запорожцу в гопаке, невероятные прыжки. А руки-то, руки без устали отбивали чечетку: по груди, по коленям, по голеням, по земле...
- Все папаши собралися,
А мово папаши нет.
Мой папаша чрез мамашу
Отправился на тот свет, - и сразу:
- Ой, страданье страданцово,
Теперь воля не отцова.
Тетка Нотя Линькова, мать Минькина, тихонько улыбалась да с укоризной покачивала головой.
С плясками и прибаутками добрались до дома жениха. Родители были уважаемые на селе люди, но несколько прижимистые. Поэтому все с интересом наблюдали, как будет встречена свадьба.
