Алекс Родин - В поисках ветра силы
В те дни я много размышлял о событиях прошедшего лета и понял, что со мной произошло нечто, быть может действительно самое важное в моей жизни. Не хотелось примириться с тем, что лето закончилось, и понять, что дело не в трахтемировской хате, не в ясене и даже не в Зарубиной горе, а только в том нечто, которое властно прикоснулось к нашим душам - вкус реальности, чувство настоящего, чувство неуловимой подлинности мира... Это нечто было подобным далёкой звезде, а люди ставшие когда-то причастными к нему кометам, притянутым этой звездой, описавшим вокруг неё свои траектории и уходящим теперь вдаль, чтобы никогда не вернуться. Но теперь их путь и судьба изменены притяжение этой звезды.
Так и мы, прикоснувшись к этому нечто, слишком великому и необъяснимому, чтобы его можно было описать словами, уходим потом вдаль по дорогам жизни, но это навсегда остаётся в памяти, как открытое окно, через которое продолжает литься яркий свет.
Минули годы, новые пути увели меня к иным горам, где суждено было произойти ещё более удивительным событиям. Но каждый раз, когда я проплываю на "метеоре" мимо трахтемировского мыса, где над искрящейся водной ширью раскинулось небо Великого Полдня и вижу гору, на которой когда-то стояла хата под ясенем, память о той поре снова оживает в душе со всей яркостью.
"Де ми жили - ростимуть
без наймення пальми,
i вугiль з наших тiл
цвiтиме чорним квiттям..."
Там было самое начало моего пути в Волшебной Стране и дух тех лет, дух трахтемировского посвящения вобрал в себя всю влекущую силу неведомого, зов всех непройденных дорог. Ведь летом 1982 года, среди гор и полей, когда жизнь только начиналась, только восходила к своему полдню, она казалась непрожитой и обещающей столь многое. И когда моя мысль обращается к воспоминаниям, то время кажется подобным образу рая, неизменно существующему в непреходящей вечности пространства метафизической юности. Там я всегда молод, мне всегда 25 лет, а передо мной - все дороги, и они зовут вдаль. На тех дорогах я впервые познал чувство прямой линии, проходящей через всю мою жизнь - линии судьбы, линии счастья. Это там, у горы Круглый Дуб в 1980 году я впервые высадился на это побережье с моторной лодки; там начинался мой путь в фантастический мир мечты и мифа мир, игравший со мной столь самозабвенно...
Я вспоминаю хату, стоявшую под ясенем... её бело-голубые стены, запах дерева, сена; тишину, прохладу и неподвижность покоя... Образ обители, сопровождавший меня потом долгие годы странствий... Август и сентябрь 1982-го... Небо и звезды, яблоки и "мед солнца"... Архетипический образ того изначального рая, который по-украински называется словом "вирiй" тот "вирiй", куда по преданию осенью улетают птицы и куда отправляется душа после смерти. С тех пор прошло почти двадцать лет, но я не могу без ностальгического волнения вспоминать то время...
"О безтурботнiсть лiт давно минулих!
О юностi божественне кострище!"
"Время - солнечный сок..."
В конце 1982 года, 31 декабря, мы снова встретились в Трахтемирове с Виктором, а потом неожиданно приехал Валера К. с женой. С Валерой я познакомился в прошлом году - мне позвонила моя подруга Марина и сказала, что со мной хочет поговорить интересный парень; Валере же она сказала, что сейчас трубку возьмет "дядько", который якобы может абсолютно все. Валера меня хорошо срезал, спросив по телефону, могу ли я ему достать личинок мух определённого вида (последовало латинское название). Личинок мух я, конечно же, достать не мог.
Валера окончил биологический факультет Киевского университета и был направлен на работу в Каневский заповедник, где прожил несколько лет. Там в его душу, надо полагать, и вошло то "нечто", которое роднит его со мной.
Средь холмов стихнет ветер в ночи
И по непроходимой дороге
Дождь придет и в окно постучит,
И дождется тебя на пороге.
Спотыкаясь нашаришь штаны,
Плащ накинешь и выйдешь из хаты
Под покров проливной тишины
И под осыпи груши горбатой.
Он прильнет своей мокрой щекой
К твоей выжженной солнцем щетине
И заметит, что ты не такой,
Спросит, как твое новое имя...
Работая в заповеднике, Валера специализировался по изучению мух, точнее, какой-то одной специфической и редкой их разновидности. Он рассказывал, что когда проходил по дорогам через села с рюкзаком и сачком для ловли насекомых, местные жители глумливо окликали его: "Хлопець, та де ж твоя риба?", а какая-то баба в Григоровке приняла его за шпиона, разбрасывающего "американських жукiв"
на огороды. Охота за насекомыми играла для него ту же роль, что для меня странствия с рюкзаком по берегу в поиске окаменелостей для причастности к тем древним морям, которые давно уже высохли в своих берегах, стали зелеными песками обрывов, и прибой их если и шумит где-то, то разве что в глубине моего воображения. И сбор окаменелостей, и охота за насекомыми - это был повод для какого-то иного способа бытия: уехать на из города и путешествовать по дорогам.
Потом Валера не раз бывал в трахтемировском доме; ел у костра печеную картошку и, подобно другим странникам, оставил на белой стене хаты свой автограф - В. О. К.
"...Мы прорастаем где-нибудь
долгим воспоминанием имени
разных тысячелетий
рассеянные каплями крови
маковой и васильковой
мы прорастаем где-нибудь
под утренним бризом времени
ненастоящим летом..."
Его стихи часто всплывали в моей памяти на дорогах странствий ("куда нам деваться, когда окончится лето?").
Мы злые побеги времени
люди-чертополохи
под ветром с пивною пеною
ветром великой эпохи...
Валера дружил с Наташей Т. и они первые дошли до первоистока Темного Яра - того истока, который всегда поражал мое воображение своей загадкой, скрытой за крутыми темными горами и обрывами, пока я просто однажды не одел сапоги и не отправился сам вверх по Яру к его началу - туда, где обитали духи этих гор.
Когда лето закончилось, Валера последовал дальше своим путем, а я мрачной осенью часто смотрел на автограф на стене и завидовал ему - он пришел сюда сияющим голубым летом и ушел дальше; для него этот дом на горе над Днепром у ясеня был частью чего-то ещё, иной жизни со своими интересами; только яркое пятно в памяти. Я же оказался в плену этих гор, в плену Темного Яра и сумрачного декабря.
Мы входим в лето глубже и глубже
чувствуя скользкое серое дно...
А тогда, новогодним вечером мы с Виктором пришли из заметенных снегами яров. В хате уже сидели Валера и Лена, его жена; было тепло, горели свечи, на столе стояло шампанское...
И космос шуршит
и снежинки о наст шелестят.
Там в хате горит керосинка и Витька
Уснул сняв очки на нестынущей печке
И Сашка величественный и прозрачный
Вернулся с мороза и не раздеваясь уснул
И мне бы уснуть, в наползающей тени
Оконной крест-накрест зачеркнутой рамы...
Там, в хате, куда по ночам всё стучится
Мой дождь и по прежнему время
Течёт по отдельному руслу
И каждый из нас иногда приезжает оттуда.
Ты знаешь: я адрес сменил уже дважды и умер...
...найдешь ли меня в этом городе мрака?
Но все же
Найди. Я прошу: отыщи. Я всё тот же...
Сняв валенки и ватные штаны, мы сидели у горячей печи, сложенной Шкипером из глыб камня-песчаника, добытого на берегу Днепра, смотрели на яркий свет керосиновой лампы, пили шампанское и ели сыр, а Валера читал свои стихи.
Где дом, с которым разлучен,
Где ворот черного колодца
И цинк ведра, который в нем
Как колокол, качаясь, бьется...
В печи потрескивали дубовые дрова, добытые из обломков старых хат.
Спи, ветер! Твоего плеча
пока не оцарапал Черный Луч печали...
Спи, ветер, погаси свою печаль,
укрой слоистым облаком Звезду...
А за черным окном - морозная ночь, яркая звезда и луна над горами...
Мы входим в лето глубже и глубже
чувствуя скользкое серое дно
такое предчувствие, будто светлое лето
подернуто серой волной...
Теплый липовый сок
зыбкий скользкий восток
уплывем-уплывем, ветер солнечный сок
по единственной из сотен тропок дождя
опадает скорбя время
утренний бриз тихо плачет по нас
на горе зверобой голубой-голубой
в этот призрачный час
ветер острый несет раскаленный песок,
уплывем-уплывем...
время солнечный сок...
Говорят, что Валера появлялся в Трахтемирове летом следующего года и жил там некоторое время в заброшенной хате около дороги. Я же его с тех пор больше не видел, но строки его стихов снова и снова всплывают из памяти.
Прочерчивая круги в черноте
пером касаясь сажевых скрижалей
невольно вырезая вязь печали
дар истины вручая пустоте
звезду снабжая признаком и свойством
земным телам даруя слова тень
земная женщина, известная лишь тем
что знает каждый запах беспокойства
