Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 2)
Первый самостоятельный визит к вождю - не за ручку с кем-то из членов ПБ, не мимолетная встреча в ходе многотысячного митинга или собрания. Нет, именно аудиенция, в ходе которой можно выдвинуть захватывающую дух инициативу, показать, что и он не лыком шит. Нервное возбуждение на пределе, от ожидания свершения возможного счастливого чуда - например, приглашения в кандидаты в члены ПБ (а почему бы, в конце-то концов и нет?) - все существо его трепещет. И вместе с тем виски сдавливает неуютное, холодное ощущение неуверенности, томительное предвосхищение мрачной, непредвиденной неожиданности. Словно в кромешной тьме бредешь на ощупь по трудной дороге и не знаешь, чем может быть чреват следующий шаг сверкающей пещерой Алладина или мертвящей бездной ада...
Воистину исторический был день 10 мая 1935 года, когда первый секретарь МК и МГК ВКП(б) Никита Хрущев энергичным шагом вошел в приемную Сталина. Исторический для Никиты. Он только что принял бразды столичного правления от любимого покровителя Лазаря Моисеевича и впервые появился в Кремле в новом качестве.
- Здравия желаю! - громко, радостно гаркнул он с порога. В приемной было пять человек - Поскребышев, Тухачевский, Шолохов, Ягода, Блюхер.
- Я бы все же твоего Григория Мелехова... - Ягода поднял руку над головой писателя и замолк, оглянувшись на голос вошедшего. Остальные - кто с удивлением, кто с недоумением, кто с укоризной воззрились на брызжущего энтузиазмом и задором хохла (ибо вопреки истине почти все в высших эшелонах власти считали Хрущева таковым).
- Мы, разумеется, поздравляем вас, товарищ Хрущев, с новым назначени
ем, - кашлянув, хмуро произнес Поскребышев. - Однако, шум здесь, - он многозначительно кивнул на двойную входную дверь в кабинет Сталина, возбраняется категорически.
Говоря это тихо и размеренно, он сделал особое ударение на двух последних словах. И вновь углубился в лежавшие перед ним на столе бумаги. Маршалы, глава НКВД и автор "Тихого Дона" обменялись с Никитой рукопожатиями. Поздравляли вполголоса, чуть не шепотом.
- С тебя причитается, - Блюхер улыбнулся, подмигнул. - Чтобы секретарилось на ять!
- Оселедец бы вырастить - гарный запорожець був бы! - лукаво усмехнулся Шолохов, глядя на легкий пушок на голове Хрущева. Никита покраснел, натужно улыбался, исподтишка бросая опасливые взгляды на стол у окна, за которым восседал "надмiрно суворий секретар" вождя. "Вот такая дурница может испортить все, - замирая от ужаса думал он, принимая поздравления и шутки. - Роковой ошибкой может быть самое доброе слово, но сказанное громче, чем позволено. И не там. И не во время. Ну что ж, век живи - век учись, Никита". Он осторожно, словно стесняясь чего-то, достал из кармана брюк большой носовой платок (Нина сама старательно подрубила полдюжины на прошлой неделе), протер крупные залысины, щеки, нос. Когда Поскребышев запустил его, наконец, в санктум-санкторум, Сталин стоял у окна, смотрел на город в надвигающихся сумерках, держа в одной руке потухшую трубку, в другой какую-то папку. Медленно повернувшись, он устремил взгляд на Хрущева и, помолчав, словно додумывая владевшую им мысль, сказал:
- Вы встречались с товарищем Берия, товарищ Хрущев?
Вопрос был совершенно неожиданным.
- Я? С Берия? Который в Закавказье? Нет, товарищ Сталин, никогда не встречался.
Сталин раскрыл папку и показал Никите довольно пухлую рукопись. Глядя Хрущеву прямо в глаза, заметил в раздумье:
- Прислал мне текст своей работы о революционной борьбе коммунистов Кавказа. В основе все правильно. Даже слишком правильно. Это и вызывает настороженность. Не помню уж кто, но очень верно сказал: "Здорово хорошо тоже нехорошо". А главное - очень Сталина хвалит. Во-первых, это мне не нравится. И, во-вторых, это мне не нужно. Впрочем, к нашей встрече это не относится.
Он неспешно пересек весь огромный кабинет и, положив папку и трубку на конференц-стол, протянул руку Хрущеву:
- А пригласил я вас, чтобы сказать вам вот что. Поздравляю с чрезвычайно важным назначением. Столица. Москва - и сердце, и мозг страны. Надеюсь, партия надеется на вас, Микита.
Так он назвал Хрущева впервые, и у Хрущева на глазах выступили слезы. При каждой встрече со Сталиным Хрущева охватывало трепетное, сладостное, никогда ему ранее неведомое чувство. В нем были и сыновняя любовь, и бесконечная преданность, и безоглядное обожание - за простоту, мудрость, аскетизм и осознанную, бескомпромиссную верность Идее. Тело охватывала дрожь, сменявшаяся истомой. И он готов был идти за вождем и на пир, и на плаху, и отдать саму жизнь за великого мессию коммунизма.
Никита быстро наклонился, стал целовать сталинскую руку.
- Товарищ Сталин, товарищ Сталин... - всхлипывал он при этом, замирая от счастья.
- Что вы это? Глупость какая! - Сталин вырвал свою руку, взял папку и трубку и направился к своему письменному столу, который был расположен в дальнем углу кабинета у окна. Закурил, и весь кабинет постепенно наполнился сладким ароматом "Герцеговины Флоры".
- Подходите, садитесь, - он указал Хрущеву, который стоял ни жив, ни мертв у двери, на кресло у своего письменного стола, а сам сел в кресло напротив. - Что это у вас за бумаги, свернутые в трубку?
Никита мелкими шажками, бочком подошел к Сталину, но продолжал стоять.
- Садитесь, - увещевательно-отеческим тоном повторил он. - Я вас слушаю.
Никита суетливо развернул несколько больших листов ватмана, стал искать глазами, чем бы прижать их с двух сторон, чтобы они вновь не сворачивались. Сталин передал ему две бронзовые чернильницы с массивного прибора.
- Это, товарищ Сталин, черновые эскизы моего предложения перестройки Кремля, - Никита скромно потупился. Вздохнул тяжко и, съежившись под удивленно-строгим взглядом генсека, стал выдавливать из себя слова:
- После ликвидации храма Христа Спасителя, акта, на мой взгляд, совершенно необходимого и своевременного (а, может быть, даже и запоздалого) я имел продолжительную беседу с Лазарем Моисеевичем Кагановичем. И даже не одну.
- Наш Лазарь большой говорун, - Сталин усмехнулся в усы, неспешно примял табак металлической ложечкой, вновь раскурил трубку. - О чем же вы беседовали?
- А надо, товарищ Сталин, окончательно искоренить поповскую... - он хотел сказать "херню", но вовремя сдержался - ...поповскую нiсенiтницю.
И, уловив вопрос в глазах вождя, пояснил: "Околесицу". Сталин молча попыхивал трубкой и Никита, приняв это за одобрение, продолжал, обретая уверенность и вдохновляясь:
- Кремль испокон веку был вотчиной московских князей и царей. Чтоб легче дурить нашего брата, понастроили они там церквей видимо-невидимо. Теперь наступила новая эра рабочих и крестьян. Теперь мы хозяева жизни. И мы будем строить то, что любо-дорого нашему сердцу и разуму. Предлагаю снести к чертовой бабушке Успенский, Благовещенский и Архангельский храмы. Да, и, конечно, колокольню Ивана Великого. А вместо всего этого хлама мракобесия построить Дворец Комсомола, Дворец Профсоюзов и Дворец Партии. И заместо колокольни - Дворец Пионеров!
"Лихой хлопчик наш Микита, - подумал Сталин. - Весь мир насилья - до основания. Мда..."
- Как вы думаете, товарищ Хрущев, - он присел за боковой столик, отхлебнул из стакана в простом подстаканнике глоток остывшего чая с лимоном, приглашающим кивком указав Никите на второй стакан, - правильно мы сделали, ликвидировав в двадцатых большую часть духовенства?
- Тут не может быть двух мнений! - Никита вскочил с кресла, поднял сжатые кулаки над головой. - Паразиты, захребетники, кровососы! Жаль, что не всех, а только большую часть. И буржуазию жаль не всю извели, надо было вырубить ее под самый корень, чтобы никаких мерзких побегов в будущем не проросло на нашем святом пролетарском поле.
- Но ведь вместе с ними уничтожалась национальная русская культура. А она создавалась веками.
- Товарищ Сталин, - Никита решил, что вождь нарочно подначивает его, - мы создадим нашу, новую, социалистическую культуру, она будет и выше, и чище, и прекраснее дворянской.
Наступило молчание. Сталин пошел вокруг конференц-стола, глядя то в пол, то прямо перед собой. Никита застыл, провожал его глазами, боясь шелохнуться. "Подумаешь - их культура! Будут и у нас свои, рабоче-крестьянские парни, которые утрут нос и Пушкину, и Толстому, и Гоголю. Вот Горький - из босяков, а прославился на весь свет", - убеждал себя мысленно он.
- На голом месте вырастает лишь чертополох, - как-то отрешенно произнес Сталин. - Но я сейчас не об этом. Я о десятках тысяч казненных.
Никита вздернулся, порываясь сказать что-то, но Сталин повернул к нему руку ладонью, призывая молчать.
- Да, все верно, борьба есть борьба, если не ты врага, так он тебя. Железная логика любых, в том числе и классовых битв. Но меня иногда преследуют слова юродивого из "Бориса Годунова".
Никита смотрел на вождя непонимающе.
- Такие вещи надо знать, - бесстрастно сказал Сталин. - Одни вещи понимать, такие как, например, "Дни Турбиных". Другие - как, например, "Борис Годунов" - обязательно знать наизусть. Без этого Россию просто не понять. Пушкин - энциклопедия русской жизни. Более всеохватна и глубже, чем Шекспир - энциклопедия английской. Царь Борис просит Николку помолиться за него. И юродивый отвечает: "Нет, нет! Нельзя молиться за царя-Ирода Богородица не велит". На душе Бориса лишь один грех - жизнь малолетнего царевича Дмитрия. А на нашей, на моей миллионы...
