Олег Павлов - Русские письма
Выборы в России обеспечивают победу тем, за кого бы большинство населения так или иначе не проголосовало. В России голосует и решает исходы выборов маргинальное меньшинство - а на выборах в местную власть достаточно уже и 25% от всех голосов избирателей, чтоб выборы были признаны состоявшимися, тогда как неявка на избирательные участки оставшихся 75% есть такое же волеизъявление гражданское, обнаруживающее истинное отношение граждан к предложенным им на выбор кандидатам, а в еще больше мере - к самой нынешней безликой избирательной системе. При том выборы в органы власти районов, областей, городов отданы на откуп местным администрациям формирование избирательных комиссий, недопущение наблюдателей открывает широкий простор как для предвыборных махинаций ( "Даже так: выборы в рабочий день. Отпускали с полдня с условием: обязательно проголосовать - проверим! Надо было набрать квоту. Удивительная квота, когда менее 10% населения определяют власть для всех"), так и для фальсификаций уже результатов выборов ("Администрацию не беспокоит, за кого проголосуют - опыт фальсификаций уникальный: в Липецке больше года длится процесс о фальсификации выборов губернатора в начале 93 года - и вряд ли конец ").
Все так оболгано за эти годы, что голосовать уже долго не пойдет именно решающее большинство - это 25-4О летние, для которых выборы теряют смысл, так как эта часть общества, и должная быть социально-активной, уже ни во что и никому не верит - и настроение потому почти безнадежное. Разочарованное ж большинство толкает власть в объятия жириновщины, баркашовщины, зюгановщины (" а также еще типа Мавроди - мошенника вроде... ").
Приватизация в России произошла не в интересах рабочих: они не понимали даже ее сути. И не в интересах производства: управляющий завода назначался чиновниками от Госкомимущества и оказывался им временный, пришлый человек, который даже зарплатой не зависел, как рабочий, от состояния производства, отчего и выгодней становилось просто сдавать помещения из-под остановленного, разрушенного производства в аренду, а рабочие безропотно голосуют за все решения новой заводской администрации, боясь увольнений за свои питейные грешки. Рабочих не увольняют, но и не платят заработной платы - не увольняют, чтоб не платить пособий по увольнению. Взыскание долгов по суду - начало бюрократической волокиты, которую рабочий человек, не имея средств на помощь юриста, редко когда осиливает до конца ("суды занимаются волокитой по отношению к нам - рабочим, то им не та бумажка, то подпись не та"). Состоянием приватизированного завода и судьбой рабочих не интересуются краевые власти - губернатор, краевая Дума освобождены от ответственности и брать ее на себя добровольно уже не хотят. Профсоюзное движение, как еще одна законная форма защиты рабочими своих трудовых прав, лишилось смысла, если завод не приносит прибыли и его администрация вовсе не заинтересована в рабочих. Профсоюз уже в самом абсурдном виде превращается на заводе в пособника администрации ("На заводе остался один член профсоюза, она же председатель профсоюза, она же начальник производства"). Если завод стоит, то рабочие лишаются не только средств к существованию, но и медицинской страховки, так как оплачивать ее должно неработающие предприятие. Совершенно обреченными оказываются те, кто проработал на заводе по 20-25 лет - если все, кто еще здоровы и в силах, увольняются и устраиваются на новых местах, то для рабочих предпенсионного возраста, которых и большинство, увольнение равносильно потере трудового стажа, он прекращается, когда человек увольняется с завода и не находит в течение ближайших месяцев нового места работы, а пожилых-то нигде и не принимают на работу ("Пытался найти работу. Годы пенсионные - а надо только молодых. "Ты что, спонсоров ищешь, когда дуба дашь" - вот такое можно услышать из уст отдела кадров, да еще от женщины"). В конце концов рабочий человек как таковой оказался выброшен из жизни ("У нас в городе весь транспорт с 1 марта переходит на коммерческий уклон. А я как смогу купит билет в автобусе, трамвае, троллейбусе? Где я возьму такие деньги?! ").
Если на рабочих или инженеров еще можно будет выучить, возрождая промышленность, то разруха долгая в сельском хозяйстве пускает на убыль даже не урожаи да надои, а само русское крестьянство - деревенский человек отвыкает от крестьянского труда, научить же кормиться от земли, научить р а б о т е на земле почти нельзя, ведь земля это не станок, а живая почва, равно как земледелие - не производство, а могущая быть утраченной к у л ь т у р а пользования землей, ведущей себя по особенному в разных краях и условиях.
Крестьяне живут на земле - это еще одно их отличие от рабочих, которые живут в городах, где свободны люди переселяться, переезжать, а также в поисках работы, поэтому безработица в крестьянских хозяйствах, их разорение влекут за собой последствия одинаково катастрофические - исход из деревень, беспробудное пьянство (вырождение уже физическое). Русская деревня заколочена наглухо в гробовое молчание - о миллионах людей не вспоминают в СМИ, даже в пору страды или посевной.
Крестьяне беспомощны перед заказчиком - будь то коммерческий заказчик или государственный, которые могут не исполнить договор или не заплатить, но при том их не объявят за это банкротами и денег с них за ущерб или долги не взыщешь. Зато если совхоз, разоренный своими заказчиками, не расплатится по банковскому кредиту, то его объявляют банкротом и распродают все имущество. Кабальные формы кредитования сельских хозяйств таковы, что ускоряют их банкротство. Сдается в залог под кредиты не земля, так как земельный кодекс у нас исключает собственность на землю, а техника, скот - сельхозимущество, с распродажей которого крестьянам уж ничего не остается делать на земле, как и земля остается никому не нужной.
Банкротства коллективных хозяйств подобны поджогу кораблей, но бежать с этих кораблей потерпевшим бедствие колхозникам уже некуда и не с чем, хоть крестьяне могли б получить в собственность или в аренду с правом залога земельный надел и выйти своим паем из того же колхоза целыми да невредимыми, но крестьянам не выгодно выходить даже из таких, обреченных на гибель колхозов, так как их существование в одиночку с теми ж кабальными банковскими кредитами будет еще бедственней. В сельском хозяйстве царит тот же хаос, что и в промышленности. Экономическая самостоятельность при советских способах хозяйствования придушенна налоговыми поборами, неплатежами, инфляцией. Директорский корпус научился не работать, а паразитировать на разрухе. Наемными рабочие, колхозники брошены государством - которое их когда-то нанимало да содержало - на произвол цен, заказчиков, директоров.
Правительство объявило курс на создание фермерских хозяйств, дало начальную свободу и льготы - право на аренду земли, льготное кредитование, но, когда движение стало массовым, тоже бросило его на произвол судьбы. Фермерское движение, набирающее силу, должно было естественно потеснить в России чахнувшие коллективные хозяйства - перенять у них землю, технику, после чего вставал бы уж со всей неизбежностью вопрос о частной собственности на землю. Чиновники согласны были в начале реформ в сельском хозяйстве поощрять частника. Но отдать ему в собственность землю, подчиниться его интересам были уже не согласны. В их интересах поддерживать на плаву требующие громадных дотаций неэффективные коллективные хозяйства, потому что чиновник сам точно так же паразитирует на дармовых бюджетных средствах и желает к тому же не служить чьим-то интересам, а управлять, исходя только из своих, бюрократических.
Фермер получил землю худшую из худших, притом большую ее часть в аренду, за арендную плату, назначаемую не из расчета, плодородная она или нет. У него нет всей необходимой техники. Проценты по банковским кредитам так велики, что их нету смысла брать - если берешь кредит, к примеру, на покупку трактора, то выплачивать после по процентам надо вдвое больше, чем стоил этот трактор. Фермерские хозяйства, поставленные в неравные условия с колхозами, даже несмотря на то, что фермер заинтеросованней колхозника в конечных результатах своего труда, побеждаются в России и доказательство этого поражения - уже массовый исход из фермерского движения когда-то увлеченных реформаторскими посулами трудолюбивейших знающих людей.
Страна новая, а многие законы остались от старых времен, но действие их оказывается куда более жестоким именно потому, что новая реальность куда жестче, чем советская. Так не претерпел изменений в отношении подростковой преступности уголовный кодекс, но за это же время изменилось очень многое, притом по существу. Новые реалии - беспризорные дети, массовая безработица у молодежи и неизвестные до этого виды детской преступности - детская проституция, воровство как единственный способ выживания (у беспризорных детей), вовлечение малолетних в преступления, не ими продуманные и не естественные для их возраста - по сути организация детской преступности теми, кто использует правовое освобождение детей в возрасте до четырнадцати лет от уголовной ответственности в своих преступных целях, руководя их действиями. Инспекция по делам несовершеннолетних способна осуществлять в их отношении только милицейские, карательные функции, тогда как прежде ей вменялась в обязанность работа по исправлению трудных детей и подростков: вместо устройства досуга и отдыха для детей и подростков - расширяют колонии и тюрьмы.
