Максуд Ибрагимбеков - Концерт для баритона с оркестром
Ни одного листа. Стоят деревья с голыми ветвями. Пропали червяки, зря вылупились. Вдруг смотрю, Адиль полез на дерево. Я за ним. Если посторонний человек лезет, мне подавно нужно. Понимаю, что зря, но лезу. Червячки-то все-таки мои. Смотрю, он почки отрывает, а они еле-еле набухшие.
- Если их накрошить, - говорит, - может, что-нибудь получится.
Только спустились, цап - милиционер за шиворот нас обоих схватил.
- Не стыдно? Школьники, а деревья губите.
- Это для шелковичных червей, - ему Адиль объясняет. - Очень важное дело.
Милиционер, по-моему, никогда о червях раньше не слышал, потому что сразу же нас отпустил, и по лицу его было видно что он удивился.
- Чтобы в последний раз было. Увижу вас здесь, отведу в отделение.
Я думал, они их не будут есть. Куда там! Только мы накрошили почки, червячки как набросятся на них.
Дядя, вернувшись с работы, пришел в мою комнату поглядеть на червей.
- Видишь, что получается, когда в чем-то не разбираешься!' Я теперь припоминаю, мой приятель объяснял мне, их надо на холоде держать, чтобы они раньше времени не вылупились.
- Ничего, - вдруг сказал Адиль, - самое трудное первые несколько дней продержаться, потом листья распустятся. - Это он вроде бы нас успокаивал. И с дядей так разговаривал, как будто они уже много лет знакомы. Кажется, он дяде понравился, я это почувствовал по тому, как дядя посмотрел на него, прежде чем ответить. Я уже заметил после разговора с милиционером, что этот Адиль со взрослыми здорово умеет разговаривать.
Я, до того как он появился в нашем дворе, ни с кем особенно не дружил. Так уж получилось. Я думаю - в основном из-за нотной папки. Не знаю, что уж в ней особенного было, папка как папка, с веревочными ручками, картонная, с вытисненной лирой и завязками бантиками по бокам. Я еще ни одного человека не встретил, чтобы он спокойно прошел мимо, когда я с этой папкой иду. Здорово она на окружающих действует. Это, наверно, потому, что я один на нашей улице, может быть, даже в районе хожу с такой папкой. Я одно время стал ноты в газету заворачивать; ничего хорошего, пока до школы дойдешь, они горбиться начинают, только и выход потом - привязывать их к пюпитру, сами ни за что не удержатся. Я из-за этой папки на полчаса раньше утром выходил, чтобы не встретить никого. Дома я об этом никому не говорил, почему-то стыдно было, а ему рассказал рано утром, когда мы пошли до занятий почек гусениц нарвать. Он на меня посмотрел и задумался, потом говорит, что все это пустяки, яйца выеденного, говорит, все это не стоит.
Мы покормили гусениц и пошли в школу. Его мама нас до угла проводила, дальше Адиль не разрешил ей. Она взяла с меня слово, что мы будем улицу осторожно переходить и домой после школы вовремя вернемся. Я даже удивился. Адиль уже в четвертый класс переходит, можно сказать, взрослый человек, а она беспокоится о нем, как будто он совсем маленький. Обо мне, например, никто Никогда так не беспокоился. Его родители и дома о нем очень заботятся и разговаривают с ним всегда ласковым голосом, у нас на улице с детьми никто еще так не разговаривал. А он, несмотря на все это, очень самостоятельный человек, на маменькиного сынка непохож совсем.
Идем мы с Адилем, разговариваем, в основном говорит он, а я время от времени слово вставляю в нужный момент, больше по сторонам смотрю, потому что знаю, что сейчас неприятности начнутся. Девчонки две мимо прошли из 18-й школы, на папку глянули, усмехнулись, одна другую в бок локтем толкнула, тоже приятного мало, но терпеть можно.
Прошли еще два квартала, и вдруг навстречу вам из-за угла вышли сразу трое. Они из той же школы, где Адиль учится; по-моему, все трое в четвертом. Месяц назад они меня на этом самом месте остановили и отняли папку. Я сперва бросался за ней от одного к другому, а потом остановился, думаю, будь что будет, до того мне вдруг все надоело. Им не понравилось, что я остановился, они сперва мне по шее надавали, каждый по одному разу, а потом раскрыли папку и ноты на мостовую вывалили. Я собираю, а они смеются.
Они нас тоже заметили и заулыбались от радости. Я говорю Адилю, давай-ка лучше смоемся отсюда поскорее, пока к нам не подошли. Он ужасно удивился: с чего это мы должны убегать, спрашивает.
А что ему на это скажешь, да и отвечать уже времени не осталось. Они приблизились к нам, сперва сделали вид, будто мимо проходят, а потом один из них, длинный, как рванет у меня из рук папку, - хорошо я ее сразу выпустил, еще секунда - и ручки бы оторвались,
Адиль ему говорит:
- Получить хочешь?- очень спокойно спросил.
Длинный - его Аслан зовут, он у них самый главный - в это время занят был, папку раскрывал. Остановился, поднял голову:
-- От тебя, что ли?
Адиль подошел к нему, отобрал папку, протянул мне.
- Пошли.
И тут они на него бросились сразу все трое. Честно говоря, мне сразу же очень захотелось убежать, но я не побежал из-за Адиля, не мог же я его одного оставить. Я бросился к ним и стал оттаскивать Аслана. Схватил за куртку и тянул назад что есть силы. Он обернулся и ударил меня - наотмашь, но все равно больно было. И вдруг я перестал бояться. Только что так боялся, аж в животе холодно стало, а тут до того разозлился - бояться перестал.
Я прежде ни разу в жизни не дрался; если бы я умел драться, то, конечно, никогда бы такого не сделал... Драка тут же остановилась, все отскочили от меня и смотрят молча - до того обалдели, после того как я заорал, словно сумасшедший, и изо всех сил укусил Аслана за ухо. Он тоже молчит, лицо у него насмерть перепуганное, и рукой ухр ощупывает. Потом посмотрел на руку, увидел кровь и сразу же побледнел.
Адиль поднял папку с земли, протянул мне, и мы отправились дальше. А они все трое стояли и молча смотрели нам вслед.
В этот день мы в школу не пошли. У меня было два рубля и у Адиля три, хватило на два билета. Целый час по городу гуляли, потому что первый сеанс в "Баккоммуне" начинался в десять. Я все боялся, что он надо мной смеяться будет из-за того, что я, как собака, человека укусил, а он об этом ни слова. Адиль сказал, что в воскресенье его отец нас поведет на французскую борьбу. Это, конечно, не то что бокс, но в общем тоже интересно. Предстоит матч-реванш между Фрэнком Гудом и Павлом Перекрестом. И как раз в это время мы шли мимо большого щита, на котором был нарисован здоровенный мужчина в майке с розовым лицом. Через плечо его была перекинута белая лента с медалями. На щите было написано: "Прибыл Павел Перекрест". Такие щиты по всему городу были развешаны. Адиль сказал, что этот Павел Перекрест будет бороться в матче-реванше. А противник у него негр, борец-боксер Фрэнк Гуд. Честно говоря, мне сразу же захотелось пойти посмотреть на этот матч, потому что я никогда не видел живого негра. Мы уже подходили к дому, когда Адиль спросил, как это мне пришло в голову укусить Аслана. Я посмотрел на него, вижу, он улыбается, тут и я засмеялся. А самое главное, я только теперь вспомнил, что иду с папкой. А раньше я помнил о ней всю дорогу, так и казалось, что все прохожие с нее глаз не сводят. А сегодня все шли, и каждый занимался своими делами, а не чужими папками.
Мы зашли к Адилю, и мне показалось, что он вернулся из какого-то трудного и опасного путешествия, а не из школы, до того его мама обрадовалась, когда он вошел. Раз пять поцеловала, потом отстранила от себя, еще раз посмотрела, как он выглядит, и еще раз поцеловала. И со мной очень приветливо поздоровалась и пригласила позавтракать. Завтракать я у них не стал, потому что с минуты на минуту должна была прийти Эльмира, а она не любит, когда я опаздываю. Я так и знал, она первым долгом спросит, подобрал ли я на слух вальс. Я ей сыграл, она послушала, потом говорит - не подозревала о том, что мне синкопированная музыка нравится. Я ей не стал объяснять, что с синкопами этот вальс играет квинтет Певзнера. Мне даже больше нравится, как они играют, чем в фильме. Пусть думает как хочет. Потом ей Лешгорна сыграл и две пьесы Брамса. Она довольна осталась и попросила, чтобы я к следующему разу ей что-нибудь сам придумал, в том смысле, чтобы сочинил какую-нибудь вещицу и сыграл. Я спрашиваю, какую? Она мне говорит, от этюда до симфонии, что тебе больше понравится. Я же знаю, почему она мне самостоятельные сочинения задает, ей и самой скучно Лешгорна слушать. Я слышал, как она в другой комнате сказала тете,'что она мной очень довольна.
В это время за мной зашел Адиль, мы должны были вместе за листьями пойти, и я ему сыграл этот вальс из "Под небом Сицилии". Я играл, а он смотрел на меня удивленными глазами. Как только кончил, он попросил меня еще раз сыграть. Я сыграл. Он сказал, что ему очень понравилось, как я играю, и что он вообще любит музыку. Я про себя подумал, какая же это музыка, но ему ничего не сказал: если нравится человеку, чего я вмешиваться буду. Но вообще-то Адиль-первый человек, которому понравилось, как я играю; тетя, скажем, или мой дядя, они же, я вижу, морщиться начинают, когда я принимаюсь играть. Эльмира та только замечания делает или говорит, в крайнем случае, что я правильно сыграл, а тут человек совершенно серьезно заявил, что ему по душе мое исполнение. Я бы ему, наверное, еще что-нибудь подобрал, до того мне понравилось ему играть, но тут вспомнил о червях, которые давно уже доели остатки утренних почек.
