Валентин Распутин - Новая профессия
- Послушайте, - говорит Алеша, вдруг совершенно успокаиваясь и обращаясь к жениху и невесте, а затем и ко всему застолью. - Я хочу рассказать вам притчу, надеюсь, она будет здесь кстати. Эта история касается всех нас. - Он делает короткую паузу, и, когда начинает свой рассказ, голос его звучит строже и таинственней.
- Там, в дальних и скрытых просторах Господа Бога, - говорит он, устремив глаза поверх столов на трепещущую под сквозняком штору на большом окне напротив, - в тех чертогах, где находится небесная канцелярия, заседает совет, как всегда по понедельникам, отданный земным делам...
- Господи! - вдруг закатывается кто-то мельконьким, донельзя удивленным неудержимым смехом. - Гос-поди-и! Это ж надо!
- О-хо-хо! - уныло, без всякой бравады, отзывается бас. Но Алешу уже не сбить. Он продолжает:
- Да, проходит совет. И решается на нем, представьте себе, женский вопрос. Господу давно уже докладывали, что от женщин поступают странные заявления, навеянные новым духом последнего времени, но Господь, не доверяя духу последнего времени, все медлил. Но дальше откладывать становилось нехорошо, надо было решаться. И Господь дал наконец указание собрать всех, кто занимался в поднебесной этим деликатным делом.
- Начинай, - кивает Он французской святой, больше всех досаждавшей ему приставания-ми по женским запросам. - Что они просят?
- Французские женщины, - с улыбкой отвечает святая, - хотят быть красивыми.
- Разве они не красивы?
- Через одну, Господи, через одну. А от этого много обид и ссор. А они бы все хотели быть счастливыми.
- Где я для них красоты наберусь? - бурчит Господь, размышляя, хорошо ли это будет - всех француженок сделать красивыми. От них и так много беспорядка в мире, и так многие отвращения от образа и подобия.
- А они, Господи, все учли, все учли,- тараторит французская святая. Тебе хлопот не сделают. Они хотят быть такими же красивыми, как Симона Синьоре.
- На одно лицо?
- Да, они избрали его идеалом.
Господь замирает в невеселом раздумье. Что там, внизу, в самом деле, происходит? Какая их муха укусила? Сплошь одни Симоны Синьоре! Но ведь это же в конце концов некрасиво! Почему они не понимают? Кто их там мутит?
- Как тебе это нравится? - спрашивает Господь у секретаря, сидящего за протоколом сбоку и очень похожего на Иоанна Златоуста, который при земной жизни не однажды откровенно высказывался о женском поле. - Одни Симоны Синьоре! Куда она там у нас определена, эта Симона Синьоре?
- Куда полагается, туда и определена! - сурово отвечает секретарь.
- Ладно. Пиши: удовлетворить просьбу французских женщин. Пересмотру не подлежит. Заявления на пересмотр не принимать, - наказывает Он французской святой. - Что еще у нас?
Поднимается итальянская святая...
Алеша делает паузу и осторожно оглядывает зал. Жених сидит набычившись, со скрещенны-ми на груди руками, откинувшись на спинку стула, прищурив один глаз, и смотрит на Алешу прицельно, словно давая ему оценку сквозь мушку наведенного ружья. Невеста часто-часто моргает черными накрашенными ресницами и хмурит лоб, пытась понять, к чему ведет этот странный человек, выдавший себя почему-то за ее родственника, и кажется ей, что от самозван-ца ничего хорошего ждать не приходится. Сокольский тревожно и таинственно улыбается, наигрывая головой под какой-то веселый мотив. Соседка Алеши, неудобно задирая голову, слушает его со спокойным и грустным вниманием и отрывает глаза, только чтобы свериться, как принимает его слова зал. Зал возится, побрякивает, пошумливает вполголоса, но все-таки слушает, всякое чудачество невольно вызывает интерес.
- Поднимается итальянская святая, - продолжает Алеша. - Поднимается и говорит: итальянские женщины также просят о красоте.
- Этим-то зачем?! - еще больше поражается Господь. - Они же красивы!
- Красивы через две на третью. Хотят все. Под Софи Лорен.
Господь тяжело вздыхает и, нахмурив от напряжения лоб, устремляет Свой взор за великие тыщи километров, разостлавшиеся до Италии, которую Он любит в особенности. И смотрит неотрывно минут пять. А вернув взгляд, с болью говорит:
- Удовлетворить.
Поднимается английская святая:
- От английских женщин такое же заявление. Красивы через девять на десятую.
- Под кого? - устало спрашивает Господь.
- Под принцессу Диану.
- Развратница! - с чувством докладывает секретарь. - Мужу изменяла и на весь мир бахвалилась. Опозорила королевскую семью и всю английскую нацию.
- Удовлетворить! - решительно повелевает Господь. - Всех удовлетворить! Кто там еще у нас - занести в протокол, волю свою я даю. И записать, кто какую красоту выбирает. Продолжайте, я слушаю.
Наступает молчание. Никто больше не поднимается для принесения просьб. Господь ждет, полагая, что Он, может, своим решительным и рассерженным голосом напугал находившихся перед Ним заступниц тех земных народов, среди которых они просияли и которыми были посланы на небесное заступничество.
- На кого хотят походить русские женщины? - спрашивает Он.
За Русь предстательствует на совете княгиня Ольга, первая русская святая. Она поднимается с поклоном и говорит:
- От русских женщин таковых пожеланий не поступало.
- Почему? - спрашивает Господь. - Или Русь не родила такой красоты, которая желанна была бы для всякой женщины?
- Русь Твоей Милостью, Господи, рождает дивную красоту. Ты это знаешь. На Русь за невестами ездят со всех концов земли. Но на Руси испокон веку почитается та красота, которая украшается душой. Нам идольское наваждение перенимать негоже. Не для того мы, Господи, тысячу лет назад к Тебе обратились своею душой.
Господь долго сидит в задумчивости, ни на кого не глядя и не усаживая княгиню Ольгу. Тяжелы Его думы, печальны глаза, и обозревает Он за эти минуты, должно быть, из края в край всю Россию. Наконец Он встряхивается, находит собрание неоконченным и рассеянно роняет:
- Удовлетворить.
- Как так? - пугается княгиня Ольга. - Мы не просили. Мы ни о чем не просили, Господи!
Господь кивает ей со слабой улыбкой и диктует для секретаря:
- Дать удовлетворение русским женщинам, чтобы они оставались одна другой краше. Все. Заканчиваем с женским вопросом. Всем сестрам по серьгам. Всем сестрам по серьга-ам! - повторяет Он напевно и жестом отпускает от себя небесное сестричество.
Он задерживает одного секретаря. Когда все расходятся, спрашивает у него, как у равного:
- Чем все это закончится?
- Господи! - пугается тот. - Почему Ты спрашиваешь у меня? Мне страшно.
Господь кивком головы соглашается с ним и произносит:
- Жалко их. Если они не удержат возле себя любовь, у них ничего не останется. Это последнее. Запиши в своих книгах: я с трудом нашел последнюю надежду. Это уже не та любовь, которая заповедовалась две тысячи лет назад. Это всего десять капель от той. Десять капель. Но если бы они нашли нужным снова начать с этих десяти капель... Согбенно, под тяжестью ноши, которую неустанно несет Он, Господь выходит за дверь.
...Алеша делает шумный выдох, показывая, что наконец-то рассказ его окончен, обводит зал вызывающим взглядом смельчака, готового принять за свою дерзость любое наказание, и голосом, также спустившимся с небес на землю, отрешенно добавляет:
- Мораль, по-моему, ясна. Любви, любви и любви нужно пожелать новой семье. Пусть вам всегда будет вместе хорошо, - с неловкостью обращаясь к жениху с невестой, невыразительно говорит он. Слишком велик переход, совершенный им за две-три минуты от свидетельства высочайшего, в которое он невольно поверил и сам, пока говорил, до самого рядового, где все кажется незначительным и давящим. И вдруг Алеша чувствует, что его снова возносит горячечным порывом, неудержимо тянет досказать, перевести на язык юности, и пусть наивно, пусть по-ребячьи, но надо, надо! И, торопясь, захлебываясь, пугаясь, пугаясь своей смелости, занявшей и без того слишком много времени, он восторженно и болезненно выстанывает: - Знали бы вы, какое это счастье любить, испытывать влечение... да нет, какое там влечение! - испытывать постоянную потребность друг в друге, когда одному не хватает без другого ни света, ни воздуха. Как это назвать: тебя нет без него, и нет его без тебя, совсем нет, будто так и задумывалось с самого начала: быть вместе. Это второе рождение - от любви, от близости, преображение в лучшее... Волшебное наваждение: все поет в тебе, в тебе и восторг, в тебе и слезы, и обещания, и тысячи лет жизни на земле, и такое прозрение, что становится тесно в себе! Все небо по ночам выписывает только два имени, твое и его, и нашептывает вслух, все звезды хором повторяют ваши имена. А уснешь - сны какие! прямо величественные, будто твоя любовь объяла всю вселенную и отныне только ею и будет строиться мир. С какой радостью и нетерпением просыпаешься по утрам! как сердце бьется! как подгоняешь солнце, чтобы скорее его увидеть! Его, его увидеть; без него нет уже и минуты в жизни! Все. Извините! - на ходу обрывает Алеша себя, чувствуя, что душа просит пощады, и с незрячими глазами опускается на стул.
