Михаил Осоргин - Свидетель истории
- Я завтра унесу. Только куда? Чистых квартир больше нет, а к себе я не могу.
- Придумаем. Я скажу вам куда. Вы только будьте осторожны, Евгения Константиновна!
Она подымает брови: разве нужно давать ей советы?
В самые горячие дни московского восстания она, всегда прекрасно одетая, в дорогих мехах, не раз доставляла "конфеты"- изящно упакованные коробочки с ударными бомбами. Это сделалось как бы ее основной специальностью. Однажды у выходных дверей большого дома она встретилась с молодым жандармским офицером, который бросился к дверям, распахнул их и придержал, пока элегантная дама выходила. Он был олицетворением офицерской любезности, и она подарила его благосклонной улыбкой. На улице он некоторое время, впрочем осторожно и почтительно, шел за ней. Она взяла извозчика и уехала, держа коробочку на весу - чтобы не взорваться, если споткнется лошадь или подбросит санки на снежной уличной колее. Когда извозчик пересекал Садовую улицу, неподалеку у Красных ворот, выпалило подвезенное солдатами орудие так, вдоль улицы, на всякий случай, картечью. Лошадь дернула, испуганный извозчик еще подстегнул ее кнутом, и санки понеслись по ухабам запущенной в эти дни улицы. Она откинулась, но руки со страшной коробочкой остались на весу, над полостью саней, а пальцы крепко держали прочную веревочку. Когда отъехали подальше, извозчик повернулся к ней:
- Ну, барыня, и испужался я! Вот как палят в матушке-Москве.
Она равнодушно спросила:
- А почему это стреляют?
- Кто ж их знает? Про то известно начальству. А люди говорят: леволюция!
- Что это такое - леволюция?
- Господа бунтуют. А сказывают - и рабочие недовольны. Дело не наше, мы - извозчики.
Доставив коробочку в условленное место, она вернулась домой, где ее дядя, генерал, обрушился с упреками за ее прогулки по неспокойной Москве.
- Тебя могут случайно подстрелить!
- О, дядя, я осторожна. А почему вы дома? Вы не усмиряете мятежников?
- Бог миловал! Недоставало, на старости лет, воевать с народом. Мы, к счастью, избавлены; на это есть Семеновский полк.
-- А вы не сочувствуете мятежникам, дядя?
Ей, недавней институтке, дядя прощал любые неразумные слова. И теперь он только потрепал ее по щеке:
- Я служу царю, моя милая! Надеюсь, что и ты им не сочувствуешь.
И он добродушно рассмеялся.
Олень говорил:
- Наташа, явочную квартиру придется пока оставить у вас. Но не держите дома ничего, никаких бумажек, никаких адресов и людей не собирайте. Как можно осторожнее! Ну а вам, товарищи, необходимо на время из Москвы исчезнуть. В случае чего - сноситесь через Наташу.
- А ты, Алеша?
- Я останусь.
- Тебя заберут, тебя хорошо знают по Пресне.
- Заберут, не заберут, а я сейчас уехать не могу, и говорить нечего. Живым меня не заберут.
Учитель сказал:
- Через три минуты - Новый год. Давайте хоть вина выпьем, а уж потом договоримся обо всем.
Налили вина в толстые стаканы. А когда чокнулись и выпили,- на добрый час исчезли заговорщики и загнанные революционеры и остались молодые люди, счастливые тем, что все они еще на свободе и что в их среде две милые девушки, одна строгая и немного чопорная, другая - совсем еще не оперившийся птенчик революции, совсем девочка, простая и ясноглазая.
- Вы, Наташа, петь умеете?
- Я по-крестьянски, как у нас в Федоровке. Хотите частушки?
- Спойте, Наташа.
Она встала, подбоченилась, выбила каблучками дробь:
Говорили про меня,
Што баловлива больно я.
Где ж мне быть баловливой,
Строгий папа у меня.
- Нет, у меня веселое не выходит. Давайте споем хором, я буду запевать.
Они спели сначала "Стеньку Разина",* потом "Ой, у лузи", но хор составился плохо. Только Петрусь хорошо тянул тенором, а женский голос один - Наташи.
* Спели "Стеньку Разина" - имеется в виду одна из широко распространенных в народе песенных баллад о Степане Разине. Популярнейшим среди сюжетов была казнь легендарного бунтовщика (см. хотя бы "Казнь Стеньки Разина" Ивана Сурикова).
- А вы не поете, Евгения Константиновна?
- Я не знаю русских песен. Меня учили романсам, да и то французским.
Учитель посмотрел удивленно. Он знал Евгению Константиновну как члена эсеровской партии* и слыхал о необыкновенном ее хладнокровии и выдержке,- об этом знали все. Знал еще, что через нее партия получала сведения о настроении военных кругов и о составе Московского гарнизона, который в дни революции оказался малочисленным и непрочным, почему и были присланы в Москву семеновцы. Но биографии ее он не знал, как и большинство; не знал и ее настоящей фамилии. Хорошо ее знал только Олень.
*...Как члена эсеровской партии - партия социалистов-революционеров (ПСР), избрав террор средством борьбы с самодержавием, совершила ряд нашумевших политических убийств и "экспроприации".
В третьем часу ночи она встала:
- Ну, я пойду.
-- Куда же? Нельзя так поздно: вы не доберетесь до города.
Она улыбнулась:
-- Я доберусь. И не очень боюсь. У меня есть защита! Вынула из простенькой сумочки револьвер - маленький "велодок" с рукояткой, выложенной перламутром.
Учитель настаивал:
- Останьтесь, товарищи, до света. Там разбредетесь. А сейчас очень опасно.
Решил Олень. Другие привыкли ему подчиняться:
- Идем все. До города - вместе, в городе поодиночке. Новый год, да и ночь чудесная, снег идет - прогуляемся.
Мужчины были в сапогах, женщины в глубоких ботах. Вышли веселой гурьбой, и до края поселка провожал учитель.
Наташа потянула за рукав Оленя:
- Отстанем на минутку.
- Слушаю, Наташа, в чем дело?
- Товарищ Олень, я хочу вам сказать, что я решила не возвращаться домой, к отцу, в Рязань. Он вызывает меня, но я не поеду. И еще что я решила, если вы меня возьмете, пойти в боевую организацию.
- Рано вам, Наташа! А затем - убивать и умирать не так просто.
- Убивать - да, а умирать просто. Ну, я вам все сказала, догоним их.
Он задержал ее еще:
- Сколько вам лет, Наташа?
- Мне? Двадцать, скоро двадцать один. Разве революцию создают старики? Вот и вы тоже молодой, и Петрусь, и большинство. Ну, это все. Когда будет нужно - вы вспомните.
МОЛОДОЖЕНЫ
У самого подъезда он напомнил ей, понизив голос:
- Не забывайте, Наташа, что вы - Вера, и называйте меня на ты. А я, конечно, Анатолий.
- Да-да.
- Ну, теперь идем. Кажется, это - второй этаж? Ты помнишь?
-- Второй, дверь направо.
Отворила горничная:
- Пожалуйте. Я все приготовила, как сказали.
Они прошли в гостиную, обставленную богато и безвкусно. В большом зеркале отразились высокие фигуры: женщина, темная шатенка с очень приятным лицом, в кружевной накидке и модной шляпке, и ее муж, одетый с иголочки, широкоплечий, белокурый, здоровый, молодой.
- Вас зовут Машей?
- Да, барыня.
- Вы давно служите, Маша?
- Три года. Когда наша барыня уезжают, всегда меня оставляют здесь при квартире.
- Мы переедем сегодня к вечеру, Маша. Ужинать сегодня будем в ресторане, а с завтрашнего дня дома.
- Слушаю.
Они смотрели столовую, где было чисто прибрано и вся показная посуда выложена на буфет. Потом заглянули в спальню с большой постелью, высоким крутобоким комодом, огромным зеркальным шкапом. И здесь зеркало отразило их лица: очень серьезное, деловое лицо мужчины и немного смущенное - женщины.
- Хорошо, Маша, спасибо. Нужно будет кое-что докупить, мы этим после займемся.
Собственно, докупать было нечего; скорее, было бы можно убрать множество ненужных предметов: скамеечки, пуфы, вазочки, безвкусные картины.
- Постель приготовить, барыня? Я простынь не постлала.
Надо было сказать, что "мой муж любит спать на диване",- но горничная смотрела на них с таким любопытством и вниманием, что Наташа не решилась.
- Да, конечно, к вечеру все приготовьте.
На столе в кабинете стоял громоздкий и ненужный письменный прибор: высокая чернильница с песочницей, разрезной нож, стакан для перьев, тяжелый пресс-бювар, пепельница,- все серого камня с аляповатой бронзой. Наклонная лира с гвоздиками - класть ручки и карандаши - и слишком коммерческого вида стойка для бумаг. Для книг была небольшая этажерка, и на ней толстая телефонная книга и "Весь Петербург".*
* "Весь Петербург" - популярные в России начала столетия издания справочно-рекламного характера, выходили не только в столицах (см.: "Вся Москва"), но и в провинции (например, "Весь Екатеринбург").
- Напомни мне, Анатолий, купить чернил! И бумаги, конвертов.
Олень с уважением посмотрел на Наташу: "Какой она молодец, как славно себя держит! Как у нее хорошо вышло: "Напомни, мне, Анатолий..."
Он на минуту присел в мягкое кресло, похлопал ладонью по коленке и не знал, что нужно говорить.
- Тебе будет удобно тут заниматься?
- Да, ничего. Пойдем?
- Пойдем. Значит, Маша, до свиданья, до вечера. Мы приедем часу в восьмом.
- Слушаю, барыня.
Они вышли. До угла улицы молчали, потом он сказал:
