Борис Евсеев - Отреченные гимны
- Он же не имеет никакого отношения! Не военный даже...
- Ну кто теперь на отношение глядеть станет. Вызвался - доверили! Нужно же им было свидетелей убрать. Да и попросту - лютуют. Ты прости, что не предупредил. Сам знаю, что гадость. А не могли не отснять. Когда еще такой случай? Ну! Остынь! Кто его знает, как жизнь дальше повернется? А пленочка - глядишь, где надо и вынырнет. Ты облачки-то, облачки видел? Душа это, Вася! У троих только и была. Тут - не сомневайся. Наши спецкамеры ловят ее, сердешную, стопроцентно. Свет-то приметил? Тоже наш это свет! В таком свете все сокрытое - до пылинки - увидеть можно. Хоть инопланетян, хоть вестников крылатых. И никакого тебе мистического туману! Все просто: параллельные формы существования материи и миры, как говорится, иные!
- А эти... тени эти острокрылые?
- Тени? Тени - пустяк... - генерал закашлялся, - не обращай внимания. Помехи это... Несовершенство техники. Да не трухай ты. Не собираемся мы больше расстрелы снимать. Другое у нас на уме, другое! Для другого тебя искал я! - генерал сбился с дыхания, он то обнимал Нелепина, то отскакивал от него, как пьяный. - Сейчас. Дай собраться с силой! А сюда можешь и без меня заходить, вот и ключ тебе! Наконец генерал встряхнулся и, улыбнувшись и подрагивая вовочкиным чубчиком, зашептал: - Пошли! В подвал пойдем! Да не бойся. Уже наговорили тебе тут всякого! Особенно Чурлов этот! Тебя "запускать" не будем! Другая у тебя роль будет. Узнать, куда облачки делись, хочешь? Заснять хочешь? Вижу, хочешь! Тогда идем!
Тут свет внезапно погас снова. И Нелепин, к удивлению своему, увидел лежащего на спине в Предтеченском переулке и притом в собственном нелепинском плаще человека. Человек, похожий на Василия Всеволодовича, лежал в глубине двора в широкой, но уже подсыхающей лужице крови. Быстрая как молния, правда, теперь уже не синеватая, а серебряная тень мелькнула над лежащим.
- Свет, идиоты! - заорал Ушатый.
Дали свет, и пропал мытарящий душу Предтеченский переулок, а генерал, как пьяный, вновь шатнулся к Нелепину. Однако Василий Всеволодович генерала, навзрыд кричащего, от себя оттолкнул и вместо подвала помчался наверх, к выходу.
Правда, несмотря на шок, несмотря на сомнения и неясности, на фирме Нелепин остался. И даже думать о неясностях вскоре перестал, потому что жизнь Василия Всеволодовича изменилась до неузнаваемости, а верней сказать - переломилась. И первое изменение в этой новой жизни было территориальное: съехал Нелепин с теткиной квартиры, жил на фирме.
Второе изменение было куда серьезней. А именно: удивительно деликатно, без припадков горя и приступов грудной жабы, разрешился вечный московский казус и вечный двигатель московской жизни - прописочный вопрос. Через три дня после того, как доставлен был Нелепин в расположение фирмы, Ушатый затребовал у Василия Всеволодовича паспорт, а еще через двенадцать дней вернул его с отметкой о выписке и со штампом прописки, с ордером смотровым на квартиру, а также с маленьким, желто-зеленоватым, продернутым изморозью новизны ключом.
- Замок пока один, второй сами вставите. Фирма купила для вас однокомнатную квартиру. Скромную, - недовольный тем, что пришлось обратиться к Нелепину официально и на "вы", буркнул Ушатый. Потом повеселел. - Хватит тебе тут в служебных помещениях отираться! Диваны продавливать! - генерал попытался сделать грозное лицо, но вместо этого оно растянулось в большеротой улыбке. - Рассчитаешься постепенно. У нас никаких подарков. А квартирка ничего себе.
- Где это? - только и смог выдохнуть пораженный быстротой и качественностью услуги нововыпеченный москвич.
- Да здесь же, в Просвирном, на Сретенке. Наискосок от "Аналитической газеты". А что? Не будь я химик свинячий - на аукционы ходить станешь! Там, в "Аналитичке", случаются. Только не уверяй меня, что ты газеты такой не знаешь. Ну! Очнись же! Бабу голую на аукционе купишь! Бронзовую! Я там видел... Титьки - во, остальное - еще круче!
Такими были два главных изменения, происшедших с Нелепиным в последние дни. Ну, а третье изменение произошло в душе его. И хоть до этого изменения никому дела не было, понимал Василий Всеволодович: оно-то самое коренное и есть.
Нелепин, до приезда в Москву новой власти симпатизировавший, прираставший к ней помыслами, но в то же время трепетно относившийся и к возможным при таких поворотах событий народным бунтам, вдруг из вековечного противоборства власти и антивласти, из противостояния правых и виноватых выпал. Все! Конец! Власть больше его улыбкой не манила, духи восстания стонами не тревожили. Было это неожиданно и было непонятно....
Подворотня
Вечер желто-черный, вечер холодный разлился по городу, как прорвавшаяся желчь по брюшине, стал обдавать ядовито горящими брызгами дома, машины, людей.
Людей, спешивших к расположенной невдалеке станции метро, было еще много. И это было нехорошо. Однако, как только ребята вступили под арку, прохожих как ножом срезало. Все четверо - Гешек, Мальчик, Маца и Поц - были почти одинакового роста и одеты были схоже: в дутых курточках, в узких штанцах, с заплетенными и перехваченными сзади резинкой косичками. Правда, один из них - Маца - выделялся золотисто-веснушчатой полнотой. В последнее время ребята брали в огромном сером здании, которое они называли "Тетрагоном", газеты, потом, разделившись по двое, продавали в электричках. Но сегодня вечером звали их сюда во двор наискосок от газетного дома не для этого. Мальчики ежились, трусили. Они не знали, что их ждет, знали лишь, что позваны не для пустяков - для д е л а. Так сказал Гешеку человек, через которого они в "Тетрагоне" получали - по очень выгодной цене - газеты.
Ребята пришли на десять минут раньше. Человек, их позвавший, опаздывал. Не зная, как вести себя в ожидании д е л а, они расселись спинами друг к другу на краях сухого фонтана.
- Ждать будем, - зло сказал Гешек. - Глядишь - подвалит.
Прошло полчаса. Жизнь подворотни без остановки ковыляла вперед: ходили кругами теряющие нюх, с распухшими носами собаки, проплывали, как по воде, прозрачные от стыда и голодухи милиционеры, резко выдергивали специальным щупом из-под целлофанов пустые бутылки бомжи. За полчаса злость ребячья куда-то запропала, они расслабились и, еще не смея высказать вслух радость от того, что д е л а - т о никакого и нет, задышали свободней.
- Пошли, что ль, - грубо-утвердительно сказал Мальчик, угадав общее настроение. Гешеку - тонколицему, смуглому, с длинным косоватым ртом тринадцатилетнему огольцу - это не понравилось. Он резко дернул плечом, вмиг напряг жилистое тело. Мальчик, однако, тут же поправился: - Пойдем, Геш, а?
- Пошел бы я тебе. У, мамины слюнки! Ладно, щас пойдем, пивка попьем.
С тем, кого ждали, столкнулись под аркой, рог в рог.
- Отменяется, - жестким проволочным голосом сказал плохо различимый в темноте человек. - Жди звонка, - ткнул он средним пальцем правой руки Гешека в пупок и плотно повел пальцем вверх по животу. Гешек, подхалюзничая, коротко хохотнул. Человек развернулся и, не прощаясь, косолапо пошел из подворотни вон.
Когда Чурлов с Нелепиным вошли в подворотню, там никого уже не было. Новенький, вернее - заново окрашенный в модный серебристый цвет, нелепинский ЗИС, купленный по совету Ушатого, оставили за углом.
- Он тут в редакции, напротив, сейчас подойдет, - Чурлов кивнул на "Тетрагон", уже запылавший мусорным огнем и от этого ставший похожим на жадно-громадную семью раздавшихся вширь ржаво-лиловых чертополохов. Что-то замерз я!
Чурлов сунул руки в карманы долгополой куртки. Был Чурлов обморокодоступен и суетлив, нежен был и зябок. Руки его к тому же всегда были мокрыми от беспрерывно выступающего на них пота. Для утирания пота Чурлов носил в карманах по шесть носовых платков, а в чемоданчике-дипломате вместо газет и хрустящего картофеля - хлопковое полотенце. Был Сергей Заремович также склонен к мелкому воровству, в котором, впрочем, сам всегда и признавался, а взятое владельцу, хоть и с неохотой, но возвращал. Чувствовал он тягу и к не шибко оригинальным обманам, развеять которые труда не составляло, но которые имели иногда дурной привкус.
Вспоминая то, что ему было известно о Чурлове, Нелепин с внезапной надсадой понял: никакой продажи кассет не будет. Сейчас Чурлов взмокнет, скажет: "Покараульте здесь, я только "Вечёрку" возьму", - схватит такси, улизнет домой. И тогда пропадет вечер, суливший отстранение от полыхавших в мозгу мыслей, засветится лимонный фонарь в стене, застучит везущий тела транспортер. И нельзя будет отгородиться от этого никакими делами, спрятаться в хлопоты-заботы!
Стараясь оттянуть момент чурловской подлости, Нелепин стал, вперебив мыслям дальним, думать о сиюминутном, теперешнем. А главным его делом теперь были съемки. Техническая их часть проходила как по маслу, отснятые метры трепетали у подбородка, ложились на плечо золотисто-коричневыми стружками. Съемки к тому же великолепно оплачивались. Но отчего-то не давали даже того горьковато-скромного удовлетворения, какое давали съемки в Южнороссийске. Видимо, потому, что, продолжая снимать так же сноровисто, как и раньше, снимал теперь оператор по-другому - без души. Малозначащее это в обычной операторской жизни обстоятельство здесь приобретало решающий смысл и иногда вызывало даже нарекания Чурлова, в работе въедливого, дотошного. К тому же всё большие, по мере съемок, сомнения одолевали оператора.
