Николай Никитин - Это было в Коканде
Затем мимо коменданта пробежали солдаты. Комендант побежал вместе с ними. Он увидал Сашку уже у крепостной стены. Не зная точно, куда отступил и где находится противник, Сашка, сбегав за пулеметом, открыл огонь вслепую.
Федотку товарищи снесли в казарму. А через полчаса, то есть около четырех часов утра, красногвардейцы поймали во дворе Мулла-Бабу. Сам Сашка привел его к коменданту. Зайченко испугался. В дверях толпились бойцы. Они жадно рассматривали старика.
Старик стоял около ломберного столика, упираясь о край его своими маленькими руками, чтобы они не дрожали. Тут же рядом, на другом конце, еще не был убран поднос с остатками угощения.
Комендант сказал солдатам:
- Это представитель Кокандской автономии. Он ночью перед нападением был у меня в качестве парламентера и сговаривался со мной о сдаче крепости. Я отложил разрешение этого вопроса до семи утра, до переговоров с Советом. Я обязался отпустить парламентера, но так как противная сторона нарушила свое обязательство, мы расстреляем его. Парамонов, выведи его из крепости!
- Так точно! Понимаю! - ожесточенно, с веселой злостью отчеканил Парамонов и приложил руку к козырьку.
- Всем оставаться в крепости! На своем посту! Не выходить за стены! Возможно новое нападение! Вы, Лихолетов, подождите здесь! Я составлю документ.
Комендант вырвал из французской книги чистый клок страницы и сел к столику.
Парамонов прикладом ткнул старика в спину и повернул его к выходу, к дверям. Старик прикрыл глаза ладонью. Когда они вышли, вслед за ними вывалились и солдаты.
Комендант писал:
Военному Министру Кокандской автономии,
полковнику Махдию Чанышеву
Сегодня в ночь (в четвертом часу утра) группа неизвестных
лиц подошла к воротам крепости и постучалась. Часовой открыл
дверь, не подозревая о возможности нападения. Часовой тут же
был убит. Защитники крепости открыли огонь. После некоторого
сопротивления группа отступила. В тот же день утром в крепости
был задержан член правительства Кокандской автономии. Ввиду,
невыполнения вами принятого на себя обязательства о перемирии
до семи часов утра, по требованию гарнизона ваш парламентер
расстрелян.
Комендант крепости Кокандского Совета
З а й ч е н к о
- А теперь, товарищ Лихолетов, - сказал Зайченко, бросив перо, передайте телефонограмму!
Сашка подошел к телефону и принялся накручивать.
- Алло! - кричал он. - Алло, алло! - и поминутно продувал трубку. Станцию... Фью! Станция! Фью..." Крепость говорит... Фью... Дай министров! Ну да... Не понимаешь? - дразнил он телефонную барышню. - Ну ясно, буржуев! Спасибо, золотко! Крепость говорит. Да, крепость. Дежурный? Карандаш бери! Принимай телефонограмму!
И Сашка, слово в слово, передал все, что было написано Зайченко, и о том также, что часовой был убит нападающими.
Был ли этим часовым Федотка? Какое право имел солдат, стоявший на карауле у крепостных ворот, отдать свою винтовку случайно приблудившемуся к крепости пареньку? Кто об этом думал в гарнизоне? Все расхлябалось, вся дисциплина. Зайченко, как коменданту, было важно установить только одно: факт нападения на крепость. А Федотка еще был жив, еще дышал и даже через час, когда кто-то из старых солдат догадался наконец перенести его в лазарет, пришел в себя. Маленькое, хрупкое, жалкое, как обвисший стебель, тело Федотки казалось всем безжизненным, и крепостной фельдшер официально заявил: "Я считаю, что все кончено. Минуты этого хлопца сочтены..."
Но, как мы узнаем впоследствии, Федотка все-таки выжил.
10
Телеграфист Муратов на станции Коканд, услышав ночью выстрелы, успел передать в Ташкент депешу о том, что обстановка в городе ухудшилась, повсюду идет стрельба и что с минуты на минуту можно ожидать восстания автономистов. После этого аппарат неожиданно замолк.
Этой же ночью, приблизительно в тот же час, когда было произведено нападение на Кокандскую крепость, рядовой крепостной роты Степных находился около дома, где жил Аввакумов. Он пришел сюда поздно, без ведома Аввакумова, и решил не беспокоить его, а подождать. Солдат сидел в маленьком дворике на крыльце. Из Старого города доносилась пальба. Потом, услыхав стрельбу из крепости и вслед за этим хлопанье пулемета, Степных встревожился и вышел на улицу. Мимо него проскакал конный на неподкованной лошади.
Степных решил разбудить Аввакумова. Ночь показалась ему темной и тревожной. Шелест, шорох, треск упавшей ветки с тополя - все беспокоило его. В окнах дома было темно. Степных решил, что лучше всего сейчас уйти отсюда. Он подошел к двери, чтобы постучать Аввакумову и посоветоваться с ним. Вдруг сзади обхватили его, вышибли из рук винтовку. Он крикнул. Тогда его повалили.
Денис Макарович подошел к окну и чиркнул спичкой. По окну выстрелили, посыпались стекла, спичка потухла. Несколько человек подбежали к двери и принялись разбивать ее винтовками.
- Вот видишь! Хорошо, что я не ушла! - сказала мать Аввакумову.
Агния Ивановна могла хныкать днем, но сейчас, когда пришла настоящая опасность, последний, смертный час (так ей казалось), она даже не почувствовала испуга. Высокая и сильная старуха оттолкнула Дениса Макаровича к стенке, точно собираясь своим телом отстоять его. Аввакумов удивленно посмотрел на мать, спокойно вынул маузер и запас патронов и, прижавшись виском к деревянной раме окна, открыл через окно стрельбу. Второй револьвер, ни слова не говоря, он протянул матери.
- Дергай за это! - сказал он, показывая матери на курок.
Мать взяла револьвер, как самую обыкновенную вещь, как утюг или кастрюлю, и села в угол. Теперь исход борьбы ее уже не интересовал. Она знала одно: что бы ни случилось, до конца, до последней своей минуты она будет биться за сына, если офицеры ворвутся в комнату.
Непрерывно звенели стекла, пули нападающих щелкали в стены комнаты, с потолка сыпалась штукатурка. Аввакумов отстреливался. Осада длилась до утра. В седьмом часу, когда совсем рассвело, нападавшие - неизвестные молодые люди - скрылись. Это были прапорщики Чанышева в белых чалмах и в полосатых теплых халатах, украшенных золотыми погонами.
Тогда Денис Макарович вместе с матерью покинул квартиру.
Степных лежал во дворике около крылечка.
- Илья! Как ты очутился здесь? - окликнул его Аввакумов.
Илья не отвечал. Аввакумов нагнулся к нему. Губы, нос, череп - все было разбито.
- Жив ты, друг? Или нет? Илья! - Он опустился на корточки и приложил ухо к груди солдата.
Солдат был мертв.
- Ильюша! - закричал Аввакумов.
Мать дернула его за плечо.
- Уходить надо, Денис! - строго и в то же время испуганно сказала она сыну. - Боюсь я.
В переулок завернула богатая коляска с лакированными крыльями. Аввакумов подскочил к экипажу и, угрожая револьвером, остановил его. В экипаже ехали два человека. Один - закутанный в толстую шубу, другой бородатый, в кавказской бурке и кубанке, - оба они спрыгнули с пролетки. Юноша узбек остался сидеть на козлах. Аввакумов, втолкнув мать в коляску, сам остался на подножке.
- Пошел! - сказал он кучеру.
Гнедая сильная лошадь понесла экипаж. Два человека, опомнившись, побежали вслед за экипажем, выкрикивая ругательства по-русски и по-узбекски. Аввакумов махнул на них маузером. Тот, что повыше и посолиднее, упал в лужу. Это был Мустафа Мамедов, глава Кокандской автономии. Денис Макарович узнал его. Военный принялся поднимать Мустафу.
- А кто второй? - спросил Аввакумов у кучера.
- Полковник Чанышев, - пропищал перепуганный, лиловый от страха Юсуп.
Широкая, длинная улица вымерла. Аккуратные домики, каменные, в один или два этажа, на высоких фундаментах, с большими широкими окнами, с железными крышами, сверкающие, побеленные будто вчера, были окружены мертвыми садами. Здесь жили русские из царских чиновников, агенты крупных торговых фирм и специалисты, работавшие на местных заводах, принадлежавших бухарскому еврею Вадьяеву. Во всех домах окна были наглухо закрыты выкрашенными в белый цвет ставнями.
Коляска пронеслась мимо садов. Аввакумов приказал кучеру повернуть на Розенбаховский проспект.
Везде было тихо. Жители спрятались за ставнями. Лишь кое-где выходили из ворот на улицу дворники-узбеки, поглядывали на восток и наклонялись над мутными арыками, пробегавшими по обе стороны проспекта. Побрызгав воду на лицо, дворники утирались либо полой халата, либо рукавом. Из Старого города выполз ишак, сверх меры нагруженный корягами саксаула. Сбоку шел вразвалку дехканин**. Животное упрямилось, узбек непрестанно пихал его в бок короткой толстой палкой. День начинался как обычно. Казалось, что ночь, наполненная тревогой, просто приснилась...
На углу Розенбаховского и Скобелевского стояли две женщины - одна в серой, другая в синей парандже. Их лица были закрыты черной сеткой из конского волоса. Увидав мамедовский экипаж, они перепрыгнули через арык навстречу лошади. "Пикет!" - подумал Аввакумов и ткнул кучера в бок:
