Максим Горький - О том, как я учился писать
Когда я читал книги "консерваторов", "охранителей и защитников самодержавного строя", в книгах этих я не находил ничего нового для себя именно потому, что каждая страница их повторяла в развернутой форме - в расширенном толковании - ту или другую из пословиц, с детства знакомых мне. Было совершенно ясно, что вся премудрость консерваторов - К. Леонтьева, К. Победоносцева и других - пропитана той "народной мудростью", в которой наиболее крепко сжата церков-ггость.
Есть, разумеется, значительное количество пословиц другого смысла, например: "Нам - жить в кротости, а нас палкой по кости", "Богом барину телятинка жарена, а мужику - хлебушка краюха да - в ухо", "Живем - не тужим, бар не хуже, они - на охоту, мы - на работу, они - спать, а мы опять, они выспятся да - за чай, а мы - цепами качай".
Вообще пословицы и поговорки образцово формируют весь жизненный, социально-исторический опыт трудового народа, и писателю совершенно необходимо знакомиться с материалом, который научит его сжимать слова, как пальцы в кулак, и развертывать слова, крепко сжатые другими, развертывать их так, чтобы было обнажено спрятанное в них, враждебное задачам эпохи, мертвое.
Я очень много учился на пословицах, иначе - на мышлении афоризмами. Помню такой случай: мой приятель, балагур Яков Солдатов, дворник, метет улицу. Метла новенькая и не омызгана. Посмотрел Яков на меня, подмигнул веселым глазом и сказал:
- Хороша метла, а сорье - не вымести дотла, я его подмету, а соседи поднесут.
Мне стало ясно: дворник верно сказал. Если даже и соседи подметут участки свои, ветер нагонит сору с других улиц; если и все улицы города почистятся, пыль прилетит с поля, с дорог, из других городов. Работа около собственного дома, конечно, необходима, но она будет богаче результатами, если ее расширить на всю свою улицу, на весь город, на всю землю.
Так можно развернуть поговорку, а вот пример того, как она создается: в Нижнем-Новгороде начались заболевания холерой и какой-то мещанин стал рассказывать, что доктора морят больных. Губернатор Баранов приказал арестовать его и отправить на работу санитаром в холерный барак. Но, проработав некоторое время, мещанин будто бы благодарил губернатора за урок, а Баранов сказал ему:
- Окунувшись башкой в правду - врать не станешь!
Баранов был человек грубый, но не глупый, я думаю, что он мог сказать такие слова. А впрочем, все равно, кто сказал их.
Вот на таких живых мыслях я учился думать и писать. Эти мысли дворников, адвокатов, "бывших" и всяких других людей я находил в книгах одетыми в другие слова, таким образом факты жизни и литературы взаимно дополняли друг друга.
О том, как создаются мастерами слова "типы" и характеры, я уже говорил выше, но, может быть, следует указать два интересных примера.
"Фауст" Гёте - один из превосходнейших продуктов художественного творчества, которое всегда "выдумка", вымысел или, вернее, "домысел" и воплощение мысли в образ. "Фауста" я прочитал, когда мне было лет двадцать, а через некоторое время узнал, что лет за двести до немца Гёте о Фаусте писал англичанин Кристофер Марлоу, что польский "лубочный" роман "Пан Твардовский" - тоже "Фауст", так же как роман француза Поля Мюссе "Искатель счастья", и что основой всех книг о "Фаусте" служит средневековое народное сказание о человеке, который в жажде личного счастья и власти над тайнами природы, над людями продал душу свою чёрту. Сказание это выросло из наблюдений над жизнью и работой средневековых ученых "алхимиков", которые стремились делать золото, выработать эликсир бессмертия. Среди этих людей были честные мечтатели, "фанатики идеи", но были и шарлатаны, обманщики. Вот бесплодность усилий этих единиц достичь "высшей власти" и была осмеяна в истории приключений средневекового доктора Фауста, которому и сам чёрт не помог достичь всезнания, бессмертия.
А рядом с несчастной фигурой Фауста была создана фигура, тоже известная всем народам: в Италии это - Пульчинелло, в Англии - Понч, в Турции - Карапет, у нас - Петрушка. Это - непобедимый герой народной кукольной комедии, он побеждает всех и все: полицию, попов, даже чёрта и смерть, сам же остается бессмертен. В грубом и наивном образе этом трудовой народ воплотил сам себя и свою веру в то, что в конце концов именно он преодолеет все и всех.
Эти два примера еще раз подтверждают сказанное выше: "анонимное" творчество, то есть творчество каких-то неизвестных нам людей1, тоже подчиняется законам абстракции, отвлечения характерных черт той или иной общественной группы, и конкретизации, обобщения этих черт в одном лице этой группы. Строгое подчинение художника этим законам и помогает ему создавать "типы". Так Шарль де-Костер сделал "Тиля Уленшпигеля" - национальный тип фламандца, Ромэн Рол-лан - бургундца "Кола Брюньона", Альфонс Додэ провансальца "Тартарена". Создавать такие яркие портреты "типичных" людей возможно только при условии хорошо развитой наблюдательности, уменья находить сходства, видеть различия, только при условии учиться, учиться и учиться. Где отсутствует точное знание, там действуют догадки, а из десяти догадок девять - ошибки.
------------1 Мы имеем право назвать это творчество "народным", потому что оно возникало, наверное, в цехах ремесленников для представления на сцене во дни цеховых праздников. (Прим. автора.)
Я не считаю себя мастером, способным создавать характеры и типы, художественно равноценные типам и характерам Обломова, Рудина, Рязанова1 и т. д. Но все же для того, чтобы написать "Фому Гордеева", я должен был видеть не один десяток купеческих сыновей, не удовлетворенных жизнью и работой своих отцов, они смутно чувствовали, что в этой однотонной, "томительно бедной жизни" - мало смысла. Из таких, как Фома, осужденных на скучную жизнь и оскорбленных скукой, задумавшихся людей, в одну сторону выходили пьяницы, "прожигатели жизни", хулиганы, а в другую - отлетали "белые вороны", как Савва Морозов, на средства которого издавалась ленинская "Искра", как пермский пароходчик Н. А. Мешков, снабжавший средствами партию эсеров, калужский заводчик Гончаров, москвич Н. Шмит и еще многие. Отсюда же выходили и такие культурные деятели, как череповецкий городской голова Милютин и целый ряд московских, а также провинциальных купцов, весьма умело и много поработавших в области науки, искусства и т. д. Крестный отец Фомы Гордеева, Маякин, тоже сделан из мелких черточек, из "пословиц", и я не ошибся: после 1905 года - после того, как рабочие и крестьяне вымостили для Маякиных дорогу к власти своими телами,- Маякины, как известно, играли немалую роль в борьбе против рабочего класса, да и теперь еще мечтают вернуться на старые гнезда.
Молодежь ставит мне вопрос: почему я писал о "босяках"?
Потому, что, живя в среде мелкого мещанства, видя пред собою людей, единственным стремлением которых было стремление жульнически высасывать кровь человека, сгущать ее в копейки, а из копеек лепить рубли, я тоже, как девятнадцатилетний корреспондент мой, "всем своим трепетом" возненавидел эту комариную жизнь обыкновенных людей, похожих друг на друга, как медные пятаки чекана одного года.
------------1 Очень хорошо сделанный Слепцовым в повести "Трудное время" тип интеллигента-разночинца. (Прим. автора.)
Босяки явились для меня "необыкновенными людьми". Необыкновенно в них было то, что они, люди "деклассированные", - оторвавшиеся от своего класса, отвергнутые им,- утратили наиболее характерные черты своего классового облика. В Нижнем, в "Миллионке", среди "золотой роты", дружно уживались бывшие зажиточные мещане с моим двоюродным братом Александром Кашириным, кротким мечтателем, с художником-итальнцем Тонтини, учителем гимназии Гладковым, бароном Б., с помощником полицейского пристава, долго сидевшим в тюрьме за грабеж, и со знаменитым вором "Николкой-генералом", настоящая фамилия которого была Фандер-Флит.
В Казани, на "Стеклянном заводе", жило человек двадцать таких же разношерстных людей. "Студент" Радлов или Радунов; старик-тряпичник, отбывший десять лет каторги; бывший лакей губернатора Андреевского Васька Грачик; машинист Родзиевич, сын священника, белорус; ветеринар Давыдов. В большинстве своем люди эти были нездоровы, алкоголики, жили они не без драк между собою, но у них хорошо было развито чувство товарищеской взаимопомощи, все, что им удавалось заработать или украсть,- пропивалось и проедалось вместе. Я видел, что хотя они живут хуже "обыкновенных людей", но чувствуют и сознают себя лучше их, и это потому, что они не жадны, не душат друг друга, не копят денег. А некоторые из них могли бы копить, в них еще остались признаки "хозяйственности" и любовь к "порядочной" жизни. Копить они могли бы потому, что Васька Грачик, ловкий и удачливый вор, приносил им нередко свою добычу и сдавал ее "казначею" Родзиевичу, который распоряжался "хозяйством" завода бесконтрольно и был удивительно мягкий, безвольный человек.
