Николай Лесков - Грабеж
Тут я треснул себя со всей силы ладонью в лоб и уже не заплакал, а завыл...
- Господи! да кого же это я ограбил!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Маменька, тетенька, дядя - все испугались, прибежали, трясут меня.
- Что ты, что ты? Успокойся!
- Отстаньте,-говорю,-пожалуйста! Как мне можно успокоиться, когда я человека ограбил!
Маменька заплакали.
- Он,- говорят,- помешался,- он увидал, что ли, что-нибудь страшное!
- Разумеется, увидал, маменька!.. Что тут делать!!
- Что же такое ты увидал?
- А вот это самое, посмотрите сами.
- Да что? где?
- Да вот, вот это! Смотрите! Или вы не видите, что это такое?
Они поглядели на стенку, куда я им показал, и видят: на стенке висят и преспокойно тикают подаренные мне дядей серебряные часы с золотым ободочком...
Дядя первый образумились.
- Свят, свят, свят! - говорит,- ведь это твои часы?
- Ну да, конечно мои!
- Ты их, значит, верно и не надевал, а здесь оставил?
- Да уж видите, что здесь оставил.
- А те-то... те-то... Чьи же это, которые ты снял?
- А я почем знаю, чьи они!
- Что же это! Сестрицы мои, голубушки! Ведь это мы с Мишей кого-то ограбили!
Маменька так с ног долой и срезалась: как стояла, так вскрикнула и на том же месте на пол села.
Я к ней, чтобы поднять, а она гневно:
- Прочь, грабитель!
Тетенька же только крестит во все стороны и приговаривает:
- Свят, свят, свят!
А маменька схватились за голову и шепчут:
- Избили кого-то, ограбили и сами не знают кого!
Дядя ее поднял и успокаивает:
- Да уж успокойся, не путного же кого-нибудь избили.
- Почему вы знаете? Может быть, и путного; может быть, кто-нибудь от больного послан за лекарем.
Дядя говорит:
- А как же мой картуз? Зачем он картуз сорвал?
- Бог знает, что такое ваш картуз и где вы его оставили.
Дядя обиделся, но матушка его оставила без внимания, и опять ко мне:
- Берегла сынка столько лет в страхе Божием, а он вот к чему уготовался: тать не тать, а на ту же стать... Теперь за тебя после этого во всем Орле ни одна путная девушка и замуж не пойдет, потому что теперь все, все узнают, что ты сам подлет.
Я не вытерпел и громко сказал:
- Помилуйте, маменька! Какой же я подлет, когда это все по ошибке!
Но она не хочет и слушать, а все ткнет меня косточками перстов в голову да причитывает причтою по горю-злосчастию:
- Учила: живи, чадо, в незлобии, не ходи в игры и в братчины, не пей две чары за единый вздох, не ложись в место заточное, да не сняли б с тебя драгие порты, не доспеть бы тебе стыда-срама великого и через тебя племени укору и поносу бездельного. Учила: не ходи, чадо, к костырям и к корчемникам, не думай, как бы украсти-ограбити, но не захотел ты матери покориться; снимай теперь с себя платье гостиное, и накинь на себя гуньку кабацкую , и дожидайся, как сейчас будошники застучат в порота и сам Цыганок в наш честный дом ввалится.
И все сама причитает, а сама меня костяшкой пристукивает в голову. А тетенька как услыхала про Цыганка, так и вскрикнула:
- Господи! Избавь нас от мужа кровей и от Арида!
Боже мой! То есть это настоящий ад в доме сделался. Обнялись тетенька обе с маменькой, и, обнявшись, обе, плачучи, удалились. Остались только мы вдвоем с дядей.
Я сел, облокотился об стол и не помню, сколько часов просидел; все думал: кого же это я ограбил? Может быть, это француз Сенвенсан с урока ишел, или у предводителя Страхова в доме опекунский секретарь жил... Каждого жалко. А вдруг если это мои крестный Кулабухов с той стороны от палатского секретаря шел!.. Хотел - потихоньку, чтобы не видали с кулечком, а я его тут и обработал... Крестник!.. своего крестного!
- Пойду на чердак и повешусь. Больше мне ничего не остается.
А дядя только ожесточенно чай пил, а потом как-то - я даже и не видал как - подходит ко мне и говорит:
- Полно сидеть повеся нос, надо действовать.
- Да что же,- отвечаю,- разумеется, если бы можно узнать, с кого я часы снял...
- Ничего; вставай поскорее и пойдем вместе, сами во всем объявимся.
- Кому же будем объявляться?
- Разумеется, самому вашему Цыганку и объявимся.
- Срам какой сознаваться!
- А что же делать? Ты думаешь, мне охота к Цыганку?.. А все-таки лучше самим повиниться, чем он нас разыскивать станет: бери обои часы и пойдем.
Я согласился.
Взял и свои часы, которые мне дядя подарил, и те, которые ночью с собой принес, и, не здоровавшись с маменькою, пошли.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Пришли в полицию, а Цыганок сидит уже в присутствии перед зерцалом, а у его дверей стоит молодой квартальный, князь Солнцев-Засекин. Роду был знаменитого, а талану неважного.
Дядя увидал, что я с этим князем поклонился, и говорит:
- Неужели он правду князь!
- Ей-богу, поистине.
- Поблести ему чем-нибудь между пальцев, чтобы он выскочил на минутку на лестницу.
Так и сделалось: я повертел полуполтинник - князь на лестницу и выскочил.
Дядя дал ему полуполтинник в руку и просит, чтобы нас как можно скорее в присутствие пустить.
Квартальный стал сказывать, что нонче, говорят, ночью у нас в городе произошло очень много происшествиев.
- И с нами тоже происшествие случилось.
- Ну да ведь какое? Вы вот оба в своем виде, а там на реке одного человека под лед спустили; два купца на Полешской площади все оглобли, слеги и лубки поваляли; один человек без памяти под корытом найден, да с двоих часы сняли. Я один и остаюсь при дежурстве, а все прочие бегают, подлетов ищут...
- Вот, вот, вот, ты и доложи, что мы пришли дело объяснить.
- Вы подравшись или по родственной неприятности?
- Нет, ты только доложи, что мы по секретному делу; нам об этом деле при людях объяснять совестно. Получи еще полмонетки.
Князь спрятал полтинник в карман и через пять минут кличет нас:
- Пожалуйте.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Цыганок такой был хохол приземистый - совсем как черный таракан; усы торчком, а разговор самый грубый, хохлацкий.
Дядя по-своему, по-елецки, захотел было к нему близко, но он закричал:
- Говорите здалеча.
Мы остановились.
- Что у вас за дело?
Дядя говорит:
- Перво-наперво - вот.
И положил на стол барашка в бумажке. Цыганок прикрыл.
Тогда дядя стал рассказывать:
- Я елецкий купец и церковный староста, приехал сюда вчерашний день по духовной надобности; пристал у родственниц за Плаутиным колодцем...
- Так это вас, что ли, нонче ночью ограбили?
- Точно так; мы возвращались с племянником в одиннадцать часов, и за нами следовал неизвестный человек; а как мы стали переходить через лед между барок, он...
- Постойте... А кто же с вами был третий?
- Третьего с нами никого не было, окроме этого вора, который бросился...
- Но кого же там ночью утопили?
- Утопили?
- Да!
- Мы об этом ничего не известны.
Полицмейстер позвонил и говорит квартальному:
- Взять их за клин!
Дядя взмолился.
- Помилуйте, ваше высокоблагородие! Да за что же нас!.. Мы сами пришли рассказать...
- Это вы человека утопили?
- Да мы даже ничего и не слышали, ни о каком утоплении. Кто утонул?
- Неизвестно. Бобровый картуз изгаженный у проруби найден, а кто его носил - неизвестно.
- Бобровый картуз?!
- Да; покажите-ка ему картуз, что он скажет? Квартальный достал из шкафа дядин картуз.
Дядя говорит:
- Это мой картуз. Его вчера с меня на льду вор сорвал.
Цыганок глазами захлопал.
- Как вор? Что ты врешь! Вор не шапку снял, а вор часы украл.
- Часы? с кого, ваше высокоблагородие?
- С никитского дьякона.
- С никитского дьякона!
- Да; и его очень избили, этого никитского дьякона.
Мы, знаете, так и обомлели.
Так вот это кого мы обработали!
Цыганок говорит:
- Вы должны знать этих мошенников.
- Да,- отвечает дядя,- это мы сами и есть.
И рассказал все, как дело было.
- Где же теперь эти часы?
- Извольте - вот одни часы, а вот другие.
- И только?
Дядя пустил еще барашка и говорит:
- Вот это еще к сему.
Прикрыл и говорит:
- Привести сюда дьякона!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Входит сухощавый дьякон, весь избит и голова перевязана. Цыганок на меня смотрит и говорит:
- Видишь?!
Кланяюсь и говорю:
- Ваше высокоблагородие, я все претерпеть достоин, только от дальнего места помилуйте. Я один сын у матери.
- Да нет, ты христианин или нет? Есть в тебе чувство?
Я вижу этакий разговор несоответственный и говорю:
- Дяденька, дайте за меня барашка, вам дома отдадут.
Дядя подал.
- Как это у вас происходило?
Дьякон стал рассказывать, что "были, говорит, мы целой компанией в Борисоглебской гостинице, и очень все было хорошо и благородно, но потом гостинник посторонних слушателей под кровать положил за магарыч, а один елецкий купец обиделся, и вышла колотовка. Я тихо оделся и сам вышел, но как обогнул присутственные места , вижу, впереди меня два человека подкарауливают. Я остановлюсь, чтобы они ушли дальше, и они остановятся; я пойду - и они идут. А вдруг между тем издали слышу, еще меня кто-то сзади настигает... Я совсем испугался, бросился, а те два обернулись ко мне в узком проходе между барок и дорогу мне загородили... А задний с горы совсем нагоняет. Я поблагословился в уме: Господи , благослови! Да пригнулся, чтобы сквозь этих двух проскочить, и проскочил, но они меня нагнали, с ног свалили, избили и часы сорвали... Вот и цепочки обрывок".
