Юлий Даниэль - Искупление
Я сидел на работе и, насвистывая, затачивал карандаши, когда меня позвали к телефону. Это звонила Ирина. Она сказала мне, что мать вернулась домой и поэтому я не смогу придти к ней сегодня.
- Ну, так приходи ко мне.
- Витенька, сегодня мне надо побыть с нею. Первый день.
- Какого лешего! - завопил я. - Жена ты мне или не жена?!
- Милый, не скандаль. Во-первых, еще не жена... Что? Не рычи - жена, жена. А во-вторых, я в самом деле совсем запустила хозяйство. Надо прибрать, постирать кое-что... Завтра увидимся. Ну, целую тебя.
Я повесил трубку. Рядом стоял и ухмылялся сослуживец:
- Ты, значит, женился? А свадьба где? Зажал?
Я хлопнул его по плечу:
- Не горюй, не грусти! Будет вам и белка, будет и свисток.
Но когда я кончил работу, я вдруг задумался: куда деваться? За эту неделю я привык быть с Ириной ежедневно, и сейчас мне было как-то не по себе. Я пошел к Мишке Лурье.
Мишка жил недалеко от меня, на Трубной площади. Дверь в квартиру отворила соседка. Я постучал в мишкину комнату и, не дождавшись ответа, вошел.
Мишка, его жена и Нина Ряженцева сидели за столом. Еще за дверью я услышал, что они о чем-то спорят, а когда вошел, увидел, что Мишка зол, как черт, и у Нины красные пятна на лице. Мишкина жена сидела, поджав губы.
- Здорово, служилые! - сказал я. - Чего вы тут не поделили?
- Здравствуй, - сказал Мишка хмуро.
- Что случилось?
Они молчали. Потом Нина встала.
- Мне пора идти, - сказала она.
- Я вас провожу, Ниночка, - отозвалась мишкина жена.
- До свиданья, - сказала Нина, и они ушли.
- Мишка, в чем дело? - спросил я. - Что-нибудь стряслось?
- Стряслось.
- С кем?
- С тобой. Я понял.
- Ага, - сказал я. - Чернов. Мне следовало всех вас предупредить. Ну, что ж рассказывай. Жаль, я опоздал. Мне не до того было.
- А до чего тебе было?
- До любви.
- Мог бы ради такого случая отложить кобеляж.
- Это не кобеляж, Мишка. Я женюсь.
- На ком?
- На Ирине Иевлевой.
- Ого! - Мишка заулыбался. - Вот это да! Ну и ну!
- Может, ты прекратишь эти междометия? Рассказывай, что произошло.
- Что произошло, что произошло! Произошло то, что к Нине пришел этот Феликс Чернов и сказал, что ты стукач, что ты его посадил, что у него есть неопровержимые доказательства.
- Он изложил эти неопровержимые?
- Да.
- Ну и что? Ты-то что думаешь?
Мишка отвернулся и уставился в стенку, где пестрела репродукция "Танцовщиц" Дега.
- Мишка, что же ты молчишь? Ты тоже считаешь, что я гад? Мишка, мы же друг друга со школы знаем.
- Слушай, Виктор, - Мишка выпрямился. - Ты должен пойти к Чернову. Вы должны с ним объясниться. Вы же оба разумные люди. Он ведь должен понять, что лучше молчать, чем обвинять, ошибаясь. Хочешь, мы вместе пойдем?
- Погоди, Миша. Ты-то, ты - что думаешь? Мишка помолчал.
- Я верю тебе, Виктор, - сказал он медленно, - верю...
- Но... Ты ведь хотел добавить "но"? Он молчал.
- Мишка! - заорал я.
- Как будто ты сам не понимаешь, - выговорил он нехотя.
Я поднялся:
- Ну, что ж. Спасибо и на этом...
7.
"Узбекистан" гудел, как бесплацкартный вагон. Запарившаяся прислуга моталась между столиками, отмахиваясь салфетками от нетерпеливой публики. Пьяная девка за моим столиком всё время пыталась говорить со мной по-английски, но кроме "спик ю инглиш" и "ай эм гёрл" ничего выдавить не могла. её кавалер, высоколобый зануда с университетским значком, говорил: "Люда, погоди!" Она на какое-то мгновение умолкала, и тогда он, перегибаясь через столик, пачкая рукава салатом, убеждал меня:
- Самая объективная газета у американцев - это "Нью-Йорк геральд трибюн". Читайте "Нью-Йорк геральд". Они всему цену знают...
- Вы что - агент по рекламе? - спросил я, отпихивая его влажную руку, хватавшую меня за плечо. Но он не давал сбить себя:
- Нет, я - доцент Вашечкин. Семен Алексеевич Вашечкин. А вас как зовут?
- Фра-Дьяволо.
- Ха, вы шутник. Я говорю: читайте...
Он остановился и посмотрел на меня любящими глазами. Девка завопила:
- Спик ю инглиш?
- Люда, погоди! Вот я вам сейчас расскажу: сели мы в покер, и я проиграл восемь рублей, а? Вы играете в покер?
В покер! Сукин ты сын! Встретился бы ты мне на улице, я бы тебе показал покер!
Я перевернул графинчик над стопкой. И полстопки не набралось. Доцент засуетился:
- Разрешите, я налью. Пожалуйста...
- Ай эм гёрл!
- Люда, погоди! Вы мне очень нравитесь, уважаемый - хе! - Фра-Дьяволо!
- Ладно, лейте. Официантка, еще триста грамм! Официантка по-матерински поникла надо мной:
- А не хватит ли? Не сердитесь, вы уже много выпили.
- Ничего, ничего, девушка! Вы же видите я в полном порядке.
Но я не был в полном порядке. Хотя я и чувствовал себя трезвым, зал расплывался, в голове стучало, и страшная сухость стягивала рот.
- Слушайте, Вашечкин! Слушайте, доцент! Я хочу вас спросить кой о чем. Только скажите ей, чтоб она не лезла со своим "инглишем", а то я её по-русски пошлю! - добавил я раздраженно. Я был уверен, что трезв: я фиксировал свой тон, я позволял себе раздражаться.
- Люда, погоди! Я слушаю вас, дорогой друг. Я - доцент Вашечкин...
- Спик ю... - пискнула Люда и печально умолкла.
- Слушайте, Вашечкин. Кстати, что за дурацкая фамилия: Вашечкин, Нашечкин... Ладно, не сердитесь. А, принесли. Спасибо, поставьте сюда. Так вот, представьте, что вас обвинили в грязном поступке, в подлости. И вы не можете доказать, что не виноваты, вы беззащитны против клеветы. Вы слушаете меня? Вы слушайте, а то... Что вы будете делать, доцент? Как вы будете жить?
- Я... Спасибо, спасибо. За ваше здоровье! Кха, Да. Если бы меня обвинили в чем, в том... в том, в чем я не виноват, то я был бы спокойным! Спокойненьким!!! Потому что я сам знал бы, что я ни в чем не виноват. А?
- Здорово! Ай да доцент, ай да молодчина! Слушай, сколько лёту от Москвы до Сочи?
- Что? До Сочи? Кажется, часа три, три с половиной.
- Ух, Вашечкин, опять угадал!
В это время Люду замутило. Она встала и посмотрела иа нас трагическими и бессмысленными глазами.
Вашечкин вскочил, подхватил её за талию и повел, оборачиваясь ко мне и вскрикивая:
- Погодите! Не уходите! Договорим!
- Здесь свободно?
Одно место за нашим столиком было не занято, но к нам никто не садился, потому что на стуле лежала людина сумочка. Вашечкин, уходя, подхватил ее.
- Да, одно место, - сказал я.
- А мне больше и не надо. Я не люблю, знаете ли, на двух стульях сидеть. Я всю жизнь на одном стуле просидел. Чего и вам желаю.
Он был совсем пьян, этот человек лет пятидесяти, с осоловелым добродушным лицом, с маленькой лысинкой в белокурых седоватых волосах - я увидал ее, когда он нагнулся, садясь.
- Ну, что пьем? - спросил он, потирая руки. - Девушка, графинчик, салатик, шашлычек по-карски, пару бутылочек минеральной. Вот так. Молодой человек, разрешите воспользоваться пепельницей. Вот так. Спасибо коллега.
- Какой я вам коллега, - буркнул я. - Я художник.
- И я художник, - подхватил он. - Художник в своем роде. Шучу, шучу. А с художниками я был знаком. С художниками я много встречался. Ночи напролет, бывало, беседуем.
- Вы кто же? Искусствовед? Критик? Министр культуры?
- У-у, горяч, горяч. Молодой еще, ничего.
- Вы лучше выпейте. А то пока вам еще принесут...
- Выпью, сынок, выпью. Разочтемся. Будь здоров. Я им говорю: "Что ж, вы, говорю, художники? Жалко мне вас, говорю". Та-акой народ! "Присаживайтесь", говорю. Да, а сейчас я на пенсии. Вот так.
- Что-то я не пойму, какие у вас с художниками дела были?
- Да одни ли художники! Профессора, академики! Химики! Я тут, а они - вот они, голубчики мои. Ну, чего ты смотришь, чего глазами моргаешь? Кто я такой? Пож-жалуйста! Я - майор. Я в органах работал. Двадцать семь лет, как одна копеечка. А теперь на пенсии.
Он вдруг заговорил шепотом:
- Ненужен, говорят, стал. Образования, говорят, мало. Отдохните, говорят. А на мое место - мальчишку, сопляка. Только - тсс, молчок! Я тебе, как своему...
- Что?!
- ...как своему брату говорю, как младшему брату: придут! Придут, позовут, "Выручай, скажут, майор!" Ты думаешь, все эти штучки - надолго? Все эти манежи, евтушенки, совнархозы, мать вашу... Молчи, молчи. Зубы стисни, молчи, не тушуйся. Думаешь, я один такой? Думаешь, я сопьюсь на большой-то пенсии? Врешь! Я иду по Кузнецкому, а они навстречу, навстречу. Здороваться не положено в штатском, так они глазами приветствуют! Нет! Шалишь! Без меня не обойдешься! Придут, позовут, а я умоюсь, побреюсь, выйду к ним - и мы такое покажем! Тсс! А то, понимаешь, слабаки: "Я, говорит, угрызения совести испытываю, я неправильно сообщил". А какое ты право имеешь рассуждать, что правильно, что неправильно? Ты долг свой исполнил! Перед родиной, перед партией! Перед... впрочем, о Нём молчу. О Нём другие скажут. Вот так. Мало ли, что неправильно, а сообщить надо. Мы разберёмся. Ты хороший малый, молодой только, в глазах задумчивость. Ты это брось, не задумывайся. Не тушуйся! И правильно сообщил. То есть, это не ты сообщил, я спутался... Но и ты мог бы. Ты настоящий человек. На каких фронтах воевал? В окружении, в плену был?
