Сергей Дурылин - Колокола
Архимандрит его исповедовал. Еле двигая губами, шептал князь на ухо архимандриту свои грехи и, уже не упоминая об Être Suprême, прямо объявил ему заплетающимся языком, что верует в Sainte Trinite.
— В Троицу Единосущную, — остановил его архимандрит, и докончил еще строже: — И нераздельную.
Князь задрожал головой в испуге.
Были приглашены в свидетели протопоп Донат и городничий и при них подписано князем завещание. Душеприказчиками назначались архимандрит и княжна. Князь соглашался на все, что ему советовали внести в завещание: на то, чтоб дом его с городской усадьбой был превращен в женский монастырь, чтоб назначен был в обеспечение ему капитал, на то, чтобы различные суммы были розданы в собор, в церкви и монастыри на помин его души, на то, чтоб в Долгодеревенской вотчине была построена церковь и так далее. Но князь удивил всех тем, что, еле ворочая языком, задыхаясь от предсмертной тоски и страха, круглившегося в его белесых глазах, потребовал внести в завещанье крупную сумму на колокол в собор и, сверх того, употребить на колокол все фамильное серебро и древние царские кубки, жалованные князьям Сухомесовым.
Протопоп Донат, переглянувшись с архимандритом, попытался было отговорить князя, указав, что колоколов на соборной колокольне довольно, но что у собора есть другие нужды, на которые благопотребнее было бы употребить отказываемую сумму, например, на построение домов для причта, на приобретение выгона для причтовых коров и прочее.
Но князь на минуту перестал быть китайским болванчиком и вскрикнул по-детски требовательно и визгливо:
— Хочу колокол!
Умный архимандрит заглянул ему пытливо в глаза. Ему показалось, что он уловил в них какую-то настойчивую мысль или воспоминание. Он сделал отрицательный знак протопопу и, почтительно наклонясь к свалившемуся на подушки князю, твердо произнес:
— Бог благословит ваше желание, Ваше сиятельство. Колокол будет отлит. По вашему завещанию исполнено будет свято.
Тут же он внес в завещание соответствующий пункт.
Князь опять на секунду перестал быть болванчиком и благодарно повел глазами по худому лицу архимандрита. Он закрыл глаза и погрузился в полудремоту. Через полчаса завещание было подписано князем и свидетелями. А через день князь, в великолепном серебряном камзоле, на высокой глазетовой подушке, лежал на столе в том самом зале, где так недавно еще беседовал с фернейским мудрецом. Монашки, которым он некогда «являл скверны», читали над ним: «Мир мног любящим закон твой, господи. Паче злата и топазия — и несть им соблазна».
Ровно через год, на годовщину смерти князя, большой новый колокол, бархатным низким голосом, сзывал в собор на заупокойную обедню и панихиду «по приснопамятном рабе Божии князе Памфилии».
А мраморный Вольтер, лежа с отбитым носом на пыльном чердаке, слушал этот звон с той же неизменно-лукавой улыбкой, с какой слушал вольномысленные речи князя.
6.
Был на Темьянской соборной колокольне колокол «Наполеон». Он был с наполеоновой метой: коронованный «эн» французский с палочкой: N.
Про этот колокол разное говорили в Темьяне. Староверы Заречной слободы, с непорушенными бородами и в непорушенных кафтанах, когда вели прю о вере с православными, всегда прибегали на самый конец крепкое слово:
— Пускай церковь ваша права, да в прáву церковь стáтно ли антихристовым гласом созывать?
— Какой у нас глас антихристов? — возражали православные. — У нас колокольный звон.
— А про Наполеона слыхал? — спрашивал начетчик.
— Слышали. 12-й год.
— Кто он был, по-твоему?
— Француз.
— Антихрист засыльный, вперед выслан, — вот кто он был. Мутить Русь на антихристов сход. Теперь смекай. На колокольне, на соборной, бывал?
— Доводилось.
— Видел его знак на колоколе? «Наш» его, с кочергой внизу? Видел?
— Видел.
— Ну, а видел, так понять можешь: антихристово это клеймо. Колокол им припечатан. Звон у него неверный. Не о Христе Исусе.
Таков был толк у староверов.
Монахини в князевом монастыре иначе объясняли не наш «наш» на колоколе:
— Лит тот колокол, когда Наполеон на Святой Олене в нашу веру обратился. Возсиял ему свет. Поклониться же нашим святыням не может: вокруг него — окиян море, а англичанка корабля не дает. Горько ему стало. «Когда, — тужит, был я у самых святынь Московских, тогда был я нехристь и кощун и святыни не понимал, а ныне хочу поклониться и не могу: заточен на Олене Святой». Написал он письмо Благословенному царю: «Хочу, мол, Ваше Величество, отлить небольшой колокол; так пудов на сто — средства мои на большой не позволяют — и прислать колокол в российскую страну Вашу благословенную: самому мне быть там из-за англичанки невозможно, так пусть хоть он изъясняется, что я в правую веру, одну с Вами, окрещен». Царь Александр Благословенный разрешил. Наполеон отлил колокол, сколько ему средства позволяли, а чтоб знали, от чьего усердия колокол лит, он свой «наш» поставил, какой сам писал: нашего «нáша» он не знает: у него «наш» особый».
Так было дело по сведениям из княжина женского монастыря.
Местный историк-любитель, Ханаанский, Евлампий Данилыч, покопался в архивах и объявил, что наука и в это темное дело внесла свет и одинаково отвергает и антихристов знак, и Наполеоново отлитие на Святой Елене.
Наука говорит, что дело началось с небольшой пушки, отнятой при отступлении Наполеоновой армии в 1812-ом году. Пушку эту привез в свои Вязовки, в подгородную вотчину, безногий генерал-маиор Плаунов 2-ой. Ноги он потерял при отбитии его полком этой пушки.
Пушка долго стояла у него в Вязовках, как трофей. Палили из нее в высокоторжественные дни.
Под конец жизни генерал объявил однажды гостям:
— Хочу пушку в чине повысить! Что ей все на земле стоять — хочу на небеса поднять!
Изумленные гости посматривали на седую голову генерала: нет, в голову не ранен, только ноги одни пострадали.
Генерал же, лежа на диване, громко хохотал:
— В чине повысить. С переменой мундира и титула, разумеется. — (Синие жилы пыжились на его красном лбу.) — С перечислением по другому ведомству.
Гости заключили, что, верно, от ног в голову бросилось, а генерал продолжал:
— Как она бомбой пела, я слыхивал. Вот она, ее музыка. — (Он указал на свои обрубки вместо ног.) — Теперь хочу послушать, как она языком будет болтать.
Тут гости стали один по одному прощаться с генералом: у всех оказался недосуг, помешавший слушать дальше его приятную беседу. Они прощались и уходили один за другим, а генерал им вслед грохотал.
Через некоторое время пушка исчезла из Вязовок, а еще через некоторое время генерал был привезен в карете в Темьян на поднятие нового колокола. Генерал, вынесенный лакеями из кареты на носилках, осмотрел колокол: кусок с инициалами Наполеона был, по его приказу, вырезан из пушки и вплавлен в край колокола. Колокол подняли на соборную колокольню и ударили в него для пробы.
Генерал весело рассмеялся, заслышав его звук.
— Жужжит! — воскликнул он, посматривая на колокольню, будто ожидая, что с нее посыпятся пули, и пояснил, лукаво щурясь: — Перечислен в другое ведомство!
Окружавшие генерала почтительно согласились:
— Перечислен, Ваше Превосходительство.
— С повышением в чине!
— С значительным-с, Ваше Превосходительство.
Генерал весело захохотал и приказал нести себя в свой городской дом, стоявший неподалеку от собора, а всех окружавших пригласил к себе обедать.
Так восшел «Наполеон» на колокольню.
Никто не помнил, как повесили на колокольню «Разгонный».
Это был маленький колоколок, задорный, бойкий, юркий, с голоском забияки-мальчишки. Он зачинал всякий звон. Исстари так повелось. Звонарь, приступая к звону, ударял в «Разгонный» раз и приговаривал:
— Первый звон — чертям разгон!
Ударял два:
— Второй звон — нам.
Ударял три:
— А третий — попам.
Второй и третий звон были еще впереди: в них участвовали все колокола. Первый звон был чертогон. «Разгонный» забияка юрко нырял в каждый незакрещенный уголок на колокольне и бойко учинял чертогон. После чертогона начинался настоящий звон.
Без чертогона ни один настоящий звонарь не начинал звона: известно каждому — где нечистому гибельно, туда он больше всего и сует свою морду. А «Разгонный» по морде: хлест! хлест!
После этого можно начинать соборный благовест: не то нечисть будет тыкаться рылом в колокола и звон глушить, звук поганить.
«Разгонный» всякий раз о крещенье кропили святой водой и ставили на нем мелом крест.
У «Разгонного» на колокольне был дрýжка: «Васин». Он также был отлит для чертогона и освящен особой молитвой. На освящение привозили из дальнего монастыря игумена Филофея: у него была особая молитва на такой колокол; протопопы ставились из людей ученых, но у них такой молитвы не было.
Жил в Темьяне купеческий сын Вася. Он делал только два дела: книги читал и водку пил. Читать книги было тогда в Темьяне дело не обычное: читали только отец протопоп — по духовному своему сану, учителя гимназии и семинарии — по своему ремеслу, и помещик Лоначевский из поляков — по вольнодумству. Фаина Власовна, матушка Васина, со своими домочадцами и родственниками, приложила все усилия отучить Васю от пагубного дела. Книги сжигали и раз, и два, и три — Вася покупал новые. Носили книги, тайком от Васи, к старичку Егору Егорычу, травнику и корéннику, и он накладывал зарок на книгу, чтоб книга сама Васю от себя гнала, но книга не приняла зарок. Видели: Вася три раза перечел книгу с наложенным зароком. Егор Егорыч, хоть и объяснил, что ошибся зароком: не отвратный, а привратный на книгу наложил: оттого ее Вася трижды и прочел, — но и с отвратным зароком дело не поправилось: Вася читал да читал.
