Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 28. Царство Божие внутри вас
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они живут, не любят работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий. Казалось бы, невозможно отрицать того, что так очевидно. А между тем это-то самое и делается.
И хотя и есть среди богатых живые люди, каких я, к счастью, встречаю всё чаще и чаще, особенно из молодых и женщин, которые при напоминании о том, как и чем покупаются их удовольствия, не стараясь скрыть истину, схватываются за голову и говорят: «Ах, не говорите об этом. Ведь если так, то жить нельзя»; хотя и есть такие искренние люди, которые, хотя и не могут избавиться от него, видят свой грех, огромное большинство людей нашего времени так вошло в свою роль лицемерия, что уж смело отрицает то, что режет глаза всякому зрячему.
«Всё это несправедливо, – говорят они: – никто не принуждает народ работать у землевладельцев и на фабриках. Это дело свободного договора. Крупная собственность и капиталы необходимы, потому что организуют работу и дают ее рабочему классу. Работы же на фабриках и заводах совсем не так ужасны, как вы их представляете. И если есть некоторые злоупотребления на фабриках, то правительство и общество принимают меры к тому, чтобы устранить их и сделать труд рабочих еще более легким и даже приятным. Рабочий народ привык к физическим работам и пока ни на что другое не способен. Бедность же народа происходит совсем не от землевладения, не от угнетения капиталистов, а от других причин: она происходит от необразования, грубости, пьянства народа. И мы, правительственные люди, противодействующие этому обеднению мудрым управлением, и мы, капиталисты, противодействующие этому распространением полезных изобретений, мы, духовенство, – религиозным обучением, а мы, либералы, – устройством союзов рабочих, увеличением и распространением образования, этим путем, не изменяя своего положения, увеличиваем благосостояние народа. Мы не хотим, чтобы все были бедны, как бедные, а хотим, чтобы все были богаты, как богатые. То же, что людей будто бы истязают и убивают для того, чтобы заставить их работать на богатых, есть софизм; войска посылаются против народа только тогда, когда народ, не понимая своей выгоды, бунтует и нарушает спокойствие, нужное для всеобщего блага. Так же необходимо и обуздание злодеев, для которых устроены тюрьмы, виселицы, каторги. Мы сами бы желали упразднить их и работаем в этом направлении».
Лицемерие в наше время, поддерживаемое с двух сторон: quasi-религией и quasi-нayкой, дошло до таких размеров, что если бы мы не жили среди него, то нельзя бы было поверить, что люди могут дойти до такой степени самообмана. Люди дошли в наше время до того удивительного положения, что так огрубело сердце их, что они глядят и не видят, слушают и не слышат и не разумеют.
Люди уже давно живут жизнью, противной их сознанию. Если бы не было лицемерия, они не могли бы жить этой жизнью. Этот противный их сознанию строй жизни продолжается только потому, что он прикрыт лицемерием.
И чем больше увеличивается расстояние между действительностью и сознанием людей, тем больше растягивается и лицемерие. Но и лицемерию есть пределы. И мне кажется, что мы в наше время дошли до этого предела.
Каждый человек нашего времени с невольно усвоенным им христианским сознанием находится в положении, совершенно подобном положению спящего человека, который видит во сне, что он должен делать то, чего, как он знает это и во сне, он не должен делать. Он знает это в самой глубине своего сознания, и все-таки как будто не может изменить своего положения, не может остановиться и перестать делать то, чего, он знает, ему не должно делать. И, как это бывает во сне, положение его, становясь всё мучительнее и мучительнее, доходит, наконец, до последней степени напряжения, и тогда он начинает сомневаться в действительности того, что представляется ему, и делает усилие сознания, чтобы разорвать то наваждение, которое сковывает его.
В таком же положении находится средний человек нашего христианского мира. Он чувствует, что всё то, что делается им самим и вокруг него, есть что-то нелепое, безобразное, невозможное и противное его сознанию, чувствует, что положение это становится всё мучительнее и мучительнее и дошло уже до последней степени напряжения.
Не может этого быть: не может быть того, чтобы мы, люди нашего времени, с нашим вошедшим уже в нашу плоть и кровь христианским сознанием достоинства человека, равенства людей, с нашей потребностью мирного общения и единения народов, действительно жили бы так, чтобы всякая наша радость, всякое удобство оплачивалось бы страданиями, жизнями наших братий и чтобы мы при этом еще всякую минуту были бы на волоске от того, чтобы, как дикие звери, броситься друг на друга, народ на народ, безжалостно истребляя труды и жизни людей только потому, что какой-нибудь заблудший дипломат или правитель скажет или напишет какую-нибудь глупость другому такому же, как он, заблудшему дипломату или правителю.
Не может этого быть. А между тем всякий человек нашего времени видит, что это самое делается и это самое ожидает его. И положение становится всё мучительнее и мучительнее.
И как человек во сне не верит тому, чтобы то, что ему представляется действительностью, было бы точно действительностью, и хочет проснуться к другой, настоящей действительности, так точно и средний человек нашего времени не может в глубине души верить тому, чтобы то ужасное положение, в котором он находится и которое становится всё хуже и хуже, было бы действительностью, и хочет проснуться к настоящей действительности, к действительности уже живущего в нем сознания.
И как стоит человеку во сне только сделать усилие сознания и спросить себя: да не сон ли это? для того, чтобы мгновенно разрушилось казавшееся ему таким безнадежным положение и он проснулся бы к спокойной и радостной действительности, точно так же и современному человеку стоит только сделать усилие сознания, усомниться в действительности того, что ему представляет его собственное и окружающее его лицемерие, и спросить себя: да не обман ли это? чтобы он почувствовал себя тотчас же перешедшим так же, как и проснувшийся человек, из воображаемого и страшного мира в настоящую, спокойную и радостную действительность.
И для этого человеку не нужно делать никаких подвигов и поступков, а нужно сделать только внутреннее усилие сознания.
5
Но может ли человек сделать это усилие?
По существующей и необходимой для лицемерия теории человек не свободен и не может изменить своей жизни.
«Человек не может изменить своей жизни, потому что он не свободен; не свободен же он потому, что все поступки его обусловлены предшествующими причинами. И что бы ни делал человек, существуют всегда те или другие причины, по которым человек совершил те или другие поступки, и потому человек не может быть свободен и изменять сам свою жизнь», – говорят защитники метафизики лицемерия. И они были бы совершенно правы, если бы человек был существо бессознательное и неподвижное по отношению истины, т. е., раз познав истину, всегда бы оставался на одной и той же степени познания ее. Но человек – существо сознательное и познающее всё большую и большую степень истины, и потому, если человек и не свободен в совершении тех или других поступков, потому что для каждого поступка существует причина, самые причины этих поступков, заключающиеся для сознательного человека в том, что он признает ту или другую истину достаточной причиной поступка, находятся во власти человека.
Так что человек, не свободный в совершении тех или других поступков, свободен в том, на основании чего совершаются поступки. Вроде того как машинист на паровозе, не свободный в том, чтобы изменить уже совершившееся или совершающееся движение паровоза, свободен в том, чтобы вперед определить его будущие движения..
Что бы ни делал сознательный человек, он поступает так, а не иначе, только потому, что он или теперь признает, что истина в том, что должно поступать так, как он поступает, или потому, что он когда-то прежде признал это, теперь же только по инерции, по привычке поступает так, как он это признал должным прежде.
В том или другом случае причиной его поступка было не известное явление, а признание известного положения истиной и вследствие того признание того или другого явления достаточной причиной поступка.
