Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)
Теперь, Аня, верь мне иль не верь, но я клянусь тебе, что я не имел намерения играть! Чтоб ты поверила мне, я тебе признаюсь во всём: когда я просил у тебя телеграммой 30 талеров, а не 25, то я хотел на 5 талеров ещё рискнуть, но и то не наверно. Я рассчитывал, что если останутся деньги, то я всё равно привезу их с собой. (...) прийдя в воксал, я стал у стола и начал мысленно ставить: угадаю иль нет? Что же, Аня? Раз десять сряду угадал, даже zero188 угадал. Я был так поражен, что я стал играть и в 5 минут выиграл 18 талеров. Тут, Аня, я себя не вспомнил: думаю про себя выеду с последним поездом, выжду ночь в Франкфурте, но ведь хоть что-нибудь домой привезу! За эти 30 талеров, которыми я ограбил тебя, мне так стыдно было! Веришь ли, ангел мой, что я весь год мечтал, что куплю тебе серёжки, которые я до сих пор не возвратил тебе. Ты для меня всё свое заложила в эти 4 года и скиталась за мною в тоске по родине! Аня, Аня, вспомни тоже, что я не подлец, а только страстный игрок.
(Но вот что вспомни ещё, Аня, что теперь эта фантазия кончена навсегда. Я и прежде писал тебе, что кончена навсегда, но я никогда не ощущал в себе того чувства, с которым теперь пишу. О, теперь я развязался с этим сном и благословил бы Бога, что так это устроилось, хотя и с такой бедой, если бы не страх за тебя в эту минуту. Аня, если ты зла на меня, то вспомни, что я выстрадал теперь и выстрадаю ещё три-четыре дня! Если когда в жизни потом ты найдёшь меня неблагодарным и несправедливым к себе - то покажи мне только это письмо!)
Я проиграл всё к половине десятого и вышел как очумелый (...)
Аня, спаси меня в последний раз, пришли мне 30 (тридцать) талеров. Я так сделаю, что хватит, буду экономить. Если успеешь отправить в воскресение, хоть и поздно, то я могу приехать и во вторник и во всяком случае в среду.
Аня, я лежу у ног твоих, и целую их, и знаю, что ты имеешь полное право презирать меня, а стало быть, и подумать: "Он опять играть будет". Чем же поклянусь тебе, что не буду; я уже тебя обманул. Но, ангел мой, пойми: ведь я знаю, что ты умрёшь, если б я опять проиграл! Не сумасшедший же я вовсе! Ведь я знаю, что сам тогда я пропал. Не буду, не буду, не буду и тотчас приеду! Верь. Верь в последний раз и не раскаешься. Теперь буду работать для тебя и для Любочки, здоровья не щадя, увидишь. увидишь, увидишь, всю жизнь, и достигну цели! Обеспечу вас..."
И потом, ещё в одном письме, уже перед самым выездом домой, несчастный игрок добавляет-клянётся: "Если я не приеду завтра (то есть во вторник) к полуночи, то, ради Христа, умоляю тебя, не отчаивайся и не подумай, что я опять проиграл. Не будет этого и не может быть. А если случится, что опоздаю, то каким-нибудь образом был задержан в дороге. Мало ли случаев, мало ли задержек?.." (291, 196-198, 204)
И великое чудо свершилось! В конце концов, страдания, долготерпение и стоическая выдержка юной супруги были вознаграждены. Это действительно была-оказалась последняя поездка Достоевского на рулетку. Больше никогда в жизни, даже выезжая за границу один, на лечение, имея кошелёк в полном своём распоряжении, он ни разу больше не поставил на рулетку ни единого флорина. Как отрезало. Анна Григорьевна считала, что муж её как бы излечился от тяжёлой болезни, владеющей им с момента первого выезда в Европу в 1862 году.
Итак, как после 10-ти лет острога и солдатчины Достоевский вернулся-воскрес к жизни, литературе, так и после 10-ти лет игорной каторги он возрождается для нормальной жизни без катастроф-проигрышей и лишних невыносимо обременительных долгов-займов, которые угнетают так, что впору и о кардинальном каком-нибудь методе выхода из тупика подумать...
"Я опять в такой нужде, что хоть повеситься..." (Из письма Майкову от 12 /24/ февраля 1870 г.) (291, 106)
3
Это письмо написано через год после окончания печатания "Идиота" в журнале, когда последние гонорарные деньги за него давно уже были прожиты.
Но Достоевского более чем, так сказать, материально-денежная сторона этого произведения волновали литературно-творческие вопросы, связанные с ним. В письме всё к тому же Майкову, одному из главных своих конфидентов (21 июля /2 августа/ 1868 г.), писатель утверждает: "Романом я недоволен до отвращения. Работать напрягался ужасно, но не мог: душа нездорова (после смерти дочери Сони. - Н. Н.). теперь сделаю последнее усилие на 3-ю часть. Если поправлю роман - поправлюсь сам, если нет, то я погиб..." (282, 310)
"Идиот" значил для Достоевского, в судьбе Достоевского-писателя чрезвычайно много. Во-первых, он знал-чувствовал, что это было второе, после "Преступления и наказания", капитальнейшее произведение в его творчестве, и ситуацию по аналогии можно было, опять же, сопоставить с дебютным, 1846-м, годом, когда после оглушительного успеха "Бедных людей" начинающий писатель мечтал-надеялся подтвердить, закрепить, упрочить и увеличить своё реноме литературного таланта "Двойником". Тогда, как известно, эти надежды-мечты потерпели оглушительное крушение.
Во-вторых, в "Идиоте" Достоевский поставил перед собою неимоверной величины и сложности творческую задачу - "изобразить положительно прекрасного человека". И, по существу, русский писатель как бы бросал перчатку всей мировой литературе. По крайней мере, в письме к любимой племяннице С. А. Ивановой, пользующейся его особой доверительностью, он это недвусмысленно формулирует, утверждая, что все писатели "не только наши, но даже все европейские", пытавшиеся изобразить положительно прекрасного человека, всегда "пасовали". Наиболее близко подошёл к решению задачи, по мнению Достоевского, лишь Сервантес со своим Дон Кихотом да, в какой-то мере, - Диккенс (Пиквик) и Гюго (Жан Вальжан). И тут же Фёдор Михайлович как бы проговаривается племяннице о своих самых потаённых мечтах-притязаниях: "На свете есть одно только положительно прекрасное лицо - Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Всё Евангелие Иоанна в этом смысле; он всё чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного.) Но я слишком далеко зашёл..." (282, 251)
Здесь это "я слишком далеко зашёл" - о многом говорит и дорогого стоит: замахнуться в какой-то мере на творческое соревнование с евангелистами!..
И, в-третьих, наконец, своим новым романом, создаваемым за границей, Достоевский должен был доказать самому себе, своим читателям и всем литературным врагам, что и вдали от родины он не оторвался от "почвы", не отстал от текущей российской действительности, чувствует и понимает Россию.
Начиная работу над романом о положительно прекрасном человеке, Достоевский в одном из первоначальных планов намечает... самоубийство главного героя, или, по крайней мере, попытку его самоубийства: Князь (так он тогда именовался в рабочей тетради) - "Хочет умертвить себя".(9, 227) Однако ж, в каноническом варианте князь Мышкин всего лишь окончательно сходит с ума. Главным же самоубийцей в этом романе становится, в общем-то, второстепенный персонаж - Ипполит Терентьев. Вернее даже - не самоубийцей, ибо, в конце концов, суицидальная попытка его закончилась неудачей, а героем, в образе и судьбе которого Достоевский продолжил исследовать и развивать тему, чрезвычайно его интересовавшую. Тема эта всё сильнее притягивала-манила писателя и непременно вплеталась в сюжетную канву каждого нового произведения. И не случайно в предварительных планах по поводу этого - не из числа главных - героя появляется многознаменательная помета-запись: "Ипполит - главная ось всего романа..." (9, 277)
Да, Ипполит - главный суицидальный герой (будем обходиться без кавычек), но в "Идиоте", как и в "Преступлении и наказании", многие из других персонажей так или иначе связаны-соприкасаются с этой темой. Вот, хотя бы, - Рогожин. На первых же страницах романа в вагоне поезда он рассказывает Мышкину историю своей любви-страсти к Настасье Филипповне, и, в частности, эпизод с бриллиантовыми подвесками. Вспомним: отец Рогожина, который за "десять целковых" человека "на тот свет сживывал", поручил сыну разменять два пятипроцентных билета, уплатить необходимый долг кому следует, а сдачу с десяти тысяч рублей, "не заходя никуда", тут же доставить домой. Парфён же, потеряв голову от страсти, все десять тысяч да ещё с лишком (400 рублей должен остался) ухнул на королевские подвески и преподнёс их Настасье Филипповне. При этом он понимал, что, может быть, и смертный час его теперь близок. И признаётся: "Я, правда, хотел было тогда же в воду, домой не заходя, да думаю: ?Ведь уж всё равно?, - и как окаянный воротился домой..."(-6, 14) То есть, Парфён от самоубийства не отказался, только решил не в воду прыгнуть, а добровольно погибнуть от длани разгневанного родителя. Самоубийственное смертоубийство, к счастью, не состоялось - Рогожин-старший лишь до полусмерти избил свихнувшегося сына и тем ограничился, ибо самолично поехал к Настасье Филипповне и злополучные подвески назад вытребовал-вымолил...
