Надежда Тэффи - Том 5. Земная радуга. Воспоминания
Она обернулась и сказала шепотом:
– Отельные хлопцы, которые здесь остались, – с ними заодно. Порядочные все сбежали. Ну, так мы с братом пойдем наверх запирать двери.
Она убежала.
Как все это скучно – скучно! Как все это надоело! Право, даже пожалеешь, что прошло то первое время, «весна» революции, когда мелкой дрожью стучали зубы, когда, замирая, прислушивались, проедет грузовик мимо или остановится у ворот, когда до тошноты билось сердце под удары прикладов в двери.
Теперь все привычно, все скучно до омерзения. Грубо, грязно и глупо.
Но куда, однако, девались X.? Почему он не забежал, не дал ничего знать? Может быть, «Шилка» уйдет утром и они еще уведомят меня…
– Надежда Александровна!
Инженер В. Углы рта опущены, дышит тяжело – сейчас заплачет.
– Что случилось? Как вы сюда попали? – удивляюсь я.
– Меня подло обманули. Мне обещали пропуск на «Корковадо», я прождал весь день и ничего не получил. Все меня бросили… как со… со… ба-ку-у-у.
Он высморкался и вытер глаза.
– Я не могу больше быть один. Я пришел за вами. Отчего вы не уехали?
– Я жду Х-ов. Мы должны были встретиться на пристани в восемь часов и вместе погрузиться на «Шилку». Может быть, они еще приедут за мной?
– X.? Вы ждете Х-ов? Да ведь они уже уехали!
– Куда? Как? Почем вы знаете?
– Да я встретил их сегодня вечером. Они ехали с багажом на «Кавказ». Едут в Константинополь.
– Быть не может! И ничего не просили передать мне?
– Нет, ничего. Они очень волновались и спешили. На ней была ваша меховая накидка – помните? – ей было холодно, вы ей дали надеть. Да, да, они уехали в Константинополь.
Я молчала, ошеломленная, и вдруг, не знаю почему, вся эта история показалась мне ужасно смешной.
– Чего же вы смеетесь? – ужасался В. – Они же вас надули. Передумали и даже не дали знать.
– Вот это-то и смешно.
В. схватился за голову.
– Она смеется, когда я в жалком отчаянии! А что будет с моей девочкой! Маленькая моя Лелюся, Лелюсевич мой!
– Так девочка же ваша сейчас в полной безопасности в деревне. Чего же вы убиваетесь?
– Я так одинок, так ужасно одинок! Как со… соба… а…
– Не вспоминайте вы, ради бога, собаку, а то опять разреветесь.
– Умоляю вас! Едемте со мной на «Шилку», у меня есть два пропуска. Выдали на меня и на жену.
Я проведу вас как жену. Умоляю! Я не могу больше оставаться один. Я с ума сойду.
– А разве «Шилка» уйдет сегодня?
– Да, часов в одиннадцать. Так мне сказали.
– Тогда едем. Я согласна.
– Ну как же я рад! Это ваш суп? Я его съем. Боже мой! Ведь, может быть, придется умирать голодной смертью! Теперь я бегу за извозчиком, чемоданы со мной, я весь день вожу с собой. Бегу! Ждите!..
Ну, на этот раз, кажется, выберусь. Чемоданы В. здесь. Если забудет меня, так чемоданы вспомнит.
Решила предупредить о моем отъезде даму, с которой условились спасаться друг к другу.
Поднялась наверх, прошла по темному коридору, шурша раскиданной бумагой, путаясь в обрывках веревки, стучала в двери, кричала: «Это я! Я уезжаю!»
Никто не отозвался. Либо они не верили моему голосу, либо сами удрали куда-нибудь и спрятались в другом месте, оставя меня одну справляться с разбойниками.
Спустилась вниз.
В. уже ждал меня и волновался, думая, что я сбежала. Он дико боялся остаться один.
– Ну, едем.
Поехали по темным улицам к пристани.
Кое-где вблизи постреливали. Зато издали доносилась уже совсем серьезная пальба.
Спустились к морю. Вот она, «Шилка». По ней бродят огоньки. Значит, там люди?
Подъехали ближе.
На пристани народ, сундуки, узлы, чемоданы. Прилажены сходни. Наверху белеет морская офицерская фуражка.
– Идем скорее! Идем скорее! – торопит В. – Захватят все места. И не отставайте! Я боюсь быть один!..
Какое счастье, что у него вдруг объявился такой удобный для меня психоз. Иначе сидеть бы мне в Одессе…
– Идем! Идем!
17Странный корабль.
Не слышно на нем капитана,
Не видно матросов на нем…
Темно. Электричества, очевидно, тоже на нем нет.
С тихим гулом ползут по трапу пассажиры. «Шилка», очевидно, без груза – ватерлиния видна над водой и трап круто подымается с берега.
Ни суетни, ни истерической нервозности в толпе не заметно. Все как-то настороженно тихи. Деловито шепчутся. Изредка только прорывается негромкий окрик:
– Генерал М. здесь?
– Здесь.
– Мичман Р. Ищут мичмана.
– Есть!
И опять только тихий гул. Ночь теплая, темная. Чуть-чуть накрапывает дождик. Подымаюсь с толпой на палубу. Никто никаких пропусков не спрашивает.
– Постараемся пробиться в каюты, – советует В. – Погода, кажется, будет скверная.
Но в каюты уже не пробраться.
– Интересно, как мы двинемся. Ведь машины не работают, – говорю я.
– Может быть, еще наладят. Ведь не останемся же мы здесь! Слышите пальбу? Это, говорят, атаман Григорьев берет Одессу-Товарную. Пожалуй, ночью они будут уже здесь.
Пароход набивается все плотнее и плотнее. Уже трудно двигаться по палубе.
– Постойте здесь, – говорит В. – Я попробую пробраться глубже.
Я подошла к борту и стала глядеть в море.
Тихое, темное и спокойное было море, наша новая дорога в неизвестное. Пахло мокрым канатом. Поблескивали огоньки на рейде, где большие, серьезные и важные корабли, набитые важными и сведущими персонами, таинственно переговаривались световыми сигналами. Готовились в дальний путь, в свободные моря, к спокойным берегам.
– Пропадать будем, – тихо пробормотал кто-то около меня. – Если не найдут буксира, чтобы увел нас на рейд, крышка нам. Канун да ладан.
– Ба-ба-бах! – отвечала ему Одесса-Товарная.
– Зарево! Видите?
– В городе, говорят, уже грабят.
– Господи! Господи!..
И вдруг кто-то тихо запел. Красивый женский голос. Я нагнулась: примостившись на чемодане, сидела молоденькая нарядная барышня. Покачивала ножкой, перекинутой через колено, и задумчиво пела цыганский романс:
Где бы ни скиталась я душистою весною,
Я вижу тот же сон, и им волнуюсь я…
Поет!
– Как это так вы можете петь? – удивился кто-то.
– А мне все равно. Надоело.
– Видно, еще не много претерпели! – продолжал удивлявшийся.
– Ну нет, все-таки порядочно. Усадьбу сожгли, брат пропал без вести… Еле успели удрать.
– А вы что же, помещица, что ли?
– Я-то? Я еще и института не кончила.
Повернула лицо к тихому морю и снова запела:
…душистою весною…
Я вижу тот же сон…
Сидит на чемодане, болтает ногой в светлом башмачке, живет мечтой.
А рядом кто-то, не то вздыхая, не то икая, жует булку. А маленький пузатенький господин робко у меня спрашивает:
– Вы, извините, госпожа Тэффи? Я, извините, Беркин. Я немного вас уже видал. Может быть, вы мне можете дать совет? Я не знаю, оставаться мне на пароходе или вернуться в Одессу?
И уже шепотом:
– У меня при себе крупная сумма. Вы мне можете поручиться, что на пароход не пролезли большевики?
– Да я-то почем знаю? Вы же видите, что я сама здесь.
– Вы здесь, но, может быть, вы не рискуете, а я рискую так, как я вам уже сказал… Простите, но меня, извините, очень знобит исключительно от страха, так как имею на себе фуфайку… Так вы советуете остаться? Умоляю вас, я сделаю, как вы решите!
– Ну как же я могу брать на себя ответственность!
– Ну, я же вас умоляю!
Я взглянула на него: все лицо дрожит, и углы рта опустились – плачет, что ли?
– По-моему, оставайтесь здесь. Здесь спокойнее, а в город как вы теперь проберетесь? Темно, пусто – вас еще ограбят.
– Уф, как вы, однако, правы! Ну, вот я уже и спокоен.
Вернулся В.
– Все каюты и коридоры битком набиты. Нашел место только в ванной. Там, кроме нас, будут еще двое. Вам уступили скамеечку, я и еще одна личность на полу и один в ванне. Вещи наши уже свалены в трюм.
Подошел инженер О. и рассказал новости: из пароходной команды нет ни души. Все убежали в город, очевидно, желая сдать пароход большевикам. Машина разобрана, многих частей не хватает. Не то унесены они или уничтожены с умыслом – чтоб не дать нам уйти и увести «Шилку», не то просто в целях ремонта. Нашли забившихся в трюм китайцев, пароходных слуг. Они сначала делали вид, что ничего не знают и не понимают, но когда им пригрозили револьвером, указали, где спрятаны кое-какие части машин. Тотчас начали разыскивать среди пассажиров механиков и инженеров. Вызвался О. и еще двое-трое и приступили к работе. Надеются собрать машину. Но работы много, и придется кое-что самим смастерить. Не хватало каких-то подшипников. Если удастся починить – мы спасены. А нет, так дело дрянь.
