Ирина Головкина (Римская-Корсакова) - Побеждённые
— Знаешь… я не виновата… я очень его жалела и молилась о нем сегодня… оттого все вышло!
Глава двадцать девятая
Затворившись у себя в этот вечер, Ася, уже раздетая, опустилась на колени на коврике у постели. О, что за день! Он весь был полон любви и света! Она будет умирать и будет помнить этот день. Ей опять стало страшно за него. Надо помолиться. Старец Серафим всегда всех слышит, уж если он слышал ее тогда за крокетом, то тем более услышит теперь. Перед глазами Аси на минуту возникла Березовка и крокетная площадка, где шла ожесточенная битва — Ася и кузен Миша с одной стороны, братишка Вася и Сергей Петрович с другой; силы явно неравные. Это было в 1916 году. Сергей Петрович — в те дни молодой офицер — приехал на несколько дней в отпуск с фронта и, появляясь между детьми на крокетной площадке, производил фурор: метали жребий, кому играть с ним в одной партии, и приходили одни в восторг, другие в отчаяние от каждого удара его молотка, так как бил он без промаха. И вот в этот знаменитый вечер шар его по обыкновению прошел с первого же хода весь путь и, став разбойником, объявил крокировку шару Миши; крокировка эта грозила тем, что новоиспеченный разбойник, забрав себе все ходы, сгонит с позиции шары противной партии и под своей опекой в одну минуту поможет закончить Васе. Ася, страстно увлекавшаяся игрой, приходила в отчаянье от этой возможности. Шары стояли на таком коротком расстоянии, что даже среднему игроку легко было попасть, а такому чемпиону, как Сергей Петрович, удар этот, казалось, не стоит усилий. Спасения не было никакого: Сергей Петрович уже взялся за молоток с артистической небрежностью и изящной самоуверенностью. Замирая от страха, семилетняя Ася надвинула на лицо пикейную шляпку и, закрыв глаза, на минуту сосредоточилась: «Старец Серафим! Милый, чудный, родной старец! Помоги мне и Мише! Сделай так, чтобы гадкий дядька промазал! Защити от него!»
Она услышала короткий сухой удар и вслед за этим всеобщий вопль, в который слились и восторг, и ужас. Она отодвинула шляпку от лица и оглядела поле сражения: шар Миши стоял невредимым, сам Миша прыгал и визжал от радости, а у Васи глаза были полны слез — оказалось, что Сергей Петрович не только «промазал», но и умудрился каким-то образом задеть собственным шаром колышек и теперь должен был выйти из игры. Дело кончилось полной победой Аси и Миши.
«Даже в таких пустяках Старец слышал меня, тем более услышит теперь, когда я буду молиться за жизнь человека!» — говорила она себе, — за крокетом он это сделал не ради пустяшной игры, а ради славы своей: он явил могущество молитвы, чтобы на всю жизнь запомнила Ася, с какой любовью относятся к людям там. «Старец, милый! Я знаю, какой ты добрый — ты даже медведя пожалел. Пожалей моего Олега! Олег такой хороший! Устрой чтобы они спутались со следа. О, пожалуйста, пожалуйста, старец Серафим! Сделай это для меня, для Аси».
Однако молитвенного напряжения хватило ненадолго, голубой свет лампадки придавал фантастические очертания предметам, и скоро она задумалась, глядя на причудливые тени на потолке. Так трудно быть сосредоточенной! Надо все время делать усилие. «Старец Серафим, Серафим…» Закинув голову, она твердила его имя, стараясь отрешиться и сосредоточиться на образе святого. Были ведь молитвенники — она слышала о них и читала, которые умели всю полноту мысли и чувства вкладывать в молитву Иисусову и достигали озарения: у них открывались внутренние очи, и дивные потусторонние лики становились доступны их взгляду…
«Вот оно — это сияние под веками, которое я так люблю! Вот это веяние на лбу… точно кто-то коснулся меня крылом… Я приближаюсь к черте, за которой неведомое… Еще одно усилие, и я ее перейду!»
Но молитвенный взлет, достигнув небольшого напряжения, стал постепенно ослабевать. Нет, не проникнуть! Не вырваться из теней земного сознания… Только тем, которые достигают святости, это дано — они могут слышать нездешние голоса и видеть невидимые облики. В «Consolation»[51] Листа и в «Китеже» Корсакова есть что-то от этого состояния… Экстаз Скрябина? Нет, там не то — там усилие сверхчеловечности, но нет умиления! Какое благородство мелодии у Римского-Корсакова… А Глинка? Кто это сказал: «Глинка, Глинка, — ты фарфор, а не простая глинка!»?
Голова ее склонилась к подушке, и она заснула на коленях около кровати. Когда она очнулась и с недоумением огляделась, в комнате было уже совсем светло и доносился городской шум. Она озябла и, дрожа от холода, поднялась с колен.
Седьмой час.
Страх за любимого человека сжал сердце, и опять она бросилась на колени.
«Господи Иисусе Христе! Я не хочу верить и не верю, что, пока я спала, черная карета приехала и увезла его! Я не хочу верить, что Ты можешь украсть его у спящей! Я нечаянно заснула — я устала! Господи Иисусе Христе, будь милосерден к нему и ко мне! Не отпускай его в тюрьму, не отдавай его этим страшным людям — довольно уже они мучали его. Дай ему немного счастья, хоть один год чудного светлого счастья! Господи! Ты слышал разбойника и Магдалину — услышь же теперь и Асю!»
Она накинула на плечи халатик и босиком выскользнула в коридор. Вздох облегчения вырвался из молодой груди, когда она услышала в телефонной трубке его голос.
— Вы? Слава Богу! Простите, что я так рано. Я… видите ли… я в середине молитвы нечаянно заснула… так вот поэтому я хотела узнать, всё ли благополучно… Да, да — молилась. Да, всю, всю ночь… Ничего, не заболею… Любите? И я люблю. А теперь до свидания, мне хочется согреться и заснуть. Меня в постели ждет мой щенушка… Не расслышали, кто? Бабушка не позволяет мне с ним спать, а я беру его… Все-таки не расслышали? Ну да, собачка, щенок, поняли? Наконец-то! Ну, я бегу. Приходите обедать прямо из порта.
В восемь часов француженка пришла будить Асю. Спутанная головка с розовыми щеками приподнялась с подушки, а рядом зашевелилась кудрявая мордочка пуделя.
— Мадам, не гоните его и не говорите бабушке. Я так люблю с ним спать. Мне без него скучно. Мадам, душечка, можно мне заснуть еще часочек, пока не встанет бабушка? Закройте меня хорошенько.
Француженка заботливо поправила на ней одеяло и перекрестила ее. «Право, можно подумать, что малютка решила заспать вперед все те бессонные ночи, которые у нее будут после свадьбы, когда молодой муж не даст ей покою. Вот тогда ей скучно не будет», — подумала она и, воображая себе поцелуи, которыми Олег станет осыпать Асю, вся расплылась от умиления.
Повесив трубку после разговора с Асей, Олег поспешно допил чай и вышел из квартиры, торопясь в порт, В подъезде, едва он открыл дверь, к нему под ноги кубарем подкатился ребенок, споткнувшись о приступку подъезда, и пронзительно разревелся. Олег подхватил его на руки…
— Что ты, мальчуган? Ушибся? Да не кричи так — визжишь, как поросенок, которого режут. Разве мужчины плачут? Э, да ты, наверное, девочка! Девочка в штанишках, да?
Ребенок обиженно и озадаченно смолк.
— Вовсе не девочка. Я — мужчина! — ответил он.
— Да как же так? Мужчины-то ведь не плачут и не кричат. Видишь, какая у меня дыра во лбу? Это была рана, а я не плакал.
— Нет, не плакал?
— Нет, не плакал.
— Ну, и я не плачу!
— Не плачешь? Ну, это — другое дело! Мне, значит, только показалось! А что ты здесь на улице делаешь?
Продолжая разговаривать с мальчиком, он смотрел на тротуар, где шагах в десяти от себя видел безногого нищего, в котором узнал солдата, продавшего ему револьвер. Как он попал сюда? Случайно? Странно! Нет, это не случайность — подстроено. Он и есть тот доносчик, который заварил всю эту кашу. Зашифрованная очная ставка, по всей вероятности. И все продолжая разговаривать с ребенком, Дашков зорко обводил вокруг глазами, по-военному оценивая положение. Нищий здесь, конечно, по приказанию Нага. Но где же сам Наг? Притаился в соседнем подъезде, наверно. Всего вернее, что подлец-нищий окликнет, и вряд ли поможет, если не обернуться на его оклик. И все-таки ни на фамилию, ни на «господин поручик», ни на «ваше сиятельство» оборачиваться не следует… Дело плохо. Но так или иначе идти надо.
Он спустил с рук ребенка, потрепав его по щеке, и пошел вперед быстрым шагом с видом равнодушного, торопящегося человека. Он не смотрел на нищего и все-таки видел его. Ему показалось странным, что нищий смотрел мимо и тоже как будто не хотел его узнавать — отсутствующим, безучастным взглядом он обводил вокруг себя…
— Гражданин! — услышал вдруг Олег чуть ли не около своего уха. Так и есть, останавливают!
Он обернулся — незнакомый человек в штатском подходил к нему.
— Извиняюсь, товарищ, нет ли прикурить? Спички забыл, — сказал этот человек. Условный сигнал. Нищий должен опознать князя Дашкова — все ясно.
Олег протянул спички. Человек закурил.
— Благодарю, товарищ, — и пошел вперед. У него было странное чувство в спине — какая-то связанность, каждый нерв позвоночника словно ощущал на себе пристальные недобрые взгляды, которыми, очевидно, провожали его. Не останавливают пока. Дошел до угла… Прибавить шаг. Оборачиваться не следует ни в каком случае. На Симеоновской сразу бежать за трамваем — это покажется вполне естественным. Таким образом выяснится, идут ли следом. Поворот уже близко… есть! Никто не остановил его.
