Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали
Для Никитича папки эти как живые, со своим даже запахом, что ли, царские рескрипты и отношения министров к наместнику о проведении рекомендованной ими политики при управлении вверенным краем, указы правительствующего сената; и рядом - пухлые, в гладких переплетах, прохладных и крепких, папки: об отдаче в солдаты крестьян за преступления, ссылке горцев в Сибирь, выселении евреев из Грузии; переписка о контрабандном провозе пороха турецкими жителями и торговле горскими невольницами, - преемник почему-то завел на них одну папку, а у Никитича руки не доходят, чтоб развести порох и невольниц;
закроют Никитичу глаза, играя с ним в его любимую игру жмурки, и он без труда отыщет досье одна тысяча сто пять - о наблюдении за иностранцами, приезжающими в Россию, не всю, конечно, а в пределах подчиненного Никитичу Закавказского края;
и - хотите верьте, хотите нет - достанет из досье семнадцатого, благо они рядом, но разве догадается кто? постановление о высылке из Петербурга студентов-кавказцев на родину за участие в студенческих буйствах и волнениях, совсем-совсем свежие есть, на "терековцев", "испивших - о боже, какие юнцы! - ухмыляется Никитич, - воды Терека"! да, да, на тех самых, кем ты восторгался, Фатали: ах великие?! ах поклялись?! еще Воробьевы горы вспомни!! ну да, полные сил и энергии переворотить весь мир, а как же?! неразлучные друзья - Илья и Акакий!"
Писарь Никитича по наблюдательской части, у него красные руки, будто обморожены - оттаивают, завел алфавитную картотеку на этих бунтарей студентов, на "Цэ" - Илья и "Чэ" - Акакий, "извините, - лицо писаря побагровело, - Цэ Акакий и Чэ Илья!", не очень далеки друг от друга в этой картотеке, и к каждому из них надо здесь глаз да глаз! Любимцы Грузии Церетели и Чавчавадзе.
Досье Акакия тоненькое, никак не наполнить ("конспирация на высоком уровне?!"); и о жене из Петербурга никаких вестей не поступает: как она там, без мужа? и что за семья?..
Но зато досье Ильи очень занятное! и о землячестве в Петербурге касса, библиотека, устав, товарищеский суд; и о посещении салона Екатерины Дадиани, да, да, сестра Нины Грибоедовой, владетельница, так сказать, Мингрельского княжества, усмехается Никитич, был высочайший рескрипт о ее "добровольном" (!) переселении в столицу, все увиваются вокруг княгини, и даже Орбелиани, иногда замещающий наместника, ходит в холостяках, а чего ждет - неясно!
Запечатлен момент передачи Екатериной Дадиани Илье альбома (что в нем?!) со стихами Бараташвили, тоже был влюблен в княжну, и даже после того, как та предпочла ему владетельного князя Дадиани; и огненные речи Ильи о переносе тела Бараташвили из Елизаветполя - Гянджи, где он похоронен, в Тифлис; так и позволят им! что? любовная лирика? о музе поэта?! прислали, редкий экземпляр (те, конечно, успели кое-что списать, но экземпляр - в ведомстве Никитича, пусть теперь ищут этот альбом!), в рукописи, сборник на грузинском, составленный в Петербурге, а там... о боже, сколько в сборнике ереси, дерзости, бунтарства! специально перевели строка в строку, - "куда цензура смотрит?!" - но инородческая литература в самом центре - кому она страшна? вот если б в Тифлисе!
"Перерезать дороги", - команда такая поступила, - "чтоб ни одна не просочилась строка! и о посещении летней резиденции в доме Багратиони в Царском Селе; и дерзостные речи там!!"
Да-с, испившие воды Терека!... У татар - Аракс, мол, та и эта сторона, и мечта воссоединиться, а у этих - Терек, мол, по ту сторону, в России, значит, испили воду, а в ней бунтарские микробы! И ценнейшее донесение - о встрече с этим, как его? ну самый-самый их идеолог! гражданский суд и прочее! "Что делать?"! да, да, с самим!! "Помните, - Никитич об этом идеологе Кайтмазову как-то говорил, в минуту левых вспышек, случается у него такое, а Кайтмазов, тоже в минуту откровенности, - Фатали, и тем просветил, впервые Фата-ли услышал именно от Кайтмазова, - помните? позорное, так сказать, пятно! медленное убийство долголетней ссылкой!... А что, разве нет?!" да-с, Никитич осуждает репрессии (!!). Но вслух фамилию ни за что не назовет, это в их среде не принято, пусть догадываются сами. Встреча зафиксирована, а о чем говорили - неясно; а впрочем, о чем они могут, оба на Чэ?! догадаться нетрудно, какие идеи у этих Чэ, уж так и быть - назовет: Чернышевского и Чавчавадзе! насчет крестьян, конечно, освободить всех, и непременно с землей! Слежка, слежка, а потом надоест людям Никитича, да и папка-досье распухла, сколько можно копить и копить бумаги!... Убьют однажды, - нет-нет, упаси боже, не Никитич, но его люди; по пути в Сагурамо, неподалеку от Цицамури. "Цицамури, Цицамури!..."; якобы ограбление - трижды стреляли, две раны на лбу, а одна смертельная - в сердце; соскочил с коляски, а его -насмерть! забрали даже жилет, очки; а Илья работал, и об этом тоже сигналы были! над проектом запрета (у нас-то!!) смертной казни; и о каких-то правах (??) малых народов, - сами не имеем, а тут - им!
Да-с, толстенное досье, и их, Фатали с Ильей, разговор. Илья юн, а Фатали вдвое старше. "Приехал? Изгнали! Мошенники!" - и рукой на север показывает.
И еще фраза Ильи: "Вот я, председатель общества по распространению грамотности среди грузин! Но что я могу?!" - стоило ли подслушивать? но как знать! надо ж послушать, о чем толкует этот юный член комиссии по урегулированию отношений между дворянством и крестьянами в связи с реформой, князь Чэ!
Но нет! шпик-раззява проглядел! не воспроизведено: об обыске в Петербурге! "Фотопортреты? Герцена? И даже Бестужева?" Были найдены во время обыска. И перевод на грузинский "Марсельезы". "О, Петербург!... Как у вас, мусульман? Тонкий как волос и острый как меч мост, сират? над адом, и он, Петербург, - говорит Илья, - для меня волосок, который судьба точно мост перекинула между тьмою и светом!"
Есть еще студенты, бывшие, большей частью грузины и армяне, татар, слава богу, нету, смирные, двое только, да и то один с горской, а другой с персидской примесью, - успокаивает себя Никитич. Тем, из грузин и армян, кажется, что - "ох, юнцы!" - у них конспирация на высочайшем уровне, а писарь на каждого завел карточку - и из "Лиги свободы (?) Грузии", и "Союза защиты прав (!) Грузии", и "Общества арменистов", и - ну и придумали! "Российского узла", мол, разрубим, вроде "За вашу и нашу свободу", а их собственные хвосты в этих "узлах"!
Особо любимая Никитичем полка - с русскими книгами, время от времени он очищает ее, сжигая лишние книги в печи, а ведь мог бы какие большие деньги заработать, - цена на них нынче немалая, чистым золотом платят, русские книги, изданные за границей, они присланы сюда, в цензуру, из Тифлисской, Бакинской, Гюлюстанской, даже Ак-Огланской - ни одна не просочится! - Редут-Кальской таможен (здесь затем будет карантинно-таможенная застава), из Батумского таможенного округа, Потийской таможни; из таможенных застав - как кольцо!! - Аджибайрамской, Ахалцыхской, Башнорашенской, Джаватской, - все-все зафиксировано у Никитича! Ленкоранской, Озургетской, Сухум-Кальской, Сальянской, еще каких-то.
Да, редкая коллекция у Никитича! Из тех, что задержаны, и из тех, которые цензурой зарезаны; большей частью присланы из столицы, он просил, писал начальнику Главного управления по делам печати, давнему университетскому товарищу эН эН: нельзя ли, мол, по протекции получить?! и записку передал с помощью Кайтмазова, когда тот ездил в столицу повышать цензорские свои знания: "Желая пополнить пробел в моей библиотеке, обращаюсь к вам, многоуважаемый эН эН, с покорнейшею просьбой выдать мне из склада вашего управления по одному экземпляру означенных в прилагаемом списке книг..."
Кое-какие из задержанных на таможне книг Никитич перелистывает, даже перескажет иногда - искренне, без капканных целей - в кругу высшего офицерства, однажды и Фатали слышал:
- До чего же наивно, ведь о нашей жизни они не знают, ну, год-другой старые обиды выплескивают в книжонках, а дальше что?! - И умолк, оглядывает собеседников: может, кто что скажет?
А они ждут: что же дальше?
- Этот, ээээ... ну как его? писака был у нас, запамятовал, черт!... Высшие офицеры затаились, молчат, Фатали тоже, пусть сам Никитич и называет, а он, ну ей-богу без злого умысла, забыл! А тут как молчат собеседники, так ему вдруг и тоскливо делается: ведь он к ним по-братски, с доверием, а они... Эх вы, трусы! и, вспомнив, уже не называет фамилии. - Ну и шайтан с вами, не хотите поддерживать беседу, не надо!
Уходит в тир, здесь он, под канцелярией в просторном подвале, постреляет из фузей в чучела горцев, похожих на Шамиля, и отведет душу. Любит Никитич и штыковой бой - неподалеку на пустыре, за казармами тоже чучела горцев выставлены, - "коли!...". Для солдат свой, а для офицеров тоже свой, так сказать, майдан.
А потом пригласит Фатали, задание ему, для рассылки среди горцев новые грозные правительственные прокламации перевести, весьма-весьма срочно!
- Но поездка очень важна! Мой проект!... Если его примут, это же (проглотил "революцию") переворот в мире Востока! И он на пользу нам! внушает Фатали.
