Надежда Тэффи - Том 1. Юмористические рассказы
– Нет, я бы в чулке не стала, – неудобно, – согласилась востроносая. – Я всегда вожу в мешочке, на груди, под лифчиком. Уж если кто начнет его снимать, я сразу почувствую.
– Ну, так никто с вас снимать не станет, – сказала толстая, – а вот сначала подкурят вас особыми папиросками, либо угостят конфетками, от которых вы одуреете, а уж тогда и снимут, – будьте покойны!
– Ужас какой! Что вы говорите! А знаете, я читала, что недавно в Швейцарии ехали две дамы в купе, одна заснула, а другая впустила мужчину, вдвоем и ограбили.
От этого рассказа она сама так перепугалась, что даже защелкала зубами.
– А я всегда вожу деньги прямо вот в этой ручной сумочке, – похвасталась я. – Это, по-моему, остроумнее всего, потому что никому в голову не придет, что здесь деньги!
– Ну, знаете, это рискованно! – сказала толстая и покосилась на мою сумочку.
Мы улеглись.
– Не задернуть ли фонарь? – предложила я. – Глазам больно.
Толстая что-то промычала, но востроносая вдруг вскинулась наверху и даже ноги спустила.
– Зачем задергивать? Не надо задергивать! Я не хочу! Слышите, я не хочу!
– Ну, не хотите, – не надо.
Я уже стала засыпать, как вдруг очнулась от какого-то неприятного чувства, точно на меня кто-то смотрит. На меня, действительно, смотрели в упор четыре глаза. Два сверху, черные, дико испуганные, и два снизу, подозрительные и острые.
– Отчего же вы не спите? – спросила я.
– Так, что-то не спится, – отвечали сверху. – Я и вообще никогда не сплю в вагоне.
– Да ведь и вы тоже не спите, – язвительно сказали снизу, – так чего же вы на других удивляетесь?
Я стала засыпать снова. Какой-то шепот разбудил меня. Это толстая спрашивала меня:
– Вам не видно, что она там наверху делает?
– Ничего особенного. Сидит.
– Сидит? Гм! Вы с ней раньше не были знакомы?
– Нет. А что?
– Да так.
– Вам не помешает, если я закурю, – вдруг спросила востроносая.
Толстая так и подпрыгнула.
– Ну, уж нет! Убедительно вас прошу! Иначе я сейчас же позову кондуктора. Знаем мы!..
Она почему-то страшно разволновалась и стала тяжело дышать. Я вдруг поняла: она боялась той подозрительной особы наверху, которая, ясное дело, хотела нас подкурить и ограбить.
– Не хотите ли шоколадку, вы, кажется, любите сладенькое, – вдруг зашевелилась толстая, протягивая мне коробку.
– Нет-с! Я от незнакомых не беру в дороге конфет, – закричала вдруг востроносая. – Сама не беру, да и другим не совету.
Она кричала так зловеще, что я невольно отдернула руку и отказалась от угощения.
Заснуть я больше не могла. Эти четыре глаза, непрерывно смотрящие то на меня, то друг на друга, раздражали и смущали меня.
– А уж не воровки ли это в самом деле? – мелькнуло у меня в голове. – Притворились, что не знакомы, выпытали у меня ловким разговором, где мои деньги, а теперь стерегут, чтобы я заснула.
Я решила не спать. Села, взяла подмышку сумочку и уставилась на злодеек. Не так-то просто было меня обокрасть…
От усталости и желания спать разболелась голова. И так было досадно, что, имея в распоряжении целую скамейку, не можешь уснуть.
Вдруг я вспомнила, что видела на вокзале знакомого старичка, который ехал с этим же поездом.
– Mesdames! – сказала я. – Мы все равно не спим. Не разрешите ли вы посидеть с нами одному очень милому старичку? Он расскажет что-нибудь забавное, развлечет.
Он они обе так и закудахтали.
– Ни за что на свете! Скажите, пожалуйста! Знаем мы этих старичков!
Было ясно, что лишний свидетель только помешал бы им. И сомнения в их намерении у меня больше не оставалось никакого. Всю ночь я промаялась, а под утро нечаянно заснула.
Когда я проснулась, было уже светло. Моя сумочка валялась на полу, а обе дамы сидели рядом и не спускали с нее глаз.
– Наконец-то! – закричали они обе сразу.
– Я не хотела вас будить! Ваша сумка с деньгами упала на пол, я не могла допустить, чтобы кто-нибудь дотронулся до нее.
– И я тоже не могла допустить!
Я смущенно поблагодарила обеих и, выйдя в коридор, подсчитала деньги. Все было цело.
Когда наш поезд уже подходил к станции, и востроносая вышла звать носильщика, толстая шепнула мне:
– Мы дешево отделались! Это, наверное, была воровка. Ее план был очень прост: подкурить нас и ограбить!
– Вы думаете?
Когда я выходила из вагона, я услышала, как востроносая шептала толстой:
– Я сразу поняла, то ей нужно. Она подсадила бы своего старичка, а он бы нас по голове тюкнул, и готово. Заметьте, всю ночь нас подстерегала, а потом притворилась, что спит.
На вокзале кто-то дернул меня за рукав. Оглянулась – востроносая.
– Вы с этой толстой дамой не были раньше знакомы?
– Нет.
– Так как же можно было рассказывать при ней, куда вы деньги прячете. У нее был такой подозрительный вид.
А толстая проходила в это время мимо и, не замечая нас, рассказывала встретившей ее барышне:
– Ужасная ночь! Эти две стакнувшиеся мегеры разнюхали, где у меня лежат деньги, и устроили нечто вроде дежурства. Одна спит, другая за мной следит. Нет, кончено! Больше никогда одна не поеду!
– Ах, ma tante! Нужно бы заявить в полицию! – ужасалась барышня.
Мы с востроносой испуганно переглянулись. Я пошла, а она долго смотрела мне вслед, и всей своей фигурой, и шляпой, и зонтиком, выражала раскаяние, что доверилась мне.
Теперь-то уж она знала наверное, что грабительница была именно я.
Легенда и жизнь
В начале июня мадам Гужеедова стала делать прощальные визиты своим светским приятельницам.
Прежде всего отправилась к Коркиной, с которой так мило провела вместе прошлое лето в третьем Парголове.
– Ах, дорогая моя! – воскликнула Коркина. – Неужели же вы опять обречены на прозябание в этом моветонном Парголове! Как я вас жалею!
– Почему же непременно в Парголове? – обиделась Гужеедова. – Точно свет клином сошелся. Найдутся и другие места.
– Уж не за границу ли собрались? Хе-хе-хе!
– Почему ж бы мне и не поехать за границу?
– А на какие медные? Хе-хе-хе!
– Отчета в своих средствах, дорогая моя, я вам отдавать не намерена, – надменно отвечала Гужеедова. – И довольно бестактно с вашей стороны говорить таким тоном, тем более, что киснуть в Парголове будете именно вы, а я поеду за границу.
– Куда же вы едете? – даже испугалась Коркина.
Гужеедова на минутку растерялась.
– Куда? Собственно говоря, я еще не… А, впрочем, я еду в Берлин. Ну, да, в Берлин. Чего же тут удивительного? По-французски я говорю очаровательно…
– Да кто же с вами в Берлине по-французски говорить станет? Хе-хе-хе! В Берлине немцы живут.
– Я просто оговорилась. Я хотела сказать: Париж, а не Берлин. Я еду в Париж.
– В Париж – теперь, в такую жарищу?
– Пустяки. Париж именно теперь и хорош. Я обожаю Париж именно теперь.
– О вкусах не спорят. А я еду в Карлсбад.
– Да что вы? А как же Парголово-то?
– Далось вам это Парголово! Я и в прошлом году попала туда совершенно случайно. Мужу не дали отпуска. А вообще я каждое лето провожу в Карлсбаде. Там у нас чудная вилла! Ее так и называют: вилла русских аристократов.
– Это кто же аристократы-то? – с деланной наивностью спросила Гужеедова.
– Как кто? Мы! Я с мужем, моя сестра с мужем, сестра мужа с мужем, и мадам Булкина.
Все это Гужеедову так горько обидело, что дольше сидеть она уже не могла.
– Прощайте, дорогая моя.
– Чего же вы так торопитесь? Посидим, поболтаем.
Гужеедовой, собственно говоря, очень хотелось сказать ей, что беседа с такой вруньей и хвастуньей не может доставить удовольствия даже самому грубому вкусу, но, вспомнив, что она – светская дама, отправляющаяся освежиться в Париж, сморщилась в самую утонченную улыбку и отвечала, картавя, как истинная парижанка:
– Ах, я так тороплюсь! Вы знаете, перед отъездом всегда так много дела: туалеты, визиты…
– Ах, я вас вполне понимаю, дорогая моя! – впала и Коркина в светский тон. – У меня тоже такая возня с модистками.
– Как жаль, что мы не встретимся за границей!
– Ах, да, ужасно жаль. Приезжайте, дорогая, к нам в Карлсбад, прямо на нашу виллу. Организуем пикники, поедем на Монблан… Я вам потом пришлю адрес. Так бы обрадовали!
– Мерси! Мерси! Непременно! Но, к сожалению, назад я собиралась ехать прямо через Испанию…
От Коркиной Гужеедова отправилась к Булкиной.
– Дорогая моя! Вот еду за границу…
– Да что вы! Ах, счастливица! Впрочем, я, вероятно, тоже поеду.
– Куда?
– Конечно, в Рим. Вечный город! Красота! Чуткая душа, понимающая задачи искусства, должна каждый год ездить в Рим. Я и без того так виновата, что прошлом году не собралась. Знаете, прямо поленилась.
