Валериан Скворцов - Каникулы вне закона
Девять лет и семь месяцев Ефим Шлайн считался сыном эсэсовского агента. Его матери, жене эсэсовца, сказали, что муж бросил её и предал родину. Их не сослали потому, что перевербованный гестаповец работал в Штази и, приезжая в Москву, спрашивал о семье человека, спасшего ему и его семье жизнь. Немцу отвечали, что Павел Шлайн выполняет задание за рубежом и разрешали видеться с его женой и сыном. На существование они зарабатывали тем, что бродили в стужу, зной и распутицу по подмосковным проселкам с деревянной фотокамерой, делая семейные портреты колхозников...
- На моем месте, Бэзил, разве ты не подал бы заявление с просьбой о приеме в высшую школу ка-гэ-бэ после института иностранных языков? спросил Ефим.
- Не знаю, - сказал я. - Это так странно, Ефим... Я выполняю свою работу, то есть стал тем, кто есть, по той простой причине, что так сложилось. Знаешь, как вода... Куда наклон, туда и течет. Отец стучал степ в ресторанах, нанимался к китайским генералом, врачом восточной медицины подвизался... Ему все равно было чем заниматься. Да и мне потом... Семью выгнали из России до моего рождения. Мне не приходило в голову кому-то доказывать, что я русский. А если бы меня усыновили китайцы? Если следовать твоей логике, я должен был бы после переезда из Бангкока в Кимры баллотироваться на пост кимрского мэра, чтобы доказать, что я достойный и честный кимровец, а не кто-нибудь еще. Так, что ли? Знаешь, как-то не хочется... А после твоего рассказа, признаюсь, в особенности.
- А что если мне уйти в отставку, завести собственное сыскное бюро? Пойдешь ко мне работать? - спросил он.
Мы сидели перед тарелками с остывавшей снедью. Я не ел с утра, только выпил кофе и сжевал круассан, принесенные в поезде кондуктором. Четыре кружки пива на пустой желудок - не удовольствие, в ресторане народ курил беспрестанно, разговор состоялся совсем не веселый. Другими словами, зачем нас принесло в это место со своими заботами? Ни поели, ни поговорили о деле.
И я ответил:
- С тобой ни украсть, ни покараулить, Ефим. Ты зачем меня сюда позвал? Желудочный сок свернулся. Ничего не едим. Дело ждет, но и про него забыли... Чего там сыскное бюро! Плюнем на все и забомжуем, Ефим! Возвращай ксиву дипломатической почтой в контору, так, мол, и так, обрыдло, не вспоминайте меня, цыгане, прощай мой табор, я спел в последний раз... Или давай стенать на судьбу, или начнем есть и потом поговорим о деле... У меня подол новостей.
- Еще четыре дня назад, когда ты их собирал, Москва в них не нуждалась. Тебе не приходило в голову, что ничего не изменилось со времен отцов и что наша работа и сегодня, в сущности, зависит от капризов и расчетов случайных людей?
- Ефим, ты что же... Ефим, ты сворачиваешь операцию? - спросил я, почувствовав, что мы почти предаем в этот момент Усмана, кореянку-танцовщицу, разорванного взрывом подвыпившего приставалу к ней, Ляззат, наконец, да и все, за что мне сторицей досталось в минувший месяц и, может быть, за всю жизнь до этого. Я вроде бы забыл, что работаю только ради денег. Я вдруг осознал, что по-настоящему ненавижу Второго и то, что он тащит с собою в мою жизнь - Ибраева, Жибекова, Шлайна и меня самого, каким я стал.
Без аппетита мы съели остывший суп с мелковатыми пельменями, холодную рыбу под острым соусом, две тарелочки рубленой говядины и свинины, куриные крылышки и выпили ещё по кружке "Будвайзера".
Я всегда считал вредным возвращение в прошлое. Могу представить, в какую ипохондрию я впал бы, принявшись посещать места, скажем так, боевой славы своего отца. Ханойский ресторан "Метрополь", где он выступал с симфоническим оркестром из харбинских балалаечников, сайгонскую гостиницу "Палас", на террасе которой пел куплеты, мало ли мест, включая вертолетный аэродром, под бетонкой которого закатали его могилу в манильском пригороде... На своих полях сражений он бился за выживание, не рассчитывая ни на кого и на Россию в особенности. Он сам себя считал Россией, где бы ни оказывался. Вот и все... Не следовало Ефиму назначать наше свидание в гостинице "Гамбург" по той же причине. Вот и все...
Я так и сказал Ефиму:
- Вот и все.
- Что - все? - спросил Ефим. - Что - все? Только начинаем... Ты знаешь, что тебя ждет?
- Давай расплачивайся, на улице поговорим. Накурено до невозможности, ты этого не любишь... Мы засиделись, - сказал я, подумав, что Шлайну сподручнее будет разговаривать на ходу.
- На улице морозит. Ветер. Давай здесь.
Не нравился он мне сегодня. Казахстанский донос, о котором говорил Вольдемар-Севастьянов в Ташкенте, определенно дался ему нелегко. Я бы сказал, переломал в нем кости, может, и позвоночник вывихнул.
Я достал из нагрудного кармана пиджака пластиковый прозрачный пакет с газетой и положил перед Ефимом. Хотя бы этому пусть порадуется.
- Европеец на снимке - твой будущий убийца? - спросил Ефим.
- Нет, жертва.
3
Все-таки я вытащил Шлайна из проклятого места и привез на такси в кафе-театр "Берлинский декаданс", показанный когда-то Пфлаумом, в Шлоссгартене. По продолговатой сцене, обставленной с обеих сторон десятком круглых столиков, метались европейки, негритянки и азиатки, постепенно лишаясь одежд. Спектакль назывался "Эйнштейн на пляже".
Лучшего амбьянса для работы при нашем настроении не придумать. Ефим, надувшийся поначалу на высокое искусство, как мышь на крупу, из-за девиц, пообвык и вместо пары рюмок заказал бутылку "Курвуазье". Ему вообще нравились кабаре.
Антракты устраивались каждые полчаса. Публика должна есть и пить, искусство для искусства, торговый оборот для прибыли. Ритм, который задали антракты нашему совещанию, вполне подходил. Музыка, пение, шум и гвалт позволяли разговаривать в открытую.
Ефим утвердил мое предложение о покупке квартиры у художника в Чимкенте. Пристрелочный подход к Жалмухамедову: предложить ему бартерную сделку, обмен его площади на московскую. Некто назначенный конторой звонит и говорит, что приходиться переезжать к любимой теще в Казахстан, не согласится ли художник, если... ну, и так далее.
Возвращение в Казахстан, забыв свое желание дезертировать, я предлагал тем же путем, каким выехал: Ташкент, Чимкент обязательно, если потребуется Астана, Алматы и потом - Москва. Стартовая точка второго этапа операции квартира Жалмухамедова. Осмотревшись в обстановке и оценив настроения завербованных мною Ляззат и Притулина, я сосредотачиваюсь на получении документов от Ивана Ивановича Олигархова через их посредничество. Ибраева обхожу стороной так долго, как будет возможно. Вообще на поверхности не появляюсь. Въезжаю с российским паспортом, собственным, и ухожу в подполье. В любом случае, газета со снимком посланца Олигархова или Второго, как я его называю, и героинового князя ляжет на рабочий стол Ибраева после моего исчезновения из страны, не раньше. Никакого участия в игре, которую ведут между собой полковник Жибеков и подполковник Ибраев. Ее суть и форма пока для нас интереса не представляет, только отслеживать.
И это все, что Ефим Шлайн санкционировал.
- У тебя, конечно, остались вопросы? - спросил он.
- Ибраев предъявлял снимки Колюни в кампании виолончелистки. Спасибо...
- Заметил?
- Паренек с полным ртом зубов, а мой щербатый. И девица крашеная, я имею в виду её рыжину. Ты уверен, что ибраевские соглядатаи не выявят подмену?
- Они спят на ходу. Работай спокойно. Колюня с этой... с виолончелисткой сидят на моей даче. С трех сторон по двести метров снега, след от вороны и тот заметен. У входа пост... С рыжей вообще повезло. Ни одного выходного за месяц не взяла. Звонил тестю?
- Пока по-старому, - сказал я.
- Включи телефонный счет в накладные. Принимается без звука... Ты что-то не договариваешь, Бэзил. Что именно?
Свет притушили, и на подиум выбежал Эйнштейн в парике, который использовался как фиговый лист. Поющие девицы, пританцовывая, прикрывали его неглиже.
Ефим перегнулся через столик и настойчиво повторил:
- Что именно, я спрашиваю?
- Этот на газетном снимке, - сказал я. - Не из ваших, конторских?
- Из наших, - сказал он без колебаний, будто сдавал его противнику. Бывший. Мы вместе учились, потом его отправили в Азию. Специализация антитеррористические операции... В этом духе. Почему ты спрашиваешь?
- Потому что ты спросил первый.
- Что я спросил?
- Не он ли мой будущий убийца. Предполагалось как само собой разумеющееся, что он - убийца. Твой интерес относился только ко мне. Вот я и решил...
- Ты правильно решил. Что еще?
- Живым меня из Казахстана он не выпустит.
- Почему?
- Я устал орать, Ефим... Дождемся антракта!
Он кивнул. Я подтолкнул его мысли. Шлайн прекрасно владел немецким, смеялся шуточкам Эйнштейна, а теперь молчал, углубившись в свои мысли. Мне бы хотелось, чтобы о том, как помочь агенту Шемякину в противоборстве с бывшим специалистом по антитеррору. Дуэль с профессионалом, принимая разницу в возрасте, а также то, что сражаться придется на его территории, могла обернуться проигрышем.
