Вячеслав Курицын - 7 проз
Старик лежал в гробу похорошевшим. При жизни он уже давно так не выглядел. Сквозь прикрытые веки он, кажется, смотрел на Упокоева. Упокоев отошел, прикидывая, как бы улизнуть пораньше.
Он не сразу понял, что происходит, когда невдалеке от пустой еще ямы стали вдруг выстраиваться музыканты - слишком много для обычных похорон, слишком строгие и торжественные...
Он все понял в одно страшное ничтожное мгновение. Его Реквием зазвучал в его ушах раньше, чем заиграли музыканты. Это было божественно, вот так, среди могил. Публика была потрясена, никто не обращал внимания на Упокоева, обхватившего тополь, чтобы не упасть.
- Этот реквием самому себе покойный закончил незадолго до смерти. Все вы знаете, что он был еще и музыкантом. Превыше всего он ценил уникальность прекрасного, потому так бесценна собранная им коллекция, своеобразным венцом которой, безусловно, и станет вот этот шедевр... - говорил какой-то голос.
А другой голос совсем рядом произнес:
- Это вам. Он просил передать прямо на кладбище, во время исполнения. В руку Упокоева легла кассета. И с ней лег запах, едва уловимый. Он вспомнил наконец этот запах, который убежал от названия в комнате Дымова и в кабинете Цыганко - запах любимой черной розы Старика. Тот обожал с ней возиться, в его комнате витал сладковатый запах этой розы, заставляющий помнить о смерти.
Он слушал кассету в своем черном вместительном автомобиле. Голос Старика был слаб, но энергичен.
- Неужели ты думал, милый мой, что мы так и расстанемся? Неужели ты так плохо меня знаешь? Когда ты забрал ее у меня, я не хотел мстить, нет... Но есть свои правила в каждой игре. Иногда эти правила устанавливаются самим небом. Ты сам принес мне реквием. Сам. Это было глупо и неосторожно, но ты принес, потому что тут уж не нам на земле было это решать... Ты просил подумать о вечном, я подумал. Подумал о твоем землистом цвете лица. Я заехал к Цыганко, больше ты ни к кому бы не пошел лечиться, мы ведь в своем кругу порой невыносимо однообразны. Конечно, я мог ошибаться. Но не ошибся. Макар отпирался - врачебная тайна. Но есть еще тайна денег, и Макар знает эту тайну. Все мы ее знаем, она у нас врожденная, остальные - наживные. У тебя рак и у тебя реквием. Богу было угодно, чтобы я угадал. Сложней было найти Дымова, но мы же с тобой похожи. И оба умеем искать по одним и тем же сусекам... Я нашел. В отличие от нас, Дымов из тех, кто еще уверен, что не все можно продавать, но он перепродал этот реквием мне: ему не хватало твоих денег, чтобы спасти своего сына - от тебя же спасти, сейчас ты, наверное, уже это понял. Ты предложил ему много, но его сыну назначил еще больше, столько, сколько тот не должен был найти никогда. Ты все сам устроил, своими руками. Это уже судьба. Когда я узнал, что это от тебя Дымов, сам того не зная, спасает своего сына, я даже испугался, ведь надо же всему так сойтись. Но все правильно, все предопределено. А реквием мой прекрасен. Жаль, что исполнение еще не совершенно, у музыкантов было так мало времени, но следующее исполнение через год будет лучше, так что, если ты сегодня не дослушал, не расстраивайся. Хотя - вот короткая стариковская память - ты же не успеешь. Но ничего, просто подумай о вечном. Прощай. Не думаю, что мы свидимся на том свете, в той тьме...
- Теперь-то куда, шеф? - спрашивает, подходя к автомобилю, шофер, который замерз и промок прогуливаться по дождливому кладбищу.
- Теперь-то куда, говоришь?
Неупокоев дико хохочет.
