Александр Покровский - Расстрелять
И придумывает все это зам. Наш веселый. Массовик с затейником. Мальчик с пальчиком. Это он веселит один народ руками другого народа.
Мой стародавний приятель, большой специалист по стенгазетам, стихам и дням Нептуна, отзывался обо всем этом так:
- Боже! Сохрани нас от инициативных замов! Огради нас, Господи, от этих мучеников великой идеи! Дай нам, Господи, зама ленивого, сонного дуралея, но и его лиши, Господи, активных вспышек разума, а лучше сделай так, чтоб он впал в летаргический сон или подцепил какую другую заразу! Вы бы видели при этом его лицо.
- Саня, - говорил он мне, слегка успокоенный, - отгадай загадку: какая наука изучает поведение зама на корабле? Я отвечал, что не знаю.
- Паразитология! Господи, - причитал он, - и чего я пошел в механики. Вот дурак. Пошел бы в замы и сидел бы сейчас где-нибудь... мебелью...
Знаете, я не стал его осуждать. Просто устал человек от веселья.
К этому времени Иван Трофимович, самый наш светлый, уже ушел от нас в страну вечного солнца
перевелся служить в большой город, на большую землю, чуть ли не в районный центр, - а нам на автономку дали нового зама. Это был такой тритон, от общения с которым молоко скисает даже в семенниках.
Этот родственник царя Гороха обожал развлечения, и мы его развлекали как могли: пели, плясали, отгадывали загадки - так время и летело.
Наконец!
Наконец наступил конец. Я имею в виду конец автономки. Я уже один раз имел это в виду несколько выше, но теперь, как говорил наш зам, я имею в виду это непосредственно.
Домой!
Только повернули к дому - и сразу же расхотелось идти домой. Странное это чувство, но объяснимое. В море, несмотря на обязательный кретинизм боевой подготовки и развлечения, все-таки день налажен, и ты в принципе знаешь, что будет сегодня, завтра и послезавтра, а в базе ты не знаешь, что ты будешь делать вечером и куда ты побежишь через минуту. Отсюда уныние, примешивающееся к радости прихода.
Но радость побеждает, и особенно последние метры ею полны.
- По местам стоять к всплытию! - подаются команда, и вот уже по отсекам загулял горький морской воздух.
К пирсу лодка швартуется с помощью буксиров. Они волокут ее под локотки, как внуки - нагулявшуюся слепую старушку. А на пирсе - оркестр, начальство, а за забором - жены, целой толпой.
Мы еще не ошвартовались, а оркестр уже отыграл и ушел, повернувшись к нам задом, и создалось такое ощущение, что он играл лодке в целом, а не людям в отдельности. На пирсе осталось начальство.
- Ну-у, - сказало начальство нам, когда мы вышли и построились, - пока вы там отдыхали, мы здесь служили, а теперь вам предстоит... - и дальше мы узнали, что нам предстоит: погрузка запасов до полных норм, перегрузка ракет и выход в море -на торпедную стрельбу, так что сегодня не выводимся, а становимся к стацпирсу, грузим ракеты и далее, далее, далее... и прочая, прочая, прочая куча удовольствий.
Самые глупые спросили: "А домой?" - на что им хамски расхохотались, но жен поцеловать у забора разрешили.
Жена
Ежедневные постоянные общения с собственной женой можно сравнить только с моросящим дождичком, который капает тебе за воротник. Ты приходишь домой ежедневно, а оно капает: в 20 часов - капает, в 22 - капает, и в 24 - тоже капает; ложишься в постель - капает в постели.
Можно, конечно, научиться и не слышать, как оно капает. Но пока ты научишься, сколько придется себя истерзать.
Другое дело, если тебя не бывает дома. Другое дело, если ты ходишь в море. Женщины море не выдерживают. Ты приходишь, а тебя встречает любовь; реки любви; потоки любви огромных размеров; и глаза газели, а в них - слезы; а голос ласковый, нежный, как полевой колокольчик; а руки теплые, и уже припала к груди, положила головку, затихла, как мышка, и молчит, молчит...
За это можно отдать жизнь... А как они бегут навстречу...
Я стоял и смотрел, как они бегут. В тот период я мог только стоять и смотреть, потому что в тот период я был холостой; а когда ты холостой, ты стоишь на ветру на пирсе, как собака; обдуваем и бездомен, бездомен, бездомен...
Но, слава Богу, есть друзья, и, слава Богу, друзей много.
Когда наши мучения поручили временную передышку и мы все-таки ощутили под ногами земную твердь, мои друзья сказали мне:
- Бери, Саня, свои манатки и иди к нам жить. И я забрал то, что не успели еще украсть из моей каюты на ПКЗ, и пошел к друзьям, несмотря на то что у них были жены и дети. И ночевал я "по друзьям" в течение многих и многих лет. Положишь ночью
чемоданчик свой на саночки и переезжаешь от друга к другу.
В те времена можно было получить ключ от чьейнибудь квартиры, хозяева которой находились в отпуске, и жить там месяц-другой, несмотря на то что хозяева эти тебе совершенно неизвестны. Так было принято, и я, когда получил квартиру, я тоже устраивал к себе жить порой совсем незнакомых людей.
- Чего загрустил, лейтенант? - спрашивал я, когда видел лейтенанта с женой и ребенком, сидящих часами на чемоданах в ДОФе.
Отзовешь его в сторону, и лейтенант говорит, говорит, а потом ты ведешь к себе это семейство и не знаешь, куда себя девать от благодарных глаз.
Свою квартиру я получил лет через шесть. Как ни странно холостяком. Одиннадцать квадратных метров.
- Слушай! Пусти пожить, - говорили мне, - ты же все равно в море, - и я отдавал ключи.
- Слушай! - говорили мне потом, когда я приходил с автономки. - Не гони. Ты же сейчас в отпуск, так? А я... куда я по морозу с дитем, поживи где-нибудь еще, а? - и я шел жить еще где-нибудь.
Офицерское братство, такое ли ты сейчас, как в дни моей юности?
Эта квартира была у меня полтора года, и я нс жил в ней ни одного дня; а когда мне намекнули, что я холостяк и в то же время имею жилье, а это несправедливо, и что надо иметь совесть, когда в экипаже есть бесквартирные женатые люди, я почувство.вал угрызения совести II отдал ее женатым людям.
Отпуск!
Отпуск для подводника - это не то, что Родина ему смогла дать, отпуск - это то, что он сумел у нее взять и уйти невредимым. И когда ты получишь с Родины все, что тебе причитается, ты изойдешь мелким длительным смешком, результатом которого может явиться кома. Только не надо среди отпуска вспоминать о возвращении на службу, от этого тоже можно внезапно неизлечимо заболеть. Дали тебе - беги и не думай! В первый отпуск я еще съездил как все люди, а в последующие как-то было принято оставлять меня с личным составом: офицеры и мичманы экипажа едут в отпуск, а ты остаешься на это время с матросами. Чудесное времяпрепровождение. А потом, когда все приезжают, тебе дают догулять. Не совсем, правда, все, но кое-что; а потом досрочно втягивается твое тело на веревке, а ты сопротивляешься, не хочешь, дергаешься, заарканенный, но тебя уже волокут по земле, и ставят тебя вертикально, и спрашивают с тебя по всей форме.
- Да вы что?! - спрашивают с тебя, и ты понимаешь, что виноват, и, как всякий нормальный офицер в таких случаях, говоришь; "Больше не буду!" - и делаешь себе придурковатость.
Вообще-то придурковатость на флоте поощряется и как-то хорошо смотрится. Прилично как-то, со стороны. Нехорошо смотрится собственное достоинство, ум, тонкость духовной организации и ее девичья ломкая хрупкость. Отвратительно смотрится честность, если только она не задняя часть все той же придурковатости.
После отпуска
Получили корабль и бодренько так взяли его, японский городовой, и отремонтировали!
А корабли у нас разовые. Это значит: один раз сделали корабль - и все. У нас, может, чего другого разового нет, а корабли есть! и зип (зап. части) есть - годами возим. Возим годами, но не то, и то, что мы возим, можно сразу же выбросить и никому больше не показывать, а то, что нам надо, - это днем с огнем не сыщешь и не достанешь ни за какие деньги, вот разве что за спирт, но в огромных количествах. А вы там, наверное, думали, что мы сами все пьем, - как бы не так! И все это годами, годами, годами...
У меня двенадцать автономок. Чаще всего по две в году. Чаще всего через "бегом - стоять!", когда в "сжатые сроки", "любой ценой"; когда на ветру и грузишь сначала на себя, потом - на собственном горбе, потом с себя и на санях и голыми руками - и в мороз; когда не спишь вовсе; когда злоба трясет, душит и пена изо рта; когда можешь упасть и не встать или можешь
молотить по твердому безо всякого для себя вреда и когда успокаиваешься только в море и далеко, и далеко не сразу...
Взгрустнулось вам?
Ну, ничего. Сейчас я вас развеселю. Сейчас я вам расскажу, как я переводился с лодок. Это весело.
Помните, когда я захотел попасть в подводники, мне сказали, что нужно рыть носом и остальными частями тела, и я рыл?
Ну так вот, а теперь, через восемь с половиной лет, когда я впервые захотел уйти с корабля на большую землю, мне сказали, что мне нужно снова рыть носом и теперь они будут наблюдать и оценивать, как я рою, и в случае, если я буду рыть хорошо, тогда они будут ходатайствовать перед вышестоящим командованием...
